Оказалось, что его песня вовсе не представляла собой комических куплетов. Песня была про юную девушку, жившую в горах Гарца, которая отдала свою жизнь ради спасения души возлюбленного. Он умер, и души их встретились в заоблачных сферах, и затем, в последней строфе, он ее душу бросил, а сам уволокся за какой-то другой душой. Я не ручаюсь за подробности, но это было что-то совершенно грустное, я уверен. Герр Бошен сказал, что однажды он исполнял эту песню в присутствии германского императора, и он (германский император) рыдал как дитя. Он (герр Бошен) сказал, что эта песня считается одним из самых трагических и наиболее трогательных явлений германской языковой культуры.
Мы оказались в ужасном, совершенно ужасном положении. Что здесь можно было ответить? Мы оглядывались, ища двух молодых людей, устроивших это мероприятие, но те скромным образом покинули дом немедленно после того, как исполнение прекратилось.
На этом вечер и кончился. Первый раз в жизни я видел, чтобы гости расходились так поспешно и тихо. Мы даже не простились друг с другом. Мы спускались поодиночке, ступая неслышно и стараясь держаться неосвещенной стороны лестницы. Шепотом мы просили лакея подать нам пальто и шляпу, сами открывали дверь, выскальзывали на улицу и быстро сворачивали за угол, по возможности избегая друг друга.
С тех пор я никогда не проявлял большого интереса к немецким песням.
Мы добрались до Санберийского шлюза в половине четвертого. У шлюза река здесь просто прелестна, а отводный канал удивительно живописен. Но не вздумайте идти здесь на веслах против течения.
Однажды я попытался так сделать. Я был на веслах и спросил у приятелей, которые правили на корме, можно ли подняться здесь вверх по течению? Они ответили, что это, по их мнению, осуществимо, если я приналягу на весла как следует. Мы находились как раз под пешеходным мостом, соединявшим стенки; я уселся, взялся за весла и начал грести.
Греб я просто великолепно. Я сразу вошел в твердый устойчивый ритм. Я поддерживал этот ритм руками, спиной и ногами. Я работал веслами лихо, энергично, мощно; работал просто в потрясающем стиле. Оба мои товарища говорили, что смотреть на меня — одно удовольствие. Через пять минут я поднял глаза, считая, что мы уже у ворот шлюза. Мы находились под мостом, в том самом месте, где я собственно начал грести, а эти два идиота надрывались от дикого хохота. Я разбивался в лепешку как сумасшедший, и все для того, чтобы наша лодка по-прежнему торчала под этим мостом. Нет уж, теперь пусть другие гребут на быстрине против течения.
Мы добрались до Уолтона, очень даже немаленького прибрежного городка. Как во всех прибрежных местах, к реке выходит только ничтожный уголок города, так что с лодки может показаться, будто это маленькая деревушка, в которой всего-то полдюжины домиков. Между Лондоном и Оксфордом, пожалуй, только Виндзор и Эбингдон можно рассмотреть с реки хоть как-нибудь. Все остальные места прячутся за углом и выглядывают на реку только какой-нибудь улочкой. Поблагодарим их за то, что они настолько тактичны и уступают берега лесам, полям и водопроводным станциям.
Даже у Рэдинга, хотя он лезет из кожи вон, чтобы испортить, изгадить и изуродовать на реке все, докуда может добраться, хватает великодушия, чтобы все-таки не выставлять напоказ свою неприглядную физию.
У Цезаря, разумеется, под Уолтоном что-нибудь было: лагерь, укрепление или какая-нибудь другая штука в подобном роде. Цезарь на реках был завсегдатаем. Еще королева Елизавета — она здесь бывала тоже. (От этой женщины вам не избавиться, куда бы вы ни направились.) Было время, здесь жили Кромвель и Брэдшоу (не тот Брэдшоу, который составил путеводитель, а тот судья, который отправил на плаху короля Карла{*}). Компания собралась, похоже, приятнее некуда.
В церкви Уолтона показывают железную «узду для сварливых женщин»{*}. Такими вещами в старину пользовались для обуздания женских языков. Но теперь от подобных опытов отказались. Я понимаю, железа перестало хватать, а всякий другой материал недостаточно прочен.
В этой церкви есть также достойные внимания могилы, и я боялся, что мне не удастся отвлечь от них Гарриса. Но он о них как будто не помышлял, и мы двинулись дальше.
Выше моста река становится ужасно извилистой. Это обстоятельство делает ее весьма живописной, однако с точки зрения необходимости грести или тянуть бечеву действует раздражающе и приводит к бесконечной полемике между рулевым и гребцом.
На правом берегу вы видите Аутлэндс-парк. Это знаменитое старинное поместье. Генрих VIII его у кого-то украл (я уже забыл, у кого именно) и стал там жить. В парке имеется грот, который можно осмотреть (за плату) и который, как считается, очень красив. Однако, на мой взгляд, там нет ничего особенного.
