По пути от дома до театра Ангела молчит, словно воды в рот набрала, и мечет по сторонам яростные взгляды. В театре, когда девица Парнасано и Бертолетти обсуждают декорации, ее вдруг осеняет одна мысль. Она возвращается домой в прекрасном настроении, поднимается к мужу, входит без стука в спальню, застает его все в том же кресле и в полном унынии и преподносит ему сюрприз:
— Я изменила свое намерение. Мы устроим прием Бестиунхитрану.
Дон Карлосик от радости почти лишается чувств.
— Благодарю тебя, Ангела, благодарю, — говорит он, целуя руки жене.
Она молча глядит на него, будто потешаясь над его восторгами. А он, святая простота, в порыве благодарности продолжает лобызать руки своей супруги, вовсе не подозревая, какие черные замыслы гнездятся в ее голове.
В десять утра Куснирас — пижама, шелковый халат, сеточка на волосах — завтракает на террасе, глядя на деревья в патио. Подхалуса, убрав тарелку с легкими следами бифштекса и картофеля, подает кофе, рядом с чашечкой кладет газету.
На первой полосе «Всего света» красуется фотография Бестиунхитрана, приводящего в действие (весьма неуклюже) первый ткацкий станок на церемонии открытия первой прядильно-ткацкой фабрики, основанной в Пончике французским капиталом. Настоящая церемония открытия состоялась днем раньше, перед званым обедом с богатеями, но об этом в газете не пишется.
Убедившись, что больше ничего не требуется и что хозяин развлекается газетной ерундой в тенистом патио, Подхалуса идет на кухню и готовит себе завтрак.
«Дион-баттон» Беррихабалей останавливается на улице Кордобанцев у дома Куснираса. Шофер, истекая потом в своей ливрее, вылезает из автомобиля, идет к подъезду и отвешивает дверным молотком два удара, сотрясающие вестибюль. Подхалуса, грызущий в кухне кости с хрящами, подскакивает на стуле, отирает рот коркой хлеба и бежит вниз по лестнице, опуская засученные рукава.
— Сеньора Беррихабаль хочет видеть сеньора Куснираса, — говорит шофер, произнося каждое имя с легким поклоном.
Подхалуса молчит, напыживается, заглядывает в автомобиль, видит, что его за человека не считают: Ангела в шляпе и в серьгах с подвесками, предусмотрительно расположившись на заднем сиденье, молча смотрит поверх него. Затаив глубокую обиду, он говорит шоферу:
— Пойду доложу.
Ангела в скромной, можно сказать, монашеской одежде сидит на террасе рядом с Куснирасом, пригубливает стоящую передней demi-tasse[9], промокает салфеткой губы и говорит:
— Убивон предлагает бросить вторую бомбу и тем продемонстрировать нашу солидарность с мучениками. Думаю, это нам не подходит. Я полагаю, что лучшей данью памяти нашим погибшим друзьям будет успешное завершение той попытки, которая стоила им жизни…
Куснирас ерзает на месте, досадливо поглядывает на визитершу, сующую нос не в свое дело, и говорит:
— Ангела, все это — моя забота. Обещаю тебе, что я свою миссию выполню.
Ангела смотрит ему в глаза и говорит, проникновенно и доверительно:
— Я абсолютно уверена в этом. Я пришла не упрекать тебя. Напротив. Я пришла просить тебя возглавить нас.
Куснирас недоуменно смотрит на нее:
— Возглавить «вас»? Кого же это?
Ангела опирается руками о стол и говорит с подкупающей пылкостью:
— Я не спала всю ночь и думала о том, что в последнее время происходило в Пончике. И поняла: ты — не единственный, кто думает, что пора покончить с Бестиунхитраном.
Куснирас вовсе не собирается возражать и словно бы впадает в задумчивость.
Ангела продолжает:
— Ты уже предпринял одну попытку, наши друзья предприняли вторую, но не кажется ли тебе, что будь ваша деятельность согласована, были бы достигнуты лучшие результаты?
Раздраженно махнув рукой, Куснирас говорит:
— Если бы наша деятельность была согласована, твои друзья не полезли бы во Дворец.
Ангела не улавливает истинного смысла фразы.
— Совершенно верно. Ты единственный человек на острове, обладающий умом, храбростью и решимостью, достаточными для того, чтобы выполнить задуманное.
Куснирас конфузливо отводит глаза.
— Но до сих пор я так ничего и не сделал, — говорит он.
