Из мечтательно-гипнотического состояния Ларису вывел супруг:
— Подожди, какая машина? Я ничего не знаю…
— Ах, я не сказала тебе: я же записалась на очередь. Ты удивляешься? Мы что, хуже Белугиных?
— Нет, не хуже, — ответил Вадим. — А пока машины еще нет, дай-ка я подвешу обезьянку к люстре.
Он встал на Сережину скамейку, приподнялся на носки и начал завязывать узелок.
— Ну, пора спать. Наш сынуля не дождался и улегся сам.
Вадим и Лариса ходили по комнате, доставали из шкафа простыни и подушки, а над ними под люстрой качалась на ниточке нейлоновая обезьянка. Нитка закручивалась и раскручивалась, и обезьянка поворачивалась, словно оглядывая свои владения.
Заведующий горкомхозом Стремянкин брел с работы домой. День, полный забот и треволнений, остался позади. Еще десять — пятнадцать минут, и Стремянкин сидел бы с женой за семейным ужином. Ел бы жареного цыпленка, поливая его острым соусом.
Но цыпленку суждено было остыть.
На улице Стремянкин повстречал Володю — шофера секретаря обкома.
— Здравствуйте! — приподнял фуражку Володя.
— Привет. Как жизнь?
Скажи Володя стандартное «ничего» — Стремянкин кивнул бы и пошел дальше. Но шофер, настроенный, видимо, поговорить, ответил:
— Суета! Весь день на колесах. Где только не был сегодня!
Стремянкин заинтересовался:
— Куда же это вы со Степаном Саввичем ездили?
— В тысячу мест. На птицеферму. В совхоз. На стройку моста. Даже к рыбакам заглянули. Едем назад. «Ну, думаю, всё. Хоть домой перекусить скатаю». А он за плечо меня трогает: «Останови-ка. Мимо архитектурной мастерской проезжаем. Надо посмотреть, что там делается». А потом…
— Подожди, подожди! — перебил Стремянкин. — Что в мастерской делали? Долго там были?
— Минут пять. Он даже ни с кем не говорил. Архитекторы на обед ушли. Походил, посмотрел проект вашей гостиницы и уехал.
— Ну, а о проекте что-нибудь сказал?
— Нет, — ответил Володя. — Так. Два слова…
— Каких? — насторожился Стремянкин.
— Разглядывал верх и сказал: «Без шпиля?»
— И все?
— Все.
— А как это… с одобрением?
— Я что-то не понял.
— Ну-ну, вспомни! Повтори его тоном.
Володя помолчал, а затем, подражая голову Степана Саввича, произнес:
— Без шпиля?
— Ага, значит, он недоволен, — заключил Стремянкин.
— А может, я ошибся? — засомневался Володя. — Не точно воспроизвел?
— Вот-вот! Уточни. А впрочем, дорогой, давай дойдем до горкомхоза. Тут близко. Побеседуем в общем.
В горкомхозе Стремянкин застал своего заместителя Шмакова и заведующего сектором Талая. Введя их в курс дела, он попросил:
— Ну-ка, Володя, проиграй это снова. А Талай со Шмаковым пусть слушают…
— Смешной вы народ, — сказал Володя. — Но коли настаиваете — пожалуйста: «Без шпиля?»
— Пo-моему, здесь звучит радостное удивление, — заметил Шмаков. — Слава богу, мол, стали без шпилей строить, надоели они…
— Не совсем так, — возразил Талай. — Скорее огорченное недоумение: такая гостиница, высокое здание, с башенкой — и не увенчано иглой…
— Я как-то этого не уловил, — сказал Володя. — Интонация вроде была другой.
— Другой? Ну, ну…
— «Без шпиля?»
— Во! Теперь я ясно чувствую удивление, переходящее в осуждение.
— Нет, ты не прав, Талай. Это — удовлетворение, переходящее в одобрение.
— Неопределенность какая-то. А если он так просто сказал?
— Ты что, с ума сошел? Разве может Степан Саввич сказать так просто?
— Тогда проще всего — позвонить ему.
— Зачем звонить?! — раздражился Стремянкин. — Что мы, сами ничего не понимаем в архитектуре?! Володя, милый, ну-ка, повтори еще раз…
Антон Теплецов живет всегда только на зарплату. Два раза в месяц он подходит к окошку кассы и расписывается в ведомости.
Вот здесь, у окна кассира, я и хочу познакомить вас с ним. Представьте себе мужчину широкоплечего и полнощекого. Вообразите человека, от которого веет здоровьем и одеколоном «Шипр».
И еще от Теплецова веет оптимизмом. Он бодр и весел. И смеется не мелким, приглушенным смехом, как некоторые, а громко, от всей души:
— Ха-ха-ха!