Покойная герцогиня Йоркская, обитавшая здесь, обожала собак; у нее их была целая куча. Еще у нее было специальное кладбище, где она хоронила этих собак, когда они околевали. Всего их там покоится около пятидесяти экземпляров; над каждой собакой — надгробие, на нем — эпитафия.
Впрочем, мне кажется, собаки достойны этого почти в той же мере, что и любой средний христианин.
У Коруэй-Стэйкса — первой излучины выше Уолтонского моста — произошло сражение между Цезарем и Кассивелауном{*}. Для встречи Цезаря Кассивелаун привел реку в готовность: назабивал в нее кольев и, не остается никаких сомнений, повесил доску с запрещением высаживаться на берег. Но Цезарь, несмотря даже на доску, реку преодолел. Отогнать Цезаря от этой реки было бы невозможно. Цезарь — как раз такой человек, какой нам на реке в наши дни очень нужен{*}.
Хэллифорд и Шеппертон со стороны реки оба тоже очень милы, но ни в том ни в другом нет ничего примечательного.
В Шеппертоне на кладбище есть, правда, памятник, украшенный стихотворением, и я очень боялся, как бы Гаррис не вздумал выйти на берег, чтобы там послоняться. Когда мы приблизились к пристани и я увидел, каким жадным взором он на нее уставился, я искусным движением сбросил его шапочку в воду. Добывая ее и негодуя на мою неуклюжесть, Гаррис забыл обо всех своих ненаглядных могилах.
Возле Уэйбриджа река Уэй (славная речушка, по которой на небольшой лодке можно подняться до Гилдфорда; одна из тех, что я постоянно собираюсь исследовать, да все никак не соберусь), река Берн и Бэйзингстокский канал соединяются и все вместе впадают в Темзу. Шлюз здесь находится как раз напротив городка, и первым предметом, который мы заметили, когда городок появился, оказалась спортивная куртка Джорджа на створе шлюза, а ближайший осмотр выявил, что в ней находится и собственно Джордж.
Монморанси устроил бешеный лай. Я закричал. Гаррис завопил. Джордж замахал шляпой и заорал нам в ответ. Сторож шлюза выскочил с багром, предполагая, что кто-то свалился в воду, и, как видно, был весьма раздосадован, обнаружив, что в воду никто не падал.
У Джорджа в руках имелся весьма любопытный предмет, завернутый в клеенку. Предмет был круглый, с одной стороны плоский, и из него торчала длинная прямая ручка.
— Это что у тебя? — заинтересовался Гаррис. — Сковородка?
— Нет, — сказал Джордж, и в глазах его появился странный диковатый блеск. — Это последний писк сезона... Его берут на реку все. Это банджо!
— Вот уж не знал, что ты играешь на банджо! — воскликнули мы с Гаррисом в один голос.
— Да я, в общем-то, не играю... Но мне говорили, что это очень просто. Да и потом, у меня есть самоучитель!
Джорджа знакомят с работой. — Варварские инстинкты бечевы. — Черная неблагодарность четырехвесельной лодки. — «Тягачи» и «тягомые». — Как можно пользоваться влюбленными. — Удивительное исчезновение пожилой леди. — Тише едешь — дальше будешь. — Вас тянут девушки: возбуждающее переживание. — Пропавший шлюз, или река с привидениями. — Музыка. — Спасены!
Теперь, когда Джордж оказался в наших руках, мы решили запрячь его в работу. Работать он не хотел, это ясно по умолчанию. Ему, объяснил он, пришлось порядочно потрудиться в Сити. Гаррис, человек по природе черствый и к состраданию не склонный, сказал:
— Ну да! А теперь для разнообразия тебе придется порядочно потрудиться на реке. Разнообразие — оно полезно для всякого. А ну, пшел!
По совести (даже по совести Джорджа), возразить было нечего, хотя Джордж заметил, что, может быть, ему как раз таки лучше остаться в лодке и заняться приготовлением чая, а мы с Гаррисом будем тянуть бечеву. Дело в том, что приготовление чая — работа весьма изнурительная, а мы с Гаррисом, как видно, устали. В ответ мы, однако, только сунули ему бечеву, так что он взял ее и полез на берег.
Бечева — штука странная и непостижимая. Вы сворачиваете ее с таким терпением и осторожностью, с какой стали бы складывать новые брюки, а через пять минут, когда вы снова ее берете, она уже превратилась в какой-то гнусный, тошнотворный клубок. Я не хочу никого обижать, но я твердо уверен, что если взять среднестатистическую бечеву, растянуть ее где-нибудь в чистом поле на ровном месте в струну, отвернуться на тридцать секунд и потом обернуться назад, то окажется, что за это время она собралась на этом ровном месте в совершенную кучу, и скрутилась, и завязалась в узлы, и затеряла оба конца, и превратилась в сплошные петли. И вам потребуется полчаса, чтобы, сидя на траве и без конца чертыхаясь, распутать ее обратно.
