— Да я и не пытаюсь взять над тобой верх, — возразил Гаскелл. — Я только хотел сказать, что мне бы не хотелось…
— Речь не о тебе. Речь об этом подонке Уилте. Ты думаешь, он сам вляпался в эту куклу? Подумай хорошенько, Джи, крошка, подумай хорошенько.
Гаскелл сидел на диване и во все глаза смотрел на Салли.
— Ты совсем спятила. Зачем, черт возьми, тебе понадобилось это делать?
— Потому что, если я берусь кого-то освобождать, я довожу дело до конца. Это уж точно.
— Освободить кого-то с помощью… — он покачал И головой. — Я этого не понимаю.
Салли налила себе выпить.
— Твой недостаток, Джи, в том, что на словах ты гигант, а на деле ты пигмей. Только болтать и в умеешь. «Моя жена эмансипированная женщина. Она свободная женщина». Звучит прекрасно, но как только твоя свободная жена что-то начинает, ты и знать об этом не хочешь.
— Да уж, в твою треклятую голову приходит какая-то идея, а кто потом все расхлебывает? Я. Где тогда слабый пол? Кто вытащил тебя из этой заварушки в Омахе? Кто заплатил легавым в Хьюстоне, когда…
— Ты заплатил, ты. Тогда почему ты на мне женился? Ну, скажи, почему?
Гаскелл протер очки уголком поварского колпака.
— Не знаю, — ответил он, — чтоб меня украли, не знаю.
— Чтобы пощекотать себе нервы, крошка. Без меня ты бы подох со скуки. Я вношу в твою жизнь оживление. Щекочу тебе нервы.
— До желудочных колик.
Гаскелл устало поднялся и направился к лестнице. Именно в такие моменты он всегда удивлялся, как это его угораздило жениться на Салли.
* * *
По дороге домой Уилт испытывал нечто подобное агонии. Боль уже не была чисто физической. Это была агония унижения, ненависти и презрения к самому себе. Из него сделали дурака, извращенца и идиота в глазах людей, которых он презирал. Прингшеймы и их компания олицетворяли все то, что он презирал в людях. Они были лживыми, фальшивыми и претенциозными, эдакий цирк интеллектуальных клоунов, чье шутовство было лишено достоинств его собственного шутовства, поскольку его шутовство было настоящим. Их же — только пародия на веселье. Они смеялись, чтобы слышать собственный смех, и бравировали чувственностью, которая не имеет ничего общего не только с чувствами, но даже с инстинктами, и является плодом небогатого воображения и имитации похоти. Copulo ergo sum[7]. И эта сучка, Салли, еще обвинила его в отсутствии смелости следовать своим инстинктам, как будто инстинкт состоит в том, чтобы извергнуться в химически стерилизованное тело женщины, которую знаешь всего двадцать минут. И Уилт среагировал инстинктивно, испугавшись похоти, проистекавшей из властности, высокомерия и великого презрения к нему, презрения, которое подразумевало, что он, какой бы он там ни был, есть просто-напросто продолжение своего пениса и что предел его мечтаний, чувств, надежд и стремлений — это оказаться между ног зазнавшейся потаскушки. Именно это и означает быть свободным.
— Чувствуй себя свободным, — сказала она и защемила его этой блядской куклой. Уилт, стоя под уличным фонарем, заскрипел зубами.
Да, а как же Ева? Ну, она теперь ему покажет небо в алмазах. Если раньше с ней было невозможно жить, то теперь жизнь превратится в сплошной ад. Она ни за что не поверит, что не трахал он эту куклу, что не по собственной инициативе он в нее попал, что все это сделала Салли. Не поверит, и все тут. И если бы даже она поверила ему, что в конечном итоге изменится?
«Что ты за мужчина, если позволил бабе такое над собой вытворять?» — спросит она. И что он ей ответит? Что он за мужчина? Уилт и сам не знал. Незначительный маленький человечек, с которым случаются разные вещи и вся жизнь которого сплошная цепь унижений. Наборщики бьют его по лицу, и он же оказывается виноват. Его собственная жена помыкает им, а чужие жены делают из него посмешище. Уилт брел пригородными улицами, мимо домов на две семьи и маленьких садиков, и в нем крепла решимость. Хватит плыть по течению. Надо брать быка за рога. Он перестанет быть человеком, на которого сыплются несчастья. Он возьмет все в свои руки. Пусть только Ева попробует возникнуть. Он покажет, где раки зимуют.
Уилт остановился. На словах все так здорово. У проклятой бабы есть оружие, и она не замедлит пустить его в ход. Покажет он ей, как же. Это скорее она Уилту покажет, да к тому же расскажет о его приключении с куклой всем знакомым. Узнают об этом и в техучилище. При мысли об этом Генри содрогнулся. С его карьерой будет покончено. Он вошел в калитку дома 34 и ключом открыл парадную дверь. У него было чувство, что, если он в самое ближайшее время не предпримет каких-либо решительных мер, он обречен.
