Питерца устроит любая мебель, даже хозяйская. С собой он приносит только смешной подсвечник с ароматической свечкой, рамку, сделанную вручную одним другом для картины, нарисованной другим другом (картину подарили третьему другу, а в рамку вставили коллаж четвертого) и книжную полку, доставшуюся в наследство от бездетного дядюшки. Книги питерец собирается перевезти со старой квартиры со дня на день, но терпение у хозяев лопается раньше, и они вывозят эти книги в неизвестном направлении, равно как и прочий скарб, оставшийся от бывшего жильца.
Правила дорожного движения
Москвич свободно переходит дорогу в любом месте. Иногда у него есть с собой синий фонарик, которым он светит в глаза автомобилисту, и пока тот рассуждает, что же значит синий сигнал светофора, москвич успевает перейти дорогу и скрыться за горизонтом. Если автомобилисты ловят москвича и пытаются отобрать у него синий фонарь, он неистово верещит: «Это мигалка! Вы ответите по закону, черти!» Москвич всегда трактует правила дорожного движения в свою пользу, где бы он ни был — по ту или по эту сторону ветрового стекла. Поучительна встреча таких москвичей. Растолковывая друг другу правила (один стоит на проезжей части, другой впрыгнул всеми четырьмя колесами на тротуар, но собирается вот-вот спрыгнуть на проезжую часть, где стоит первый), они могут сочинить поэму или даже целый эпос. Пока не приедет бесшумный черный эвакуатор и не эвакуирует их в неизвестном направлении навсегда.
Питерец даже на светофоре оглядывается и задумывается: а стоит ли переходить дорогу прямо сейчас? Тут светофор своевременно гаснет. Иногда светофор тоже думает. Если думающий светофор и думающий питерец встретятся на перекрестке — завяжется разговор, и они, может быть, даже сыграют партию в шахматы. Но питерец обязательно поддастся светофору, ведь тому еще стоять на перекрестке совсем одному на морозе или солнцепеке. Пусть хоть порадуется.
Даже поддавшись светофору в шахматы, питерец немного стыдится и, перепрыгивая полоски зебры на манер шахматного коня, устремляется в ближайший подземный переход. Там его тоже не оставляет чувство вины — оно всегда на него давит, даже во сне.
А вот на москвича чувство вины не давит никогда. Зато на него давят многочисленные кредиты.
Московские и питерские музы
Главная московская муза зовётся Калория. Она румяная, округлая и добродушная. Ей служат шеф-повара, просто повара, кондитеры, кулинары и гастрономы — в кафе, ресторанах, едальнях и на своих собственных кухнях. Её подруга — муза Сценария. Она худая, нервная, разговаривает на повышенных тонах, взвизгивая через каждые 500 знаков. Ей служат сценаристы, режиссёры и продюсеры. Служат они там, где застанет их служба.
Днём сценаристы, режиссёры и продюсеры сидят в ресторанах и обсуждают то, что они уже сочинили или вот-вот сочинят. Повара и официанты смотрят на служителей музы Сценарии как на потерянных для большой кулинарии, зря живущих на этом свете людей, но всё же кормят их вкусной полезной едой, красиво её сервируя. Вечером всё меняется. Повара и официанты садятся перед своими телевизорами и смотрят, не отрываясь, на то, что сочинили для них служители музы Сценарии. То, что они видят, вдохновляет их на новые кулинарные шедевры. Даже если на экране полчаса подряд пилят кого-то унылой малобюджетной бензопилой.
Все прочие жители Москвы, никак не связанные с музами Калорией и Сценарией, гордо именуют себя служителями служителей муз.
Главная питерская муза, муза грустных текстов, носит имя Депрессия. Она бледная и вся в чёрном. В сумочке у неё всегда лежат антидепрессанты. Если совсем станет невмоготу, Депрессия съест упаковку антидепрессантов и отравится. Служители музы Депрессии — поэты, музыканты, писатели. Они приносят ей в жертву хорошее настроение, обменивая его на вдохновение по сходному курсу.
Вторая питерская муза — Экскурсия. Она бодрая, энергичная и знает город лучше, чем самый крутой gps-навигатор. Музе Экскурсии служат все, кто сколько-нибудь знает и любит свой город. Ну, или хотя бы знает. Или уж на худой конец — любит. Человек, любящий, но не знающий Петербург, иногда может провести такую экскурсию, что у всех захватит дух. Главное — когда дух вернётся на своё место — оглядеться по сторонам, прочитать название ближайшей улицы, вызнать у прохожих номер дома и вызвать такси. Потому что пешком из этих мест выбраться не удастся.
