— Очень хвабвая, — повторила Мелинда, мелодраматически свела брови к переносице и удостоила меня жалостливой улыбки.
Но я не собиралась терпеть издевательств. Я была намерена сдержать клятву. Я не сдамся. Я должна, должна пройти через это!
— С радостью возьмусь за репортаж об отношении к браку, — жестко произнесла я. — С какой стати мне не браться? — Все смущенно поежились в креслах.
— О'кей, — подвел черту Джек, — тогда готовься: завтра эфир. Но не забудь о Ситронелле Прэтт.
Проклятье! Ситронелла Прэтт! У меня совсем вылетело из головы. Какой ужас… И в первый же день.
— Это обязательно? — Я пошла на попятную. — Уж лучше повеситься, знаете.
— Боюсь, что обязательно, — ответил Джек. — Сама знаешь, как дела делаются.
Знаю. В работе на коммерческой радиостанции есть только одна вещь, которая меня выводит: мы должны постоянно идти на уступки спонсорам и рекламодателям. К примеру, у радио «Лондон» имеется постоянный клиент — автомобильный концерн «Мазота». Так вот, хотите верьте, хотите нет, но от него зависит содержание программ новостей. Кровопролитная война на Балканах, бомбардировки на Ближнем Востоке и разрушительные землетрясения — все отходит на второй и третий план перед сообщениями о транспортных расценках или автомобильных налогах. Меня от этого тошнит. По мне, это и называется продажностью, но ничего не поделаешь, приходится смириться. Кто платит, тот заказывает музыку. Ситронелла Прэтт, домохозяйка с правыми взглядами, ведущая колонку в «Санди семафор», платит. Мы часто берем у нее интервью. Не потому, что восхищаемся ее умом, — умишко у нее с кулачок. И не потому, что разделяем ее взгляды — она только и знает, что злобно критиковать все подряд. Просто ее муж, директор компании «Счастливые попки», производящей подгузники, спонсирует прогноз погоды. Чтобы мистер Счастливая Попка спал спокойно, нам приходится брать интервью у его жены. И схитрить невозможно: она все время слушает радио «Лондон».
— Мне очень жаль, Минти, — сказал Джек после совещания. — Необязательно долго с ней валандаться.
На моем рабочем столе, который временно занял кто-то другой, был жуткий беспорядок. Только я начала разгребать горы бумаг, как мне загородили свет. Это был Уэсли. И он имел убитый вид.
— Минти, я только хотел сказать…
— Что? — спросила я, вынимая из верхнего ящика портативный магнитофон.
— Не понимаю, как он мог так поступить, — с несчастной миной продолжал Уэсли, качая лысеющей головой. — Как можно было бросить тебя прямо в церкви?
— Как вообще можно бросить невесту в церкви? — пробормотала я, вставляя чистую кассету.
Уэсли придвинулся ближе.
— Минти, ты чудо, — шепнул он. О боже, нет! Только не это.
— Ты такая красивая…
Ради бога, нет! Я и забыла, что опять свободна, а значит, зануда Уэсли снова станет меня доставать. Пока я была с Домиником, он на время прекратил свои попытки.
— Знаю, ты меня отвергла, — с видом мученика продолжил он, — но хочу, чтобы ты знала: все это время я тебя ждал.
— Спасибо, Уэсли, — равнодушно ответила я, включая микрофон. — Раз, два, три, четыре, пять. Эй, кто брал мой магнитофон? Батарейки почти сели!
Уэсли уселся на край моего стола, а я изо всех сил делала вид, что его не существует.
— Минти, Доминик тебя недостоин, — затянул он волынку. Я вставила четыре новые батарейки. — Только посмотри, как он с тобой обошелся.
— Я не хочу об этом говорить, — отбрила я. — У меня есть дела поважнее, например репортаж, который нужно подготовить за один день.
Я достала записную книжку и открыла ее на букве «С» — свадьба. Уэсли окинул взглядом офис — посмотреть, не подслушивает ли кто.
— Ради тебя я готов на все, Минти, — пробормотал он. — Ты знаешь.
Я поморщилась:
— Тогда, прошу тебя, позволь мне спокойно замяться работой.
Похоже, он не услышал.
— Я даже готов уйти от Дейдры.
Господи, за что мне это? Опять.
— Не думаю, что это умная мысль, — произнесла я с металлом в голосе и подняла трубку. — Более того, Уэсли, настоятельно советую тебе этого не делать!
Мой резкий тон, похоже, шокировал Уэсли. Откровенно говоря, и меня самое. «Минти, дорогая, ты никогда так резко не разговаривала», — подумала я, набирая номер.
