Феликс Кривин - Всемирная история в анекдотах

Володя еще не знал, что это такое, и дедушка Карл ему объяснил:

— Диктатура пролетариата — это власть одних от имени других. Власть партии от имени пролетариата, власть отдельного человека от имени партии.

— А почему человек не может просто взять власть — без партии, без пролетариата?

— Одному не дадут. Кто он такой, чтоб ему дали власть? А когда власть берет целый класс, это более авторитетно.

— Вот здорово! — сказал Володя У. — Я, когда вырасту, непременно возьму власть от имени пролетариата.

— Только учти: сначала нужно организовать классовую борьбу, — сказал Володе дедушка. — Потому что только классовая борьба ведет к диктатуре пролетариата.

— А можно я уже сейчас останусь в эмиграции и отсюда буду организовывать классовую борьбу?

Дедушка Карл и Володина мама переглянулись и улыбнулись.

— Володя, а как же гимназия? — с мягким укором сказала мама.

А дедушка Карл сказал:

— Ты ведь еще даже не овладел суммой всех знаний, которые выработало человечество. А для этого нужно что?

И Володя, подумав, сказал:

— Учиться, учиться и учиться.

В прошлом веке русские цари были исключительно Александры и Николаи, что, возможно, диктовалось исторической необходимостью. Александр означает «защитник людей», Николай — «победитель народа», а в России одна забота: либо народ побеждать, либо защищать его от этой победы.

В самом начале века, когда над Европой нависла грозная тень Наполеона, в России царствовал Павел, что означает «малыш». Мог ли он защитить страну от этой опасности? Поэтому Павла быстренько убрали, а на его место взошел Александр. Под его защитой народ до того осмелел, что даже стал создавать тайные общества.

Это уже было слишком. Срочно требовался Николай, чтобы как-то справиться с народом. И Николай явился. Часть народа он отправил на каторгу и в другие не менее отдаленные места, остальных так прижал, что ни вздохнуть, ни охнуть. До того Николай разошелся, что опять надо народ защищать.

Надо, так надо. На престол восходит Александр Второй, не только Защитник, но и Освободитель.

В России, однако, не любят Освободителей, и Александра Второго убивают, не дав ему закончить дело защиты людей. Чтобы продолжить это дело, на престол восходит Александр Третий.

А тем временем подрастает Владимир. Не защитник, не победитель, для Владимира главное — миром владеть, целым миром — это уже не шуточки.

В срочном порядке на престол восходит Николай Второй, еще один победитель народа. Но пытающийся сочетать функции победителя народа с функциями защитника людей.

Такое сочетание еще никому не удавалось. Начинают искать нового Александра, но среди наследников престола Александров нет. Приходится взять постороннего человека, Александра Керенского. Николай, естественно, отрекается от престола.

Но Владимир уже тут как тут. «Центральный вопрос, — говорит, — это вопрос о власти». Не о защите людей, а просто о власти. Потому что Владимиру нужно миром владеть, все остальное его не интересует.

Мама Надежды Константиновны Крупской уже совсем потеряла надежду, что ее дочь сможет составить себе подходящую партию. Но тут появился железный Владимир и сказал:

— Есть такая партия!

Этот железный рыцарь считал главным достоинством женщины ее слабость.

Потому что, если нет таких крепостей, которые не могли бы взять железные рыцари, то, уж конечно, женщина такой крепостью быть не должна. Чтобы не затруднять великое дело революции.

Железный рыцарь Робеспьер любил женщин, но только как товарищей по оружию. Вместо цветов он дарил женщинам тексты своих речей и очень возмущался, что коллега Дантон может требовать от женщины что-то другое.

Обычный рыцарь, конечно, может бросить женщину, но он никогда не бросит ее за борт, да еще вдобавок в набежавшую волну, как это сделал один из наиболее железных рыцарей революции.

Чем отличается железный рыцарь революции от обычных рыцарей средних веков?

