— Какой Виктор?
— Что значит — какой? Твой!
— Путаешь, товарищ Грошев, — мягко сказал Аркадий Борисович, — не Виктор, а Виталий. Мы его перебросили в Восточное управление. Ты имеешь в виду Шумевича, да?
— Нет, я имею в виду твоего сына Виктора.
— Витю? — удивился и немножко испугался Аркадий Борисович. — А что он собственно… натворил? Почему тебя собственно заинтересовал Витя?
— Союз жмет, — объяснил секретарь месткома. — Интересуются, как наши работники воспитывают своих ребят. Ну вот я и провожу опрос. Как у тебя дела по линии воспитания смены нашей, а?
Аркадий Борисович, который обычно очень бодро и гладко отвечал на самые каверзные вопросы, здесь растерялся и ответил неопределенно:
— Воспитываю его… как это… Ну, как борец борца. Хвастаться не буду, но скажу, что я лично своей сменой доволен.
— Считаешь себя хорошим отцом?
— Хорошим, — уже со свойственной ему бодростью сказал Аркадий Борисович. — Очень хорошим себя считаю отцом. Я ему все даю. Ни в чем нет отказа. Только учись. Мать, конечно, больше с ним возится, потому что я, сам понимаешь, перегружен. Но общее руководство мое.
— Учится он как?
— Хорошо. Вот сейчас перешел без запинки в восьмой класс. Отличник. Я ему за это — велосипед. Он давно зарился на велосипед, шалопай!
— Премировал, значит?
— Да. Это моя система — широкое премирование. Как он мне пятерку принесет, так я ему сейчас же подброшу чего-нибудь… Он у меня мужик богатый. У него, брат, часов двое. Он их так и носит: одни на правой руке, другие на левой. Которые на правой — отстают на пять минут, а которые на левой — идут вперед на три. Спросишь его для смеха: «Витька, сколько на твоих?» Он посмотрит на правые часы, потом на левые, приведет их, понимаешь к одному знаменателю и доложит.
Посмеялись.
— А главное, у нас с ним товарищеские отношения, — продолжал Аркадий Борисович, — мы с ним запросто. Он меня зовет даже не «отец» там, или «папа», или «папаша», а просто «Аркаша». Приду с работы — и начинаются у нас анекдоты да смешки, такую возню поднимаем, соседи обижаются. Зато полное взаимное доверие: я ему верю, он — мне!
— Интересно, — сказал секретарь месткома. — Но, по-моему, у тебя тут кое-что спорно… Хотя, поскольку твой Виктор отличник… Вот что, Аркадий Борисович, сделай ты на месткоме сообщение: «Как я воспитываю своего сына-отличника». Поговорим, подискутируем. Это будет полезно для наших отцов. Давай на завтра назначим. Идет?
— Идет, — согласился польщенный Аркадий Борисович. — Сделаю вам докладик. Если хотите, могу даже Виктора продемонстрировать.
— Нет, Виктора не надо, непедагогично.
— Ну, а не надо, так не надо.
…Домой Аркадий Борисович пришел поздно. Жены не было. Витя, долговязый пятнадцатилетний подросток, одетый в зеленую лыжную куртку и штаны-гольф, сидел один за обеденным столом и, нестерпимо фальшивя и пуская «петухов», пел арию Онегина:
Когда бы жизнь домашним кругом…
— Здорово, Аркаша, — снисходительно приветствовал он отца. — Мать — в кино, а я остался по хозяйству. Как делишки?
— Достукался ты, брат Виктор, — сказал Аркадий Борисович, хитро прищурившись. — Доклад завтра буду делать про тебя на месткоме.
— Доклад? Про меня?.. Интересно!.. О чем же ты «докладать» будешь?
— Это уж мое дело — о чем.
В глазах у Виктора мелькнул огонек тревоги. Он покосился на отца и с новой силой затянул:
Но я не создан для блаженства,
Ему чужда душа моя…
— Не вопи, Витя, — попросил Аркадий Борисович, — голова трещит от твоего пенья.
— Потерпи! Сейчас кончу.
Напрасны ваши совершенства,
Их вовсе не достоин я…
Внезапно эти вокальные упражнения прервал звонок.
