Джо Питерс - Никто не услышит мой плач. Изувеченное детство

В своей жизни я ни секунды не сомневался, что отец любит меня сильнее всех и всего на этом свете, и я, как только смог, ответил ему таким же большим и искренним чувством. Он был высоким, статным мужчиной с живыми, блестящими глазами. Куда бы отец ни пошел, он быстро оказывался в центре внимания, и, когда мы бывали вместе, я всегда чувствовал себя королем мира. Я был его первенцем, надеждой и гордостью, и он ценил меня так же высоко, как и я его. «Мой малыш Джо», – нежно говорил он, когда сажал меня к себе на колено и трепал мои кудрявые темные волосы.

Почти во всех моих воспоминаниях из раннего детства я стою, крепко держась за его большие, длинные ноги, и смотрю на мир, или сижу в его машине или в траве на обочине неподалеку и смотрю, как он работает. Его нанял механиком ирландец по имени Граэм, у которого была автомастерская в Норвиче, и отец стал работать на него сразу после школы, как только стал подмастерьем. Вся семья Граэма относилась к нему как к родному, и он отплатил им за это чувство стократно. Отцу постепенно доверяли все больше дел и обязанностей в мастерской, пока он наконец не стал оставаться за главного, когда Граэм уезжал по делам. Вся его семья была высокого мнения об отце. Папа, похоже, оказывал такое влияние на всех окружающих, и мне всегда удавалось погреться в лучах его славы. Когда он был рядом, я был счастлив, чувствуя себя в полной безопасности.

Моя мать, напротив, была ужасной женщиной – почти такая же высокая, как папа, с черными, как смоль, волосами и всегда хмурым лицом. Мне казалось, что она всегда была чем-то недовольна, а особенно ее бесили отец и я. Три моих старших брата (от ее первого брака) легко избегали наказания, но если рядом оказывался я, она набрасывалась на меня, била по голове, пинала или толкала. Она называла меня словами, которых я еще не понимал, и кричала на меня, пока я не съеживался в углу от страха.

Прекрасно зная жестокий характер матери и ее ненависть ко мне, папа пристально следил за мной с утра до ночи. Я следовал за ним, куда бы он ни пошел. Словно младенец, еще не выросший из пеленок, я ни разу не оставался вне поля его зрения. Он брал меня с собой не только на работу, но даже в туалет. И меня не нужно было уговаривать – я хотел быть к нему как можно ближе. Мы были связаны, и отцу очень нравилось исполнять любые мои капризы. Если мне хотелось сахарных слоек, он покупал по коробке каждый день и позволял мне есть сколько влезет. Если мама узнавала, она приходила в ярость.

– Ты его портишь, – кричала она. – И подрываешь мой авторитет, когда я говорю, что ему чего-то нельзя.

– У него будет все, что он захочет, – отвечал отец тоном, не предполагающим дальнейшего обсуждения.

Будучи совсем маленьким, я не понимал, почему из-за меня идет ожесточенная борьба, но, пока я мог быть рядом с отцом, все было в порядке. А когда мы начали оставаться дома у его подруги Мэри, я стал еще счастливее. Мэри была милой и доброй девушкой, с длинными рыжими волосами, и ко мне она относилась прекрасно. Мне нравилось, как она со мной разговаривает, объясняя все на понятном для меня языке и стараясь не задеть мои чувства. За все годы, что я знал ее, пожалуй, я ни разу не слышал, чтобы Мэри повышала голос.

Но стоило нам впервые остаться у Мэри, как мама стала еще злее обычного, заходила в любое время дня и ночи, пытаясь забрать меня у отца. Это меня очень пугало, и я не отходил от него ни на шаг, пока они кричали друг на друга.

Как-то раз, когда мне было четыре года, отец не смог взять меня с собой на работу и оставил со своей сестрой, Мелиссой, строго наказав ни под каким предлогом не дать матери увести меня. Каким-то образом мать узнала, где я нахожусь, и оказалась у дома тети Мелиссы. Она стала настаивать на том, чтобы забрать меня домой. Мелисса начала спор, но маме до этого не было никакого дела. Я стоял, дрожа, в холле, пока две женщины обменивались ругательствами и обвинениями.

– Это не твой гребаный ребенок, – кричала мама. – Я вызову полицию, и тебя посадят за похищение детей, сраная корова!

– Да что ты за мать такая, – ответила Мелисса. – Посмотри на себя – еще и одиннадцати нет, а ты уже в стельку пьяна. Посмотрим, что полиция на это скажет.