Когда дама входит, железный рыцарь может и встать, а обычный продолжает сидеть, потому что сидит он не на стуле, а на лошади.

Когда дама выходит, железный рыцарь пропускает ее вперед, а обычный бросается первым навстречу опасности.

И, наконец, средневековый рыцарь закован в латы, а рыцарь революции железный и без того, поэтому он держится в достаточной мере раскованно. Настолько, что даже может женщину шлепнуть. А почему бы ее не шлепнуть, если это в интересах революции?

Подходя к концу столетия, мы оглядываемся назад: какой из прожитых лет можно считать годом века?

Белинский завидовал внукам и правнукам, которым суждено было видеть Россию в 1947 году. Может быть, он имел в виду отмену карточной системы? Но в России хоть карточную систему отмени, хоть государственную систему отмени, хоть солнечную систему отмени, мало что изменится. Если бы Белинский действительно зрел сквозь целое столетье, он обратил бы внимание на 1913 год, который действительно можно считать годом века.

1913 год — это наш эталон, ориентир, он показывает, чего мы достигли в своем поступательном развитии. Например, доля России в мировом промышленном производстве в 1913 году была ниже, чем в 1901, но значительно выше, чем в 1991. Сколько же чего приходилось на душу населения?

Все, что мы производили после 1913 года, мы производили на душу населения. Постепенно мы так привыкли производить на душу, что о теле уже не думали совсем. Собственно, мы и о душе не думали, и даже больше всего о душе не думали, а вспоминали о ней лишь тогда, когда нужно было показать, сколько чего произведено на душу населения.

Потому что на душу производить легче. Душа есть не просит, а тело постоянно просит есть. В 1913 году оно так не просило, а теперь просит все больше и больше. Потому что все, что мы производим, мы производим не на него, а на душу населения.

Можно просто сказать: одна голова хорошо, а две лучше.

Можно ответить в плане экономическом: чтобы добычу высматривать одновременно на западе и на востоке.

Можно ответить в плане демократическом: одна голова без царя — это просто глупость, а две головы без царя — это уже демократия.

А можно опять-таки просто сказать: когда все в государстве наперекосяк, очень удобно валить с больной головы на здоровую.

Революции гром отгремел и затих, но опять возникают знакомые лица: якобинец Фуше апогея достиг — дослужился до чина министра полиции.

То ли это добро дослужилось до зла, то ли зло утомилось делами кровавыми…

То ли наша планета не в меру кругла: слишком левые взгляды становятся правыми.

Революцию лучше привозить из чужой страны, это намного спокойней, чем выращивать ее в своей собственной. Декабристы привезли революцию из Франции, куда пришли с нашей армией в процессе победоносной войны, а откуда было везти революцию в нашем веке?

Пришлось отправляться за границу не с армией, а за собственный счет, на скудные средства своей подпольной организации.

И вот приезжает за границу молодой человек по прозвищу Старик. Ходит, присматривает для России революцию. Одновременно живет со своей семьей. Условия хорошие, можно жить, но там, в России, не терпится. Вспыхнула революция, хотя ситуация для нее еще не сложилась. И, конечно, ее подавили, эту первую русскую революцию.

Декабристов тоже подавили, но они хоть разбудили Герцена. А когда Герцен снова уснул, родился Старик — в тот же самый год, чуть ли не в тот же месяц. И уж он, Старик, пошел будить всех подряд, не думая о том, кого и чего разбудит.

После поражения первой русской революции ушли революционеры кто куда — кто в тюрьмы, кто в подполье, кто в эмиграцию. Полиция ищет, с ног сбивается, а молодой человек по прозвищу Старик сидит у себя за границей и через границу дает указания: что делать и с чего начать.

Так и живет молодой человек за границей и постепенно приближается к своему прозвищу. И тут — ну, наконец-то! — война. Германец идет на Россию, как сто лет назад француз. Ситуация повторяется. Стоит только разбить германца, войти в Берлин — и все в порядке, вывози революцию.