— Дейдра такая… скучная, — нудил Уэсли. Точно. Они с Уэсли идеально подходят друг другу. — Но ты — чудо, Минти, — не унимался он. — Ты такая умная, такая забавная…
— Уэсли, прошу, оставь меня в покое!
— Минти, я всегда мечтал о тебе, — с обиженным видом прохныкал он. — Почему ты не хочешь дать мне еще один шанс?
— Потому что… О, доброе утро! Будьте добры Ситронеллу Прэтт.
Потому что я больше никогда никому не дам еще одного шанса.
Позже я была благодарна Джеку за то, что заставил меня вернуться на работу. В первый день, когда я носилась по Лондону и собирала материал для нового репортажа, у меня не было минуты свободной, чтобы подумать о Доминике. Я взяла интервью у двух пар, которые жили вместе и не собирались жениться, у разведенного мужчины, не желавшего надевать ярмо во второй раз, у незамужней женщины, довольной своей жизнью, и у представителя благотворительной организации «Двое лучше, чем один».
После чего, резко помрачнев, я отправилась интервьюировать Ситронеллу Прэтт. Приберегла ее напоследок, чтобы можно было честно сказать: извините, у меня мало времени. Наши беседы обычно проходят так: я сижу как на скамье подсудимых, нацепив на физиономию маску вежливой заинтересованности, Ситронелла заводит обычную песню — о благосостоянии мистера Счастливая Попка, о новой машине, которую они собрались купить, о чудесной вилле в Провансе, которую Прэтты собрались отделывать заново, о выдающихся успехах их грудничка, малышки Сьенны.
Дверь открыла симпатичная девушка, няня Сьенны, и я очутилась в хампстедских владениях Прэттов, викторианском доме со множеством беспорядочно расположенных пристроек. Особняк стоял на дороге, ведущей на Хампстед-Хит. «Прошу вас, Франсуаза, оставьте нас!» — сказала Ситронелла, обращаясь к девушке, как к служанке. Меня это удивило, потому что в своей колонке Ситронелла частенько порет всякий бред о Франсуазе, своей «волшебнице-няне», с которой не сравнится никакая другая, и рассказывает, как щедро осыпает ее подарками, лишь бы та осталась у Прэттов подольше. На прошлой неделе Ситронелла похвалялась, что подарила Франсуазе новую модель БМВ. Как ни странно, на подъездной дорожке не было и следа БМВ.
Пройдя по заваленному игрушками коридору, мы оказались в «кабинете», больше похожем на детский отдел книжного супермаркета «Уотерстоунз», что рядом с моим домом. Занимая всю стену, от пола до потолка, на полках выстроились книги по детской психологии, беременности и уходу за младенцами. Казалось, тем самым Ситронелла хочет показать всем и каждому, какой она эксперт в этом деле, причем упирает на количество. Разворачивая микрофонный шнур, я смотрела на нее и думала: «Как жестока реальность!» Девушка, которая призывно улыбалась с фотографии, предваряющей колонку, не имела ничего общего с тучной дамой под сорок, клювоносой мегерой с блекло-пепельными волосами. Но нельзя недооценивать силу покровительства. Ситронелла никогда не была журналистом и даже не умела двух слов связать, но случилось так, что ее мнение о женщинах совпало с мнением упертого редактора, Тима Лоутона. Когда шесть месяцев назад они впервые встретились на вечеринке, ядовитые высказывания миссис Прэтт в адрес собственного пола поразили Лоутона до глубины души, и он тут же, не сходя с места, вытащил чековую книжку и предложил ей вести колонку. Так Ситронелла стала Геббельсом при Гитлере-Лоутоне, и вместе они объявили войну женскому полу. Мне всегда казалось, что ее опусы следовало бы назвать «Пятая колонка»: неделю за неделей она поливала грязью успешных незамужних женщин. Писала о кораблях, покидающих порт, и о женщинах, остающихся «у разбитого корыта». Рассуждала о том, что невозможно получить все сразу. Ни один мужчина, со знанием дела заявляла она, не захочет жениться на карьеристках за тридцать. Более того, продолжала Ситронелла, ни один мужчина вообще не захочет сочетаться браком с женщиной за тридцать. Ведь тридцатилетние женщины уже не так привлекательны, и, естественно, мужчины — разве можно их в этом винить? — предпочитают двадцатилетних. Получив в ответ двенадцать мешков гневных писем, она объявила их веским доказательством своей правоты.
Если у Ситронеллы выдается свободная минутка, свободная от злобных нападок на женщин, которые делают карьеру, она принимается расхваливать свою райскую семейную жизнь. Обычно ее писанина начинается так: «В нашем огромном поместье в Хампстеде…» Или: «В нашем скромном уголке в Глостершире…» В Глостершире у Прэттов загородный дом. Еще она превозносит радости материнства так, будто до нее не рожала ни одна женщина.