— Мамаша явилась! — объявил мальчик и побежал отворять дверь.
Вернулся он бледный, растерянный, в сопровождении незнакомого Аркадию Борисовичу седого мужчины в очках без оправы.
— К тебе, — промямлил школьник, криво улыбаясь. — Из школы… Степан Степанович… Наш классный руководитель… Я… это самое… пойду погуляю…
— Нет, обожди, — сказал Аркадий Борисович. — Чем могу служить?
— Вот зашел узнать, как ваш Виктор настроен, — загадочно улыбаясь, сообщил классный руководитель.
— Прекрасно настроен. Что ему делается! Молодой человек — отличник, получил от отца обещанный велосипед, сыт, одет, обут, Онегина вон арию поет. Чего ему еще надо?
— Перейти в восьмой класс ему надо!
— Позвольте… разве он?
— А разве он вам не сказал? У него же две переэкзаменовки: по алгебре и по физике. Мы ведь несколько раз просили вас приехать в школу, потому что ваша супруга, по-видимому, не понимает серьезности положения…
— Витя, что это значит? — грозно сказал Аркадий Борисович.
— Я хотел потом тебе сказать… И мама тоже хотела потом… — шепотом ответил Витя и убежал.
Когда классный руководитель ушел, Аркадий Борисович позвал к себе сына. Виктор вошел в комнату отца и остановился на пороге, блудливо пряча глаза.
— Аркаша, — сказал он слабым голосом, — Аркаша… Я, понимаешь… ты, понимаешь…
— Молчать! — вдруг завопил Аркадий Борисович, багровея. — Какой я тебе Аркаша? Не смей меня называть Аркашей. Говори — папаша. Зачем ты мне врал, что перешел в восьмой класс? Только правду говори, свиненок!
— Очень велосипед хотелось получить, Арк… Арка-паша, — пролепетал Витя и заревел.
— Пошел вон, негодяй! — сказал Аркадий Борисович с омерзением.
Витя ушел. На душе у Аркадия Борисовича было мутно.
Доклад «Как я воспитываю сына-отличника» пришлось отложить.
1940
Дружок
В кабинет районного прокурора Нилова вошел молодой еще человек с большим, как блюдо, потным лицом, в летнем костюме песочного цвета и ярко-зеленой трикотажной рубашке.
Прокурор сидел за столом и просматривал бумаги. Не поднимая головы, он коротко бросил посетителю:
— Садитесь! Я сейчас…
Но человек в костюме песочного цвета остался стоять. Он поглядел на прокурорскую макушку с уже наметившейся лысиной, ухмыльнулся и сказал ласковым, задушевным голосом:
— Пиши, пиши, лысый черт!
Прокурор поднял голову и удивленно уставился на посетителя. А тот, сияя и радостно смеясь, закричал на весь кабинет:
— Не узнает, нахал! Глядит и не узнает!
— Неужели… Клочков?!
— А кто же еще! А ну, вылезай, товарищ прокурор, целоваться будем!
Невольно улыбаясь, Нилов поднялся, вышел из-за стола и… утонул в объятьях Клочкова.
Некоторое время в прокурорском кабинете раздавались шлепки и страстное мычание:
— Умм, Васька!.. Умм, прокурор!.. Умм, черт лысый!..
Наконец, изрядно помятому прокурору удалось вырваться. Они уселись. Картины далекой молодости пронеслись перед мысленным взором Нилова. Маленький южный городок, пряный запах цветущих акаций на бульварах, их дружная молодая компания. Какие это были славные, горячие, чудные хлопцы!.. Правда, Севка Клочков и тогда был слишком криклив и тогда еще смеялись над ним Моня Березовский и спокойный умница Ваня Глотов. Молодость, молодость! Была — и нет! И где теперь они, друзья твоей молодости?..
На сердце у Нилова было тепло. Его охватило чувство какой-то приятной грусти. Он посмотрел на Клочкова увлажнившимися глазами и сказал:
— Времени-то сколько прошло! А, Сева?!
— Да, время, время! — отозвался Клочков, отдуваясь. — Подростками были, в футбол играли. А теперь, гляди, на макушке — лысина, а сам — прокурор!.. Кто бы мог подумать, что Васька Нилов станет про-ку-ро-ром?!