Спустя час он был уже в постели, но сон не приходил. Уилт размышлял, как быть с Евой и что надо сделать с самим собой, чтобы он мог себя уважать. А что же было достойно уважения? Уилт сжал кулаки под одеялом.
— Решительность, — пробормотал он. — Способность действовать без колебаний. Мужество. — Странный перечень древних добродетелей. Где их сегодня взять? Как им удавалось превратить таких людей как он, в наемников и профессиональных убийц во время войны? Только тренировка. Уилт лежал в темноте и прикидывал, как можно натренировать себя так, чтобы стать не похожим на себя. Засыпая, он пришел к твердому решению попытаться добиться невозможного.
В семь зазвонил будильник. Уилт поднялся, пошел в ванную комнату и посмотрел на себя в зеркало. Он был жестким человеком, человеком без эмоций. Жестким, методичным, хладнокровным и логичным. Человеком, который не ошибается. Он спустился вниз, съел свою овсянку и запил ее чашкой кофе. Евы дома не было. Она осталась ночевать у Прингшеймов. Это облегчает ему задачу. Плохо, что машина и ключи остались у нее. Не может быть и речи о том, чтобы пойти и забрать машину. Он дошел до поворота и оттуда добрался до техучилища на автобусе. Первой была лекция у каменщиков. Когда он вошел в класс, они обсуждали драку со студентами.
— Там был один студент, весь разодетый, ну как официант. «Не будете ли вы так любезны?» — сказал и он. «Не будете ли вы так любезны и не уберетесь ли с моей дороги?» Так и сказал, а я только и делал, что разглядывал книги на витрине…
— Книги? — переспросил Уилт скептически. — В одиннадцать часов вечера ты разглядывал книги? Не верю.
— Журналы и ковбойские книги, — ответил каменщик. — В этом магазинчике на улице Финч, где всякое барахло продают.
— Там еще есть журналы с девочками, — заметил кто-то. Уилт кивнул. — Вот это больше похоже на правду.
— Ну я и спросил: «Любезен что?» — продолжал каменщик, — и он сказал: «Убраться с моей дороги». Его дороги! Как будто эта проклятая улица его собственность.
— Ну и что ты сказал?. — спросил Уилт.
— Сказал? Ничего я не сказал. Буду я еще на него слова тратить.
— Ну тогда что ты сделал?
— Ну, я дал ему хорошего пинка. Ему прилично досталось, будьте уверены. А потом я смылся. Уж этот выпускник теперь забудет, как говорить людям, чтоб с дороги убирались, это точно.
Класс одобрительно кивнул.
— Они все одинаковые, эти студенты, — сказал другой каменщик. — Решили, что раз у них есть бабки и они в колледж ходят, то и командовать могут. Их всех стоит как следует вздрючить. Это пойдет им на пользу.
«А если пощечины сделать частью воспитания интеллектуала», — подумал Уилт. После своих вчерашних вечерних приключений он чувствовал, что в этом есть рациональное зерно. Он бы с удовольствием надавал по морде половине тех, кто вчера был на вечеринке у Прингшеймов.
— Значит, вы все считаете, нет ничего дурного в том, чтобы избить студента, попавшегося вам на пути? — спросил он.
— Дурного? — переспросили каменщики в унисон. — Что дурного в хорошей потасовке? Ведь студент не старая бабка или кто-то вроде этого. Он же всегда может дать сдачи, ведь так?
Оставшееся от урока время они посвятили обсуждению роли насилия в современном мире. Похоже, каменщики полагали, что насилие — вполне нормальная вещь.
— Я спрашиваю, зачем идти куда-то в субботу и нажираться, если нельзя при этом маленько помахать кулаками? Надо же каким-то образом избавиться от своей агрессивности, — заявил на редкость красноречивый каменщик. — Я хочу сказать, это ведь естественно, верно?
— Значит, ты считаешь, что человек по натуре агрессивное животное? — спросил Уилт.
— Ну да. Вспомните историю, войны и все такое. Только проклятые пацифисты не любят насилия.
С этим Уилт и ушел на перерыв. В учительской он налил себе чашку кофе из автомата. К нему подошел Питер Брейнтри.
— Ну как прошла вечеринка? — спросил Брейнтри.
— Никак, — пробурчал Уилт.
— Еве понравилось?
— Понятия не имею. Когда я встал сегодня утром, ее еще не было дома.
— Не было дома?
— Именно, — подтвердил Уилт.
— Ты позвонил, узнал, что с нею стряслось?