Ангела бросается в атаку:
— Потому что затеи твои были плохо продуманы. Ты не вышел бы живым из Дворца, случись тебе быть там одному. Но то, что произошло, говорит о многом: Богу не было угодно, чтобы твое намерение осуществилось, но Провидение за нас, ибо ты остался жив. Настал момент объединить всех, кто готов пожертвовать собой за родину; создать группу, обучить людей, организовать и довести замысел до конца. Ты самый подходящий человек, чтобы взять на себя командование подобной группой.
— Нет, на меня не рассчитывай, — говорит Куснирас.
Ангела с возмущением смотрит на него:
— Почему?
Куснирас досадливо морщится, старается не встречаться с ней взглядом, медлит с ответом.
— Потому что группой действовать опасно. Люди могут проговориться, невольно выдать себя, натворить глупостей…
— Отбрось гордыню! Не будь эгоистом! Что нам делать, если ты потерпишь фиаско? Кто продолжит твое дело? Позволь нам быть рядом с тобой! Разреши помогать тебе и охранять тебя! Не откажи нам в частице своей славы!
Смущенный Куснирас недовольно и сухо ее прерывает:
— Ангела, прошу тебя…
Она разочарованно умолкает. Глаза ее наполняются слезами, губы дрожат, грудь взволнованно вздымается. Ее страстность смешна, но впечатляюща. Куснирас не может скрыть растерянности, она это замечает, мигом хватает за руку беззащитного мужчину, забившегося в кресло, и заклинает:
— Ради Бога, веди нас, веди, веди!
Она крепко держит его руку всеми своими десятью пальцами. Куснирас, вконец оробев, чувствуя себя смешным в своей сеточке для волос, пытается освободить руку, положить конец этой сцене и говорит:
— Что же ты предлагаешь?
Она улыбается ему сквозь слезы, благодарно и торжествующе. Он предпринимает последнюю попытку, слабую и неудачную, выдернуть свою руку.
— Судьба поворачивается к нам лицом, — говорит Ангела, радостно и победно. — Бестиунхитран через месяц явится с визитом в мой дом.
Куснирас взглядывает на нее с интересом, на секунду забывая о своей попавшей в капкан руке.
Пепита Химерес — бледный вид, круги под глазами, гладко прилизанные волосы и ярко накрашенные вишневые губы — стоит посреди сцены в смело декольтированном одеянии и в длиннейших узконосых туфлях. Поводя голыми плечами, звякая браслетами, она декламирует трагическим голосом последние строки поэмы Пиетона:
Сердце убитое,
Сердце забытое,
Как тебе дальше быть?
— Бесподобный шедевр! — замечает Кончита Парнасано из третьего ряда и хлопает в ладоши.
Остальная публика тоже аплодирует.
Куснирас, сидящий рядом с Ангелой в центре партера, кривит рот и шепчет:
— Нет, эта ни к черту не годится.
Ангела смотрит на него с упреком:
— Она очень мужественна и очень тебя любит.
— Оба эти положительных качества никоим образом не способствуют успешному убийству президентов. Решительно отвергаю эту женщину.
— Пепе! — говорит Ангела, как бы желая положить конец его нелестным суждениям. В глубине души ее радует отрицательное мнение Куснираса о Пепите, ибо она знает, что лично к ней такая оценка относиться не может.
Куснирас, нахмурив брови, обводит глазами театр.
— А где этот самый Простофейра?
Пепита сходит в зал и садится рядом с сеньоритами Даромбрадо. Девочки из балетной школы поднимаются на сцену и, строго повинуясь противоречивым указаниям Бертолетти и сеньориты Парнасано, благополучно — после долгой беготни и шараханий — делают живую картину. Падре Ирастрельяс, раскинув руки в стороны, произносит назидательно-похвальное слово в адрес поэтессы; дон Карлосик, забившись в свое кресло, терпеливо ждет конца представления; Убивон, неподалеку от авансцены, перечитывает при свете рампы свою речь и почесывает ляжку; леди Фоппс возвращается в эту минуту из туалета, приглаживая платье на бедрах; Простофейра стоит в проходе в самом конце зала, скрестив руки на груди, и благоговейно смотрит на суматоху, царящую на сцене.
Ангела кивает головой в его сторону. Куснирас встает, извиняется перед доном Карлосиком, проходите милой улыбкой мимо Пепиты, сталкивается с падре Ирастрельясом, идет по проходу и останавливается возле Простофейры, который, видя его, меняется в лице.
— Где вы учились играть на скрипке? — спрашивает Куснирас.
Простофейра вздрагивает:
— Кто, я?
Куснирас соображает, что комплимент сделан не совсем удачно, и решает солгать более прилично и правдоподобно:
