— Ничего не отвечу тебе, — сказал Громов, поворачиваясь от стены и со злостью глядя на голые мускулистые руки Подходцева, которые тот разминал, вздергивая их к потолку и с треском опуская на одеяло. — Ничего не отвечу на это, потому что плоско острить — это твоя специальность. И потом, пожалуйста, не ввязывайся, когда я говорю не о тебе!!
Как стрела, выпрямился, натянулся под одеялом грузный Клинков и, быстро повернувшись к Громову, вперил в него горящий бешеной злобой взгляд.
— Ах, ты не о нем говоришь?! Нас тут трое… Значит, ты говоришь обо мне?!! Я, по-твоему, паразит?!
— Прошу тебя — без громких фраз, — холодно процедил Громов. — Я знаю, почему ты не встаешь так долго… Потому что сегодня твоя очередь заваривать чай. Ты нас хочешь перележать. Думаешь: «потеряют же они когда-нибудь терпение, вскочут же они и заварят же они когда-нибудь чай. А я тут как тут — встану и напьюсь горячего чайку».
— Господа-а-а, — искусственно удивился Клинков, — Громов постиг человеческую психологию!! Ты слышишь, Подходцев?! Он разбирается в человеческой психологии — этот человек, для которого загадочна психология даже кухонной мясорубки…
— Не вижу большой разницы, — пробурчал Подходцев.
— Значит… ты меня сравниваешь с мясорубкой? — растерялся Клинков. — Свинья, ах свинья! А еще вчера признавался, что встретил во мне человека исключительно тонкой организации.
— Говорил… — цинично согласился Подходцев, — но почему говорил? Просто хотел подмазаться к тебе. Вспомни, что сейчас же после этих слов я попросил тебя сочинить мне заявление в университет, а ты, как дурак, растаял, поверил и сочинил.
— Ну, знаете, — дрожащим от возмущения и обиды голосом проговорил беспомощный Клинков. — Чем дальше, тем я больше убеждаюсь, что я здесь, среди вас, лишний. Наглость человеческая — кушанье не для меня. Я вижу, нам просто нужно расстаться.
Подходцев ехидно прищурился.
— К дяде думаешь поехать?
— К дяде, к черту, к дьяволу, только бы не быть в этом хлеве.
Он со злобой оглядел комнату и вдруг истерически закричал:
— Тысячу раз я вам говорил, чтобы вы не бросали на стол грязные воротнички?! Это вы мне назло делаете?! И я заметил, что как только мы усаживаемся за стол — вы сейчас же подвигаете пепельницу мне под нос. Знаете прекрасно, что я не курю, что мне противен запах раздавленных папирос, — и нарочно ставите пепельницу мне под самый нос.
— Один человек с таким пронзительным голосом сделал блестящую карьеру, — потянулся Подходцев. — Капитан океанского парохода нанял его в пароходные гудки.
— О, как бы мне хотелось вырваться от вас!!
— К дяде? — ехидно засмеялся Громов. — Подходцев, который это уже раз он собирается к дяде?
— Он не каждый день может поехать к дяде, — объяснил Подходцев. — Родственникам тюремная администрация разрешает свидание только раз в неделю — по пятницам. Сегодня он не уйдет. Среда.
Закусив губу, встал с кровати Клинков; натянул на массивные ноги брюки, умылся и, причесавшись, подошел к Громову с самым официальным видом.
— Вы извините, господин Громов, — сказал он с присущей ему благородной простотой, — извините, что обеспокою вас просьбой, но у меня нет на дорогу денег. Будьте добры одолжить мне 25 рублей, а я по приезде на место тотчас же вам их вышлю. Пожалуйста, выручите меня в последний раз.
— Пожалуйста, — холодно отвечал Громов. — Только зачем же высылать: вы ведь знаете прекрасно, что я вам должен больше.
— О, нет! Это были дружеские одолжения, которые не в счет. Мы перепутывались, как могли, не считаясь с этим. При существующем же положении многое из того, что было раньше — неудобно.
— Как хотите, как хотите, — расшаркался Громов.
— Очень вам благодарен за одолжение, — с достоинством поклонился Клинков и, выдвинув из угла свой чемодан, принялся укладываться.
Полуодетые Громов и Подходцев сидели на кроватях и мрачно наблюдали за пыхтящим Клинковым.
— Виноват, — деликатно сказал Клинков, роясь в белье. — Это, кажется, ваши платки. А этот галстук — ваш. Будьте добры получить их. Мне бы не хотелось огорчить вас отсутствием ваших любимых вещей.
— Говорит, как какой-нибудь дохлый маркиз средних веков, — проворчал Подходцев. — Терпеть не могу этих штук.
— Ну, что делать, — ласково кивнул головой Клинков. — Последний раз… потерпите.
После долгого молчания Громов спросил:
— Когда ж ты вернешься?
