— Господи!!! Рудольф! Как же это можно так?! Ни привязанностей, ни наслаждений!.. Да что же это за жизнь, Рудик?!
— Прекрасная жизнь, Мартын. И если ты этого не понимаешь, мне тебя очень и очень жаль.
А мне чего-то вдруг стало его жаль — толстого, ленивого, обожравшегося, пушистого Кота Рудольфа… И его Бармена, которому пятьдесят два, а сердце у него, как у двадцатилетнего. Только он им — этим сердцем — совершенно не пользуется. Во всем себе и своему сердцу отказызает. Не то, что мой Шура Плоткин. Или вот Водила… Тут как раз слышу, Водила говорит Лысому и Бармену:
— Все. По последней сигаретке на ход ноги и разбегаемся по койкам, да?
— Погодите, я вам только пепельницу сменю, — говорит Бармен.
Унес пепельницу с окурками, принес чистую и с упреком заметил моему Водиле:
— А ты все куришь и куришь! Ну, зачем ты куришь?!
— Курить хочется, — незатейливо отвечает Водила.
— Ты не заметил, что вся «крутизна», вся «фирма», все сильно упакованные — уже никто не курит. Как я, например.
— Почему? — простодушно спросил Водила.
— А потому, что Люди, которые живут хорошо — хотят прожить еще дольше, — назидательно проговорил Бармен и, слышу, тут же воскликнул изменившимся голосом: — Ё-моё!.. Это откуда же у тебя такая зажигалка?! Это же настоящий золотой «Картье»! Ей же цены нет!
— Ну, парень, ты даешь!.. — ахнул Лысый.
Я чуть не зашелся от гордости! Водила снова опустил руку под стол, гладит меня и говорит:
— Это мне сегодня мой Кыся откуда-то приволок. Я после той черненькой прибираюсь в машине, а Кыся мне в зубах эту зажигалку волокет… Видать, кто-то обронил. Завтра утром хочу через корабельную информацию по всему судну объявить — дескать, кто потерял такую-то и такую-то зажигалочку…
— Что, совсем дурак?! — сдавленным голосом спросил Лысый.
— Почему? — удивился Водила. — Человек, может, ищет, с ног сбился…
— Послушайся доброго совета, — тихо сказал Бармен. — Спрячь эту зажигалку и не вздумай ничего объявлять по судну. Человек, который мог потерять ТАКУЮ зажигалку, может купить себе еще с десяток ТАКИХ зажигалок! Ей цена — минимум три тысячи баксов…
То есть Бармен чуть ли не слово в слово повторил то, что сказала Дженни! Только Дженни чисто по-дамски в сто раз преувеличила возможности бывшего хозяина этой зажигалки. А может быть, она была права, а Бармен, наоборот, недооценил Хозяина Дженни…
— Ладно вам, — сказал Водила. — Утро вечера мудренее. Посчитай-ка, браток, сколько с нас…
— Нисколько, — прервал его Бармен. — Имею право угостить старого знакомого и его друга?
— Ну, спасибо тебе, — просто сказал Водила. — Ежели, что нужно из Мюнхена — не стесняйся. Привезу в лучшем виде. Айда, Кыся, в сумку. Прощайся с Рудольфом.
* * *
Но попрощаться с Рудиком мне так и не удалось. Он уже минут десять как дрых без задних ног.
Поэтому я в последнюю секунду подцепил лапой здоровенный кусок этой самой… Ну, как ее?.. — «осетрины»! — и захватил его с собой в сумку. Гостинец для Дженни.
Остаток ночи я провел в серебристом «мерседесе» с Дженни, которая клялась мне в любви, и в подтверждении искренности своих клятв, ублажала меня столь изощренно, что я было сильно засомневался в ее утверждении, будто с ней это происходит впервые, и я у нее самый что ни есть — Первый.
Но вот уж на это мне было совершенно наплевать. Важно, что с ней мне неожиданно было очень и очень неплохо.
Осетрину, которую я приволок для Дженни, пришлось сожрать самому. Оказалось, что ей всякие такие натуральные штуки есть категорически запрещено. Кормят ее обычно разными там «Гефлюгель-Крекс», или «Кляйне Либлингскнохен», или, на худой конец, «Крафтфолле Фольнарунг». И строго по часам! Что все это значило — я так и не смог понять. Хотя Дженни искренне пыталась мне объяснить преимущества той еды перед тем, что обычно жру я. Она перечисляли количество витаминов, лекарственных добавок, сухих овощей, и еще черт знает чего, о чем я вообще слышал впервые.
Я же с печалью думал, что эта маленькая утонченная бедняжка, объездившая весь мир, так никогда и не пробовала нашего российского хека, замороженного, наверное, еще во времена ледникового периода, — и не менее искренне сожалел по поводу ее столь примитивных представлений «о вкусной и здоровой пище». Это у нас с Шурой Плоткиным такая книга есть. Шура очень дорожит ею. Он всегда говорит, что эта книга — образец полиграфического и идеологического искусства Сталинского периода. Что это за период, я не знаю, но полагаю, что он слегка позже ледникового. А может быть, и раньше. Понятия не имею.
