Ознакомительная версия.
За сорок три года своего правления Карл развязал пятьдесят четыре войны. С каждой из них его империя становилась все больше, пока не достигла нелепых размеров, простираясь от Северного до Средиземного моря и от Атлантического океана до бог знает чего еще.[198] Умер он от тяжелой простуды[199] в 814 году и был похоронен в своей столице Ахене. Это неправда, будто его борода выросла до таких размеров, что заполнила собою весь саркофаг и вылезла сквозь его трещины.
Как мы знаем из книг, Карл сделал из Европы нечто единое. Вместо враждующих племен появилось организованное общество. Историки единодушны в том, что он принес культуру, религию и цивилизацию всем и каждому в отдельности и заложил основы справедливого и длительного мира среди народов. Интересно, что они еще придумают?
Слон Абу-ель-Аббас умер на несколько лет раньше хозяина. В 810 году Карл взял его с собой в поход через Рейн, намереваясь использовать его a la Ганнибал в кампании против Гутфрида Дунайского. Однако план не сработал. Абу-ель-Аббас лег и умер у Липенхайма в Вестфалии. Там его и закопали. Должно быть, он съел что-то неподходящее.
В некотором царстве, в некотором государстве, а именно, в англосаксонской Англии, жила-была хорошая маленькая девочка по имени Годайва.[200] У нее были голубые глазки и золотые волосы, такие длинные и красивые, что люди часто ей говорили:
– Годайва, как прекрасны ваши волосы! А какие они длинные!
– Ах, да, – отвечала маленькая Годайва, – они почти достают моих ног.
После этого она принималась бегать кругами, что-бы попасть кому-либо на глаза.[201]
Она была хорошей маленькой девочкой, совершенно безупречной, может быть, лишь с одним-единственным изъяном – надокучливой гордостью своими волосами и привычкой слишком высоко задирать юбку, когда она пела и танцевала в своем доме. Ее родители предпочитали никогда не напоминать ей об этом грешке из-за боязни привить нежелательные комплексы и так разрушить ее жизнь.
– Она ведь еще ребенок и у нее нет ни малейшего представления о том, что она делает, – говорила мать.
– Мы решили не препятствовать развитию ее индивидуальности.
Возможно, сие было бы и неплохо, не сбрось Годайва в один из прекрасных дней своих одежд при исполнении обычного адажио перед всем двором. Она опускала руки пониже, а голову и ноги задирала повыше. Это дало повод одному из зрителей заметить, что ее чресла вселяют большие надежды на будущее, что и подтвердилось впоследствии.[202]
То, что несколько позже произошло в кустарнике, явилось причиной боли во всем теле на протяжении нескольких дней. Тем не менее, тогда же и там же она приняла решение побыстрее выйти замуж, дабы покинуть ужасных, грубых родителей.
Итак, потребляя овощи, она вскорости стала прекрасной молодой женщиной с очень приличной фигурой, которой она была обязана своим атлетическим наклонностям. Она любила ездить верхом, и ее нередко можно было видеть галлопирующей на старой кобыле по Ланконширу в ее любимой позе с устремленным к горизонту взглядом, высматривающим вероятную партию, – предпочтительно красивого молодого рыцаря в сияющих доспехах. Ее золотые волосы ниспадали по обе стороны или развевались на ветру, как грива у Ателнос.[203] Она, несомненно, была первой достопримечательностью всей округи. И, возможно, она не знала об этом.
И вот однажды судьбе стало угодно, чтобы весенним утром на ее пути возник всадник в дорожной накидке. Он возвращался домой с войны и, узрев белое видение, тут же безумно влюбился. И это был сам Леофрик, граф Меркский, один из трех известнейших вельмож Англии, к тому же, несусветно богатый! Естественно, они поженились и отправились жить в замок Леофрик, что вблизи Ковентри, в Ворвикшир. Однако это еще не конец нашей истории.
Леофрик являл собой не совсем то, чего хотела Годайва. Это был старый вдовец, домосед с поредевшей бородой, который вблизи имел несколько другой вид, нежели издали.[204] И все же, он представлял собой именно то, чем был на самом деле. А все потому, что на тот момент обладал еще большей частью своего состояния, добытого путем облегчения врагов от бремени их имущества, а церкви – излишних земель. Он охотно оказывал помощь королю или любой политической партии за соответствующую мзду. Словом, это была одна из наиболее могучих и уважаемых персон королевства, то есть одна из тех, которые сделали все, чтобы привлечь в страну нормандских завоевателей.
