После этого Мандельштам и Пастернак долго-долго парились.
— Хороша ты, русская банька! — кричал Мандельштам.
— Хороший нынче парок! — кричал Пастернак.
— Наддай! — кричал Мандельштам.
— Эх, залетные! — кричал Пастернак.
После парки Мандельштам и Пастернак пошли мыться.
— Моя мочалка, Пастернак, — твоя мочалка. Моё мыло — твое мыло, — сказал Мандельштам Пастернаку.
На этот раз Пастернак не стал спорить со своим заботливым товарищем. Он просто обнял его, поцеловал и сказал, едва сдерживая душившие его рыдания: «Как я счастлив, Мандельштам, что у меня есть такой верный товарищ, такой настоящий друг, как ты. Спасибо тебе». На что Мандельштам обнял Пастернака, прослезился и промолчал, но молчание его было красноречивее любых слов.
Мандельштам и Пастернак долго тёрли друг другу спины, животы и другие места, долго поливали друг друга из шаек, веселились, перекидывались задорными словечками и так далее. Потом они насухо вытерлись махровым полотенцем Мандельштама, причесались, оделись и тут же пошли в гости к Ахматовой и Цветаевой, чтобы показать им, что они, Мандельштам и Пастернак, больше уже не смердят, как прежде, или, выражаясь эзоповым языком, что у них «всё в порядке».
Но каково же было их удивление, когда за чаем Ахматова и Цветаева сказали Мандельштаму и Пастернаку:
— Что-то опять в смысле этого самого у вас не того. Не то, чтобы уж совсем ни в какие ворота, но всё-таки. В общем, не то и всё тут.
После этого Мандельштам и Пастернак посовещались и решили ещё раз сходить в баню.
Тут же они купили четыре веника, четыре куска мыла, четыре мочалки и четыре полотенца. Целый день мылись Мандельштам и Пастернак. Они заботливо терли друг другу каждое место, обнюхивали друг друга и тому подобное. Наконец, уже поздно вечером они вернулись, причесались, оделись и пришли к Ахматовой и Цветаевой, чтобы уж на этот-то раз доказать им, что ни о какой вони от них, то есть, от Мандельштама и Пастернака и речи быть не может. Но и на этот раз, к своему неописуемому изумлению, они снова услышали то же самое:
— Не то. Опять то же самое. Ну не то, и всё тут.
Растерянности Мандельштама и Пастернака не было предела.
С этого времени Мандельштам и Пастернак стали каждый день ходить в баню, а вечером приходить к Ахматовой и Цветаевой. Но каждый раз ответ был один и тот же: «Не то».
Так продолжалось почти два месяца. Мандельштам и Пастернак спали с лица, похудели, осунулись и перестали писать поэтические произведения. И даже дружба их слегка пошатнулась.
Но вот однажды загадка была разгадана.
Перед очередным уходом из бани Мандельштам, причесываясь перед зеркалом, вдруг увидел, что из его правой ноздри точит большая зеленая козявка. «Фу, какая!» — подумал Мандельштам и хотел было вытащить её из носа пальцами, как он это частенько делал, но тут же подумал, но тут же подумал: «Нет, лучше я вытащу козявку какой-нибудь тряпочкой, чтобы не запачкать пальцев». Сначала Мандельштам хотел обтереться рукавом, но передумал. Потом он хотел оттереться рубашкой, но тоже передумал. Но тут под руки ему попался его, Мандельштама, носок, который высовывался из внутреннего кармана пиджака. «Ага! — подумал Мандельштам. — вот и необходимая мне тряпочка. Даже если на носке останется кусочек козявки, то все равно Ахматова и Цветаева его не увидят, потому что носок будет вместе с ногой под столом. Хорошо я придумал. На ловца и зверь бежит».
Сказано — сделано. Мандельштам взял носок и поднес его к носу (поднёс — нос: игра слов!), чтобы стереть козявку. Но в это мгновение другая, не занятая козявкой ноздря сделала вдох и Мандельштам почувствовал такой смрад, что у него даже помутилось сознание. «Ну и ну! — подумал Мандельштам. — Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!»
Здесь Мандельштам всё понял, позвал Пастернака и дал понюхать ему свой носок. Пастернак, хотя чуть и не упал, но сейчас же обрадовался и понюхал свой пиджак под мышкой.
Всё стало на свои места. Они, Мандельштам и Пастернак, хотя и мылись, но забывали менять или хотя бы стирать одежду. Долго Мандельштам и Пастернак радовались, нюхали свои грязные трусы, носки, брюки, рубашки, майки, били себя ладонями по лбу и всякое такое.
В этот день они не пошли к Ахматовой и Цветаевой в гости, а устроили дома большую стирку.
А на следующий день они пришли в гости к Ахматовой и Цветаевой в стиранной одежде. Ахматова и Цветаева на этот раз ничего им не говорили, только улыбались и дали им в награду за догадливость по конфете «Мишка на севере».
Вот как важно соблюдать чистоту, мыться, а так же каждый день стирать свои носки, трусы и другую одежду. А также вот как важна верная, преданная закадычная дружба. А также вот какую огромную роль играет в нашей жизни счастливый случай.