У Теплецова есть жена. Она тоже не ходит к врачам и смеется не менее заразительно. У нее редкое, лирическое имя — Цикламена. Супруг называет ее нежно-уменьшительно: Цикочка, Ламочка или Меночка. А она обращается к нему тоже ласкательно: «мой Тоник» или «мой Туник».
Читатель, видимо, скажет: «Симпатичный человек, веселый, любит жену, деньги получает лишь по ведомости, а автор против него все-таки что-то имеет…»
Да, имеет. И утверждает, что Антон Теплецов вполне достоин сатирического отображения. При этом автор подозрительно косится на ту ведомость, в которой Туник ставит свой автограф.
Теплецова я знаю давно. С тех пор, когда он впервые получил трудовую книжку.
Университет посылал молодого специалиста в Тюмень. Но дальняя дорога была ему, надо полагать, противопоказана. Чемоданов он не собирал. И первая запись в трудовой книжке сообщала, что Антон Теплецов начал свою самостоятельную деятельность помощником управляющего трестом.
Это, правда, не по специальности. Но Туник считал, что устроился весьма удачно.
Его посадили в небольшой кабинетик, и время от времени из-за двери этого кабинетика доносились вспышки искреннего, здорового смеха: помощник управляющего читал Ярослава Гашека. Больше делать ему было нечего.
Если управляющий сидел на месте, то он проводил совещания и о Теплецове не вспоминал. А чаще всего глава треста отсутствовал: его вызывали «наверх».
Тогда Теплецов запирал кабинетик на ключ и уходил. И это в общем логично: раз нет того, кому надо помогать, то и помощник ни к чему.
Впрочем, кое-какие поручения Теплецову иногда перепадали. Начальник очень любил писать статьи, а помощник эти статьи «подрабатывал». Как-никак у Туника было гуманитарное образование.
Более серьезно Теплецов был занят по линии дроби и пороха: он ездил с управляющим на охоту.
В дальнейшем повествовании управляющий трестом фигурировать не будет: его снимут. Назначат другого, и Туник в последний раз подойдет к окошку трестовской кассы.
Кай сложится дальше его судьба? О, ее линия останется той же! Разве мало ведомостей, где можно расписаться?
Несколько телефонных звонков, несколько частных визитов, и Теплецов — сотрудник Дома народного творчества…
Туник стал собирать фольклор.
Делал он это, правда, несколько по-своему. Просмотрев сборники пословиц, поговорок и частушек, изданные Домом, Теплецов решил, что подобные вещи нетрудно придумывать самому.
С командировочным удостоверением в кармане он садился в поезд и следовал до станции назначения. Прямо с поезда шел в сельсовет. Отмечал в удостоверении свой приезд, а заодно — чтобы по пустяку больше не беспокоить работников сельсовета — просил поставить печать и об отъезде. После выполнения этих формальностей спрашивал:
— Кто здесь у вас самые старые жители?
Составлялся список на двадцать — тридцать фамилий. Затем для видимости Теплецов навещал нескольких старух.
— Здорово, бабусь! Ха-ха! Как с фольклором?
— Хорошо, хорошо. Посеяли вовремя, теперь прополку ведем… — отвечала собеседница, приняв его за уполномоченного райисполкома.
— Ну, бывайте!
Далее Теплецов был совершенно свободен. Если хотел, останавливался на недельку, купался, загорал. Если нет — возвращался в город. Надолго задерживался только в том случае, если с ним была Цикочка-Ламочка-Меночка. Но перед поездкой она всегда спрашивала:
— Туник, а река там есть?
Дома Теплецов «обрабатывал» записи. Большинство из них было сделано на бумажных салфетках из ресторана: в ресторане, под звуки джаза, он творил лучше. Пословицы так и рождались в его голове. И официанты по нескольку раз приносили букетики новых чистых салфеток.
Ну, как съездили? — интересовался директор, подписывая отчет о командировке.
— Ха-ха! Улов огромный. Мысли! Афоризмы!!
— Как в народе говорят?
— Пословицами говорят. Ха-ха! Поговорками в народе говорят.
Улов действительно был немалым. Теплецов демонстрировал золотые россыпи мудрости:
«Не страшен мороз, коль с дровами (антрацитом) колхоз (совхоз, лесхоз, рыбхоз, зверпромхоз)». (Записано со слов колхозницы села Мокрые Лужайки Агафьи Гавриловой, 98 лет.)
«Где крепок актив, там, стало быть, силен и коллектив (кооператив)». (Матвей Сидоркин, 93 года.)
«У нас в почете, матушка, томасшлак да суперфосфатушка». (Дарья Коровина, 88 лет.)
Перечень продолжался: «Другим — футбол, а моему залеточке — музыка»; «В светлой горенке и самообразованием заняться приятно»; «Сеют по весне, убирают по осени»; «Всякая река куда-нибудь впадает».