— Вполне вероятно, что завтра Твой Мудак снова станет обладателем своей собственной зажигалки, — сказал я Дженни.
И рассказал ей все, что заявил по этому поводу мой Водила. Назвал даже стоимость зажигалки — три тысячи долларов.
— Очень жаль… — вздохнула Дженни. — Мне так хотелось, чтобы наш Хам был хоть чем-то наказан! Зажигалка эта, действительно, от «Картье». Он ее при мне покупал. Но стоила она не три тысячи долларов, а семь тысяч марок. Что в переводе на доллары по курсу того времени — четыре тысячи шестьсот шестьдесят шесть долларов с мелочью. А сегодня доллар упал, и поэтому теперь зажигалка стоит еще дороже — тысяч пять с половиной долларов…
У меня глаза на лоб полезли! Не от дороговизны этой дерьмовой зажигалки, а от того, как свободно Дженни оперировала всеми этими понятиями. Курсы, цены, валюты… Фантастика!
— Елки-палки!.. — поразился я. — Откуда ты все это знаешь?!.
— Мартынчик, родной мой… Ну подумай сам, в нашем доме говорят только о деньгах. Кроме биржевых ведомостей и сводок курсов валют, никто ничего не читает. Деньги, налоги, проценты… Проценты, деньги, налоги!.. Как скрыть деньги от налогов, как выторговать большие проценты, как обмануть партнеров. И все. А у меня есть уши. И я круглосуточно варюсь в этом котле. Чего же ты удивляешься, что я так хорошо в этом понимаю?
Под утро, когда я, пресыщенный и опустошенный этой маленькой Мессалиной из серебристого «мерседеса», благодарно облизанный ею от хвоста до кончиков моих усов, снова оказался в кабине своего грузовика, — я, прежде чем сомкнуть глаза в тяжелом и заслуженном сне, все-таки решил подвести некоторые итоги увиденному и услышанному.
— Пора, Мартынчик, подбивать бабки и постараться понять, с чем мы остались и на что еще можем рассчитывать, — так обычно говорил Шура Плоткин после очередного скандала в редакции или внеочередного недельного загула с какой-нибудь девахой, заскочившей к нам в гости «буквально на две минутки!» И добавлял: — Начинаем мыслить логически…
Мне иногда хотелось посоветовать Шуре начинать мыслить логически прежде, чем он совершит какой-то шаг, после которого нам волей-неволей с грустью приходилось «подбивать бабки». Но как это сделать, я не знал да и сам задумывался над этим только после произошедшего. Ибо одним из Шуриных качеств, которые меня роднили с ним и безумно в нем нравились, была «непредсказуемость», очень часто осложнявшая наше существование.
* * *
Если рассматривать наши с Шурой характеры именно в этой, узкой плоскости, тут, как и во многом другом, мы были слиты воедино. Может быть, я был чуточку рассчетливей и хитрей. Но это во мне уже шло, конечно, от моих предков — тигров, пантер, леопардов, ягуаров там разных… От рысей, на худой конец.
Храни меня Господь утверждать, что Шура не обладал качествами моих предков только потому, что произошел от обезьяны! Как раз в Шурином происхождении этот старичок… Дай Бог памяти… Ну, как его?.. Чарльз… Шура часто его поминал. Ладно, хрен с ним — потом вспомню… Так вот, с Шурой Плоткиным этот старикан явно что-то напутал!
В Шуре никакими Обезьянами и не пахло! И вовсе не потому, что в России Шура был беспородным евреем. Я знал десятки его знакомых — и евреев, и русских, от которых так и разило «обезьянством»! Особенно этот запах усилился в Людях за последние пять-шесть лет.
Нет, происхождение Шуры Плоткина брало свое начало от редкой теперь разновидности высокообразованых, умных, талантливых и порядочных особых Существ, которых Шура называл «Интеллигентами». Так как эти Существа были совершенно не похожи на общую Людскую массу, то эта масса, произошедшая именно и конкретно от Обезьян, во все времена и при всех режимах старалась избавиться от такого невыгодного для себя сравнения. Путем физического уничтожения этих самых «Интеллигентов».
Ну, как Пилипенко с нами…
Помню, Шура говорил, что даже само слово «Интеллигент», стало ругательством. Хуже матерного!
Итак, во имя незабвенного Шуры Плоткина, мыслим логически:
…о кокаине, спрятанном в одной из огромных пачек фанеры в нашем грузовике, мой Водила не имеет ни малейшего представления!
Почему? Пожалуйста! Ноги Водилы под столом ночного бара во время разговора о таможенных собачонках, натасканных на наркотики в немецких морских портах. Так вот, ноги моего Водилы были в это время абсолютно спокойны! Даже толстый обжора Рудольф не преминул это заметить. Это раз.