Достигнув желаемого, леди Годайва была настолько счастлива, насколько это вообще возможно. Тем более, вскорости Леофрик отбыл из дома на весьма продолжительное время, что было совсем не лишним, ибо, бывая дома, он посвящал все свободное время пересчету денег и жалобам на боли в спине. По прошествии нескольких недель его гордость волосами Годайвы начала иссякать, и он более не улыбался, когда она часами просиживала перед зеркалом, расчесывая их, собирая в пучок, либо играючись, просто била ими по лицу.
Он более не говорил:
– Девочка моя, твои волосы – восхитительны!
И вот однажды наступило время, когда она вновь принялась за свои трюки, а он взял и заявил:
– Послушай, Годайва, для меня волосы – это просто волосы, поэтому, пожалуйста, оставь свои штучки.
В другой раз, когда, будучи босой и обнаженной, она завернулась в занавеску и сделала несколько скромных пируэтов в надежде добиться от него чего-нибудь посущественнее, он просто взвыл:
– Ради Бога, Годайва, веди себя, как подобает женщине твоего возраста!
Бедная Годайва рассчитывала произвести впечатление и услышать сравнение ее тела с греческой скульптурой, поскольку, по ее глубокому убеждению, ее эскапады были очень оригинальными.
С заметной печалью расставалась она со своими девичьими мечтами, одержимая решимостью выбора: ублажать своего законного супруга или умереть, ибо в те старинные времена именно таковой и была жизнь. Она соорудила на макушке великое множество локонов с остроумными, но в то же время пристойными бантами из разноцветных лент, принялась носить скучные тяжелые платья, которые делали ее на пятнадцать лет старше, и прекратила демонстрацию своих анатомических свойств. Теперь перед своим неблагодарным графом она уже не обнажала ничего выше лодыжки. Она хотела поразить его своими умственными достоинствами.
Искусство беседы было ей чуждо, однако она имела сильные голосовые связки и завидный задор. С первых дней замужества ее прелестное лепетание по поводу довольно тривиальных событий эхом разносилось по залам замка с утра до вечера и даже далеко за полночь. Никто не ведал, о чем она говорила.[205] Графу очень нравилось, что ее интересы обратились от моды к социальным проблемам, и при этом она хотела слышать его мнение по поводу затронутых вопросов.
К сожалению, и это не срабатывало, поскольку они ни в чем не соглашались друг с другом. Ведь Годайва не относилась к тем людям, которые только и делают, что сидят и слушают.
К примеру, она верила в то, что с бедняками следует быть добрым, в то время как Леофрик вообще не желал с ними разговаривать. Она была убеждена, что бедные люди могут быть такими же хорошими, как и любые другие, если их немного поскрести, отмыть, приодеть и дать им немного денег.
Леофрик, напротив, утверждал, что дай им возможность рыть землю «рылом», они только тем и будут заниматься, что устраивать буйные гулянки. Так зачем тогда напрягаться по этому поводу? Естественно, она тут же бросала ему в лицо, что он – реакционер. А он неизменно отвечал: «О! Бла! Бла! Бла!»
Однажды за обедом[206] она очень разозлила его, вновь попросив уменьшить тяжелые налоги, которыми он обложил тяглых людей в Ковентри. Понятно, что на сей счет он ей отказывал всегда, не без издевки замечая, что если бы дела в замке велись по ее разумению, они оба в скором времени оказались бы в богадельне. Вопиющая ложь! Ведь он не смел и помыслить об оценке своего годового дохода – настолько он был высок. Если бы она время от времени не расставляла свои финансовые ловушки, у него наверняка бы поехала крыша.[207] Иногда для разнообразия леди Годайва принималась рыдать – еще один прием из арсенала ее трюков, что ему совсем не нравилось, и тогда она еще раз обращалась к нему со своими традиционными просьбами.
Но вот однажды Леофрик решил сыграть ва-банк: он стукнул кулаком по столу, поднялся и торжественно произнес:
– Хорошо, будь по-твоему. Я снижу налоги, но только при одном условии. И заруби его себе на носу, потому что я человек слова. Я снижу налоги, если ты ровно в полдень проедешь через базарную площадь Ковентри абсолютно обнаженной на своей старой кобыле.
Довольный собой он, наконец, смягчился:
– Удачного дня вам, мадам! Можете съесть мой десерт. Мне что-то не хочется.
Ознакомительная версия.
