помине. Всюду сплошной асфальт. И небо — асфальт. И ветер серого цвета. И так уже две недели подряд…
А мы с ней живем девятый год.
— Что мне надеть? — спрашиваю я.
— Что хочешь.
Я достаю из шкафа новый костюм.
— Правильно, — говорит она, — надо будет куда-нибудь выйти — нечего будет надеть.
— А мне противно каждый день таскать одно и то же.
— Надень брюки и свитер.
Брюки и свитер… Не хочу я брюки и свитер… А ей, конечно, все равно, что я надену. Хотя в отношении нового костюма она права. Но почему такое безразличие? Ведь то же самое можно сказать и по-другому…
— На брюках пуговица отлетела, — говорю я.
— Оставь. Я пришью.
— Я сам пришью.
— Пришивай… Да что ты хочешь? Пожалуйста! Надевай новый костюм!
Я лезу в шкаф и достаю новый костюм. Вообще-то жалко, конечно.
— Надень все, что есть! — говорит она. — Только потом не ной, что не в чем будет пойти в театр.
Я вешаю костюм в шкаф.
— Мое дело! — говорю я. — Что хочу, то и надену!
— Картошку пожарить или пюре?
— Мне все равно.
— Мне тоже все равно. Я ее вообще не ем.
— А для одного меня нечего возиться.
Я пришиваю пуговицу, а она гремит на кухне. Через некоторое время она заглядывает в комнату:
— Подавать на стол?
— Не юродствуй!
И мы молча завтракаем.
— Чай или кофе? — спрашивает она.
— Все равно.
— Все равно так все равно. Что хочешь, то и нальешь.
— Я вообще могу не есть!
Я отодвигаю еду и встаю из-за стола. Сажусь в кресло в угол комнаты и начинаю наблюдать за ней. Она нарочито спокойно собирает посуду и несет ее на кухню.
Уже пятый год у нас такая ерунда. Мы словно заряжены на конфликт. Поводы самые разнообразные, самые нелепые, самые неожиданные. Причем у нее нет никакого мужского интереса на стороне. Это я знаю точно. Иначе она бы сразу ушла. Она такая. У меня тоже никого нет. И она это знает. Так в чем же дело?..
Она входит в комнату и начинает якобы безразлично приводить себя в порядок…
Так в чем же дело?.. Эти никчемные частые склоки действуют изнуряюще. Я чувствую, что с каждой такой ссорой тупею и тупею. Ее глаза тоже за последние годы приобрели какой-то металлический оттенок. Нет, в них нет ненависти ко мне. Иначе бы все уже давно решилось. Я тоже не испытываю к ней неприязни. Ведь если бы я ее ненавидел!.. Если бы она была дурой, неряхой, вредной, шлюхой! О, как бы все было просто!.. То есть, разумеется, и тогда не все было бы просто. Но я бы наверняка преодолел эту невероятную силу притяжения, которая называется привычкой. Однако она не дура, не неряха, не вредная, не шлюха. И в то же время жизнь наша за последние пять лет стала какой-то механической…
Вот она влезает в свое самое любимое платье. Это платье она всегда надевает после очередной ссоры. А так как ссоры у нас чуть ли не каждый день, платье уже успело поизноситься. Но оно по-прежнему ей идет, и в этом платье она всегда старается подчеркнуть полную независимость от меня. Кроме того, когда в мирное время мы выходим с ней в театр, она тоже надевает это платье, и тогда я завязываю ей сзади тесемочки. А когда она надевает его после ссоры, я, естественно, сижу в кресле в углу комнаты, и тесемочки завязывать приходится ей самой. Хотя это и очень неудобно.
И что делать? Разводиться? Но где логика? Из-за чего? По какому поводу затевать эту бракоразводную тягомотину? А главное — в перерывах между ссорами все бывает не так уж плохо. И в то же время я понимаю, что надо бы развестись и через год мы друг другу скажем спасибо… Ну, не через год, так через пять… Однако не представляю, как можно расстаться практически на ровном месте…
— Куда ты идешь? — спрашиваю я.
— Не твое дело!
— Когда ты придешь?
— Когда приду, тогда буду!
И в этот момент у нее начинается беззвучная истерика лицом в диван. А я хожу по комнате, курю и произношу не очень цензурные слова.
Когда она плачет, я теряю последние признаки рассудка и уже не нахожу никакого выхода. Кошка наша в такой момент всегда забирается под диван, и ее долго не видно.
— Прекрати! — угрожающе говорю я. — Лучше прекрати!
Она вся содрогается.
— Если ты не прекратишь, — говорю я, тряся ее за плечи, — я не знаю, что я сейчас сделаю.
Она содрогается еще сильнее. Я действительно не знаю, что я сейчас сделаю.
Однажды я брякнул об пол телефон с такой силой, что он разлетелся на маленькие и большие колесики. Но это не помогло. И вообще я заметил: ломка вещей в квартире вызывает у нее только новый приступ истерики.
Я мечусь по комнате, как затравленный. Ну что делать? Что?!
— Если ты не прекратишь, — кричу я и не узнаю своего голоса, — я не знаю, что я сейчас сделаю! Считаю до трех. Раз!.. Два!.. Три!..
Она не унимается.
— Уйди отсюда!! — неожиданно кричит она, и теперь я не узнаю ее голоса. — Уйди! Ты мне противен!!
Ах, вот как! Я ей противен! Вот в чем дело, оказывается. Тогда все понятно. Только почему именно сегодня?.. Не знаю откуда, но решение возникает в голове молниеносно, и я лихорадочно начинаю его выполнять.
Я быстро одеваюсь… «Противен»!.. Как просто!.. Все! Немедленно, сию же минуту!.. «Противен»!.. Никаких разводов! Избавлюсь тотчас же. Как отрезать! И все! Все!.. «Противен»!.. Я бросаю в чемоданчик ее самые необходимые вещи. Все. Это самое правильное!.. Я заворачиваю ее в одеяло, хватаю под мышку, выскакиваю на улицу…
Я почти бегу по серому холодному асфальту к Центральному рынку. Ветер распахивает полы моего пальто и задувает в брюки… Хоть бы одна снежинка. Хоть бы маленькая дырочка в небе…
— Хочешь меня продать? — спрашивает она из одеяла.
— Не твое дело!
— Ну и дурак. Пожалеешь.
— Это уж мое дело!
— Газ выключил?
— Не твоя забота!
— Мне нечем дышать, — говорит она, ворочаясь в одеяле.
— Надышишься с другим!..
Она больше до самого рынка не говорит ни слова.
Этот рынок мне хорошо знаком. Я сюда захаживал. Не то чтобы часто, но и не так уж редко. Иногда один, иногда с ней. Бывало, в мирные промежутки утром в воскресенье мы приходили с ней на этот самый рынок и, потолкавшись достаточное количество времени, набивали нашу большую хозяйственную сумку всякой