Псевдо-Хармс. Заветная мысль
Каждый хоть мало-мальски культурный человек должен знать, что Зигмунда Фрейда никакая другая вещь не интересовала в жизни больше, чем пыпыска.
Зигмунд Фрейд и днем и особенно ночью думал о пыпыске. Вернее сказать, была ещё одна вещь, которая интересовала Зигмунда Фрейда почти так же сильно, как пыпыска. Это — сиська. Таким образом, Зигмунд Фрейд больше сего в жизни интересовался двумя вещами — сиськой и пыпыской, однако, если быть до конца точным, то над отметить, что пыпыской Зигмунд Фрейд интересовался чуть больше, чем сиськой, хотя сиська и играла в жизни Зигмунда Фрейда далеко не последнюю роль, впрочем, как уже было сказано, несколько уступая интересу к пыпыске.
Итак, Зигмунд Фрейд всю свою сознательную жизнь размышлял над проблемой пыпыски, как-то: какова она; каково её устройство и предназначение; в чем её глубинны смысл и тому подобное. Ещё в ранней юности Зигмунд Фрейд заметил, что все в мире имеет огромную похожесть на пыпыску. Впервые эта гениальная догадка осенила его тогда, когда он стал около Эйфелевой башни в Париже. «Экая елдомотина», — подумал Зигмунд Фрейд. Так произошло одно из величайших открытий ХХ века.
Потом, с возрастом, Зигмунд Фрейд стал писать книги, в которых излагал свои мысли о пыпыске. «Человеческая жизнь, — писал, например, Зигмунд Фрейд, — имеет сходство с пыпыской, ибо и пыпыска и человеческая жизнь имеют конец, сколь долгими бы они не были».
Надо сказать, что мысли о пыпыске Зигмунд Фрейд пытался излагать своим друзьям и родственникам. Но друзья и родственники, как правило, плохо понимали гениально ученого. Ведь его окружала буржуазно-мещанская среда, а там особ не разгуляешься.
Однажды Зигмунд Фрейд решил рассказать свои заветные мысли о сиське и пыпыске Льву Толстому. Как всегда, Зигмунд Фрейд начал издалека, ну там, о погоде, об урожайности бобовых и всякое такое, а потом постепенно, так сказать, исподволь перевел разговор на пыпыску. Но как только он заговорил о том, что, мол, сиська и пыпыска играют в жизни человека огромную роль, Лев Толстой тут же зашипел на Зигмунда Фрейда, вырвал себе белый клок из бороды, сломал трость и сказал злобным консервативным голосом: «Нету никаких пыпысок и сысек, долой всякие сыськи-пыпыськи! Вместо сысек должны быть две толстые лапти, то есть лаптя, а вместо пыпыски или какой-нибудь там ещё ириски-сосиски должна быть оглобля, или слега, или жердь, или ухват, вот вам всем!» С этими словами Лев Толстой показал Зигмунду Фрейду шиш и уехал в Россию, после этого засел в Ясной Поляне, и больше оттеда уже ни разу не вылазил.
Итак, никто не понимал Зигмунда Фрейда. Один только человек во всем мире с удовольствием слушал его. Это был Фридрих Ницше. Зигмунда Фрейда и Фридриха Ницше соединяла преданная, нежная дружба, а также взаимопонимание и взаимовыручка…
О! они были так непохожи друг на друга, эти великие люди! Они даже совсем по-разному вели себя в обществе. Но в этом ли суть?!
Зигмунд Фрейд, например, как только приходил в какой-нибудь там салон или какой-нибудь там прием — сразу забирался подальше в уголок, доставал пыпыску и тихо, мирно, никому не мешая, разглядывал её, изучал, мерял линейкой и тому подобное. Даже во время досуга он работал, скромный труженик!..
Совсем другое дело — Фридрих Ницше. Он как ураган влетал в салон (или там на прием)! Рожа красная, весь взлохмаченный, потный!
— Суки! Разойдись! Я — супермен! — орал он так, что тухли свечи, падали в обморок фрау и даже Зигмунд Фрейд вздрагивал в своем углу.
О! Горе тому, кто не соглашался с Фридрихом Ницше!
А вечером Зигмунд Фрейд и Фридрих Ницше пили шнапс дома у Фридриха Ницше или у Зигмунда Фрейда.
— За твою пыпыску! — говорил Фридрих Ницше.
— За супермена Фридриха! — говорил прослезившийся Зигмунд Фрейд.
И тут они распивали мерзавчик шнапса.
— Ты только посмотри, Фридрих, какое чудо! — возбуждено говорил Зигмунд Фрейд, доставая пыпыску и показывая её Фридриху Ницше. — Посмотри, посмотри!.. Можешь даже потрогать.
— Да, действительно, Зигмунд, — отвечал Фридрих Ницше, внимательно рассматривая пыпыску Зигмунда Фрейда и аккуратно, бережно трогая её пальцем. — Просто чудо-юдо! А скажи, Зигмунд, я похож на супермена?..