— О, я, право, не знаю. Дядя уже давно зовет меня за границу. Вероятно, поживем годик в Швейцарии, а потом переедем еще куда-нибудь… Ну, вот и готово! Прощайте, господа! Желаю вам жить весело и чтобы жизнь вас не трепала особенно больно.
— Ключи на комоде, пишите, — сострил Подходцев с таким, однако, видом, будто выполнил тяжелую, весьма кислого вкуса обязанность. — До свиданья, Клинище. Не поминай лихом.
— О, нет, зачем же. Пусть все дурное постепенно выветривается и останутся только хорошие, как старое крепкое вино, дружеские воспоминания об наших утехах и забавах.
— Завтра, кажется, есть лучший поезд, — осторожно заметил Громов.
— Нет, все равно. Спасибо. Я уж пойду.
Вышли на улицу гуськом: впереди Клинков, пыхтя под тяжестью чемодана, за ним Подходцев, с двумя картонками в руках, а сзади Громов, несший как последнюю дань дружбы крохотную клинковскую коробочку из-под духов, наполненную запонками…
Клинков уселся на извозчика.
— Ну, всего вам хорошего, друзья!
— Прощай, прощай, — неуверенно бормотал Подходцев, похлопывая рукой по крылу пролетки. — Ну, кланяйся там дяде, как вообще… полагается.
А когда пролетка тронулась, он пошутил в последний раз: схватил могучей рукой колесо и придержал экипаж.
Почуяв толчок, Клинков обернулся последний раз, погрозил с печальной шутливостью пальцем и — уехал.
Глава 16
Атмосфера очистилась
Вернулись в комнату. Снова улеглись на кроватях. Долго поглядывали в потолок, будто ища нужных слов.
— Вот и уехал наш Клинков.
— Да… Как-то неожиданно. Я совсем не думал. Положим, в последнее время он сделался совершенно невыносимым, правда?
— Ну, мы тоже фрукты хорошие! — с внезапным приливом самообличения рявкнул Подходцев. — Тоже и с нами жить не мед.
— Любил покойничек чистоту, — уныло улыбнулся Громов. — Гляди: даже то место, где стоял его чемодан, выделяется этаким аппетитным свежевыкрашенным квадратом!
— Да… А как он любил покушать. Бывало, когда ни спросишь: «Клиночек, хочешь пожевать чего-нибудь?» Всегда приходил в восторг.
— А помнишь эту девицу, с которой мы Пасху встречали. Такую штуку только и мог выкинуть Клинков.
— А как он ловко себя вел, когда мы у Харченки под покойничка субсидию брали.
— Свинья этот Харченко, — вставил Громов. — Не сравнить его с Клинковым.
— Еще бы! У Клинкова была какая-то благородная простота в обращении. Ты заметил?
— Мало, что простота. Он был всегда ровен и покладист, чего нам с тобой недостает.
— Потому-то ты его и выжил, — ехидно вставил Подходцев.
— Я? Я его выжил? Ну, это знаешь ли — свинство! Сам же обидел его дядю, ругал Клинкова, провел параллель между ним и мясорубкой…
— Врешь ты все, — возразил Подходцев. — Вот Клинков бы не врал. Он был такой правдивый.
— Поди-ка поймай его, правдивого Клинкова. Катит он теперь в вагоне и думает о нас очень плохо.
— Ну, он еще не уехал, вероятно. До поезда сорок минут.
— Едва ли теперь уж вернешь его.
— А почему? Я думаю, успеть можно.
— Попробуй-ка. Я ему, признаться, все деньги отдал. Нет даже на извозчика.
— Пустяки! У нас есть запечатанная бутылка водки и перочинный ножик. Я думаю, извозчик возьмет это вместо денег.
— Так ты бы еще больше возился!! Сидит — размазывает… Заворачивай водку в бумагу — едем.
— Шляпа!! Где моя шляпа?! Вечно ты ее куда-нибудь засунешь!
Извозчик согласился на странную комбинацию с водкой и ножом только тогда, когда попробовал — не вода ли в бутылке.
Извозчик, подгоняемый воплями и стонами двух друзей, летел как вихрь…
Оба друга, как камни, свалились с пролетки и помчались на перрон.
— Что, поезд на Киев еще не ушел? — подлетел Подходцев к начальнику станции.
— Две минуты тому назад ушел.
Подходцев вспылил:
— И черт вас знает, куда вы так всегда торопитесь?! Вам бы только крушения устраивать.
Разочарованные, опечаленные, оба друга с опущенными головами побрели в буфет.
— Выжили человека… Добились…
— Да уж… Скотами были, скотами и останемся. Не могли уберечь эту кристальную душу.
— Слушай! — закричал вдруг Подходцев. — Вот она!!
— Кто?
— Кристальная душа-то! Пожарскую котлету лопает.