Кстати, секретное место, где раз в год встречаются все музы из всех городов мира, находится как раз в Петербурге и называется Промзона Парнас. И самой последней на эту встречу всегда приходит муза Интернета, знакомая всему миру Ошибка 404.
Большой городской праздник
В Москве Большой Городской Праздник справляют загодя. Где-то за месяц до Главного Торжества начинаются репетиции. Они нужны не для того, чтобы участники накрепко запомнили свои роли: все их и так прекрасно помнят. Репетиции придуманы специально для того, чтобы угодить москвичам. Идёт, скажем, страшно занятой москвич с работы и видит на улице репетицию праздника. «Ага, — делает он заметку в своём ежедневнике, — на празднике я, считай, побывал. Можно в день праздника, значит, ехать на дачу — сажать картошку». А другой москвич, дико актуальный, идёт ему навстречу и тоже видит репетицию праздника. «Хе-хе, — делает он заметку в своём блоге, — праздник ещё только через неделю, а я на нём уже побывал, смотрите и учитесь, неудачники!» Неудачники смотрят, учатся. А на следующий день или через два дня они тоже обязательно видят репетицию Большого Городского Праздника.
Зато когда наступает сам Праздник, москвичей на него не пускают. Перегораживают всю Москву крепостными стенами: первое кольцо из живых омоновцев со щитами, второе — из железных рогулек с колючей проволокой, а третье — незапланированное, это просто третье транспортное кольцо, на котором, образовалась пробка из москвичей, желающих поскорее уехать с такого Праздника. Что на самом деле происходит на Празднике — не знает никто. Хотя все делают вид, будто знают: репетиции-то они видели. Только дико актуальный москвич сомневается, строит всякие конспирологические теории, но молча, про себя, и даже в блог их не выкладывает.
В Питере праздники давно уже не репетируют, потому что с самого основания города они проходят по одинаковому сценарию.
Все питерцы, у которых есть костюмы Петра I, но нет фотоаппаратов, одеваются Петром I и приходят на Праздник, чтобы сфотографироваться с теми питерцами, у которых костюмов как раз нет, а фотоаппараты — есть. Губернатор одевается Анной Иоанновной. Заместитель губернатора — арапчонком. Питерцы попроще одеваются питерцами посложнее. Питерцы посложнее одеваются Маяковским и Сальвадором Дали. Дворники одеваются гренадёрами. Нахимовцы одеваются суворовцами. Зенитовцы одеваются революционными матросами. Питерские девушки одеваются московскими девушками.
Праздник — это здорово. Это возможность побыть не собой. А для любого питерца нет большего праздника, чем хоть на мгновение оказаться кем-то, ну кем угодно, пусть алкоголиком дядей Колей, пусть дворником Азизом — но только не собой.
На Праздник в Питере пускают всех. Потому что за этим маскарадом непонятно, кто же на самом деле есть кто. И даже дико актуального москвича, явившегося на Питерский Праздник в костюме дико актуального москвича, принимают за кого-то другого и берут в общий хоровод, и так ему в этом хороводе становится здорово, что он потом ещё три дня ни о чём в своём блоге не пишет — а просто глядит по сторонам и радуется.
«Всё очень плохо, — говорит питерец, рассматривая набросок проекта. — Полный провал. Нет, в целом, конечно, недурно, но вот тут и вот тут у Вас небольшие недочёты».
Его собеседник (тоже питерец, конечно) отмирает, заново научается дышать и радостно бежит исправлять недочёты.
«Отлично! Блестяще! Абсолютное попадание в десятку! Даже в пятёрку! Да что в пятёрку — в четвёрку! — восклицает москвич. — Только надо всё переделать. Вообще совсем. Начало убрать, середину выкинуть, от концовки отказаться. Найдите новые идеи и внедрите их сюда, сюда и сюда. Но в целом — просто гениально!»
Собеседник, вообразивший уже нечто приятно семизначное, улыбается в ответ (а попробуй не улыбнуться, если тебя похвалили) и, не переставая улыбаться (вокруг же скрытые камеры понатыканы), уходит прочь, убирать, выкидывать и отказываться. А также искать и внедрять.
Увидев готовый продукт, питерец мгновенно оценивает все его достоинства и воспринимает их как должное. Зато каждый недостаток воспевает в отдельной небольшой поэме. Он-то думает, что таким образом демонстрирует свою наблюдательность и заинтересованность: в таком хорошем, почти безупречном продукте вон сколько недостатков заметил! Если создатель продукта по неопытности не восхищается критикой, то питерец напрягает усталые свои очи и находит совсем уж неприметный изъян.