Я закрыл уши руками, чтобы не слышать всей этой ругани, но не успел опомниться, а мама уже потащила меня, схватив за руку, мимо Мелиссы на улицу.

«Тварь!» – прокричала Мелисса, но все же позволила матери забрать меня. Может быть, она считала, что у нее нет выбора, потому что она не имела родительских прав? Я кричал в истерике «Нет, мам, нет!», пока она тащила меня по улице. От страха я не мог сопротивляться, понимая, что она точно меня накажет, хотя и представления не имел за что.

Как только мы перешагнули за порог маминого дома, она со всей силы ударила меня кулаком по лицу, и я громко шлепнулся на пол. Она схватила меня за волосы, чтобы поднять снова, и в ярости начала бить меня по лицу и по всему телу. Я кричал так громко, как только мог, извиваясь и пытаясь вырваться, но у меня не было ни единого шанса защитить себя от града ее ударов. «Заткнись, маленький ублюдок!» – шипела она. Потом подняла меня за волосы и начала раскачивать так, что ноги звонко стучали по стене, а когда, наконец, бросила меня, я в изнеможении рухнул на пол. Я почти потерял сознание от этих побоев.

Впрочем, мама и не думала прекращать. Она оглядела комнату в поисках способа наказать меня так, чтобы я запомнил это на всю жизнь, и ее взгляд упал на горячий утюг, который стоял на гладильной доске. Должно быть, она занималась глажкой, когда кто-то позвонил ей и сказал, что я у Мелиссы, и она, впопыхах выходя из дома, забыла утюг на парах. Она схватила меня за руку и одним рывком перенесла через всю комнату, а потом плотно прижала мою ладонь к раскаленному металлу и держала, пока кожа не зашипела. Боль была просто невероятной силы, я даже представить себе не мог, что бывает так больно. Я закричал, и мои легкие были готовы разорваться от этого крика.

– Ты испорченный маленький ублюдок, – с насмешкой говорила мама, – и ты больше никогда не увидишь своего гребаного отца!

Она толкнула меня, и я, рыдая, свалился на пол, сжимая свою обожженную, трясущуюся руку, и до смерти боясь того, что ей действительно удастся все устроить так, что я больше никогда не увижу папу. «Папочка, – всхлипывал я. – Папочка, спаси меня».

Сразу после того, как мама утащила меня из дома Мелиссы, моя тетя в панике позвонила папе, чтобы рассказать о случившемся. Он должен был закончить работу в гараже и моментально примчаться, но к тому времени, как он добрался до маминого дома, я уже валялся в истерике с синяком под глазом и синевато-багровым следом ожога на руке. Как только я его увидел, я забежал за его ноги и схватился за них здоровой рукой. Я дрожал от страха, потеряв всякую надежду на спасение от моей матери.

– Посмотри, что ты с ним сделала! – кричал папа. – Он боится собственную мать!

– Это не я, а ты, – кричала она в ответ. – Ты и твоя шлюха! Вы настраиваете его против меня!

– Что, черт возьми, у него с рукой? – спросил отец, с ужасом осматривая ярко-красную, покрытую волдырями кожу.

– А… он обжегся об утюг, – соврала она. – Бесился, как всегда, вот и доигрался.

– Да, а что насчет синяков на лице?

– Он упал.

– Папочка, забери меня отсюда, – умолял я. – Пожалуйста.

Мама схватила меня за одну руку, а папа за другую. Оба стали тянуть меня, каждый на себя, словно две собаки, дерущиеся за кость. Я думал, что мои бедные руки оторвутся, так сильно они тянули. Вне себя от ярости папа ударил маму, чтобы заставить ее отпустить мою руку. Как только она ослабила свою хватку, он взял меня на руки и побежал прочь от дома, прижимая меня к себе так сильно, как будто больше не собирался отпускать. А я истерично кричал и всхлипывал. Он быстро усадил меня в свой «форд-капри» и отвез в ожоговое отделение больницы, где мне перевязали руку. Я ясно помню, что никак не мог перестать дрожать, даже после того как медсестры дали мне что-то, чтобы успокоить боль. Думаю, что это из-за пережитого мной потрясения, даже шока.

– Все. Точка, – сказал мой отец Мэри решительным голосом, когда мы вновь были у нее дома в без опасности. – Я больше не оставлю его ни с кем другим: ни с тобой, ни с Мелиссой, ни с кем. С этого момента он везде будет со мной.