Теперь эта часть превращена в заповедник, недоступный простым смертным. Мы проникаем в корпус задами, со стороны парка, а о буфетах осталось лишь сладкое воспоминание. И если кто-нибудь из читателей полагает, что наслаждается сейчас художественным вымыслом, могу лишь позавидовать его оптимизму.
Короче, проблема со свободными помещениями стоит у нас более чем остро. Никогда не забуду, как много лет назад я начинала читать лекции. Готовилась, представьте себе, полночи, опасаясь забыть текст, а наутро захожу к первокурсникам… и в панике выскакиваю в коридор, поскольку вижу перед собой густую толпу стоящих людей — похлеще, чем на первомайской демонстрации. Оказалось, что на поток в двести человек мне выделили аудиторию, вмещающую семьдесят.
Как я заставила себя втиснуться обратно в душегубку, сама не понимаю. Это называется патологическим чувством ответственности.
В перемену я бросилась в диспетчерскую с вопросами.
Милая Зинаида Ивановна со слезами на глазах поведала, что весь август писала докладные, но не получила ответа. Что любопытно, за хозяйственную часть в ту пору отвечал тот самый Начальник, который, сделав заслуженную карьеру и став Большим, приходил потом с отеческим вразумлением к нам на заседание кафедры. Тогда он еще не вполне развился, называясь просто Дубов (по-моему, с фамилией ему повезло — коротко и ясно). Однако замечательными задатками он обладал сразу, мудро не реагируя на докучливую диспетчершу.
Она предложила следующее заявление о нехватке аудиторий подписать также мне. Я, конечно, согласилась и даже простодушно агитировала присоединиться коллег, оказавшихся в аналогичном положении. Одна, кстати, и впрямь присоединилась, что послужило началом большой и крепкой дружбы (безумцы должны держаться за руки, чтоб не пропасть поодиночке). Еще подписалась комендант, заместитель декана и дама, ответственная за составление расписания. Такой вот солидной компанией мы отправились в первый корпус (в главное здание Дубов тогда еще не переселился) в надежде попасть на прием.
Секретарша развеяла мечты, как утренний туман, сообщив, что наш статус, даже совместный, совершенно недостаточен для подобного счастья, однако документ она, так и быть, примет.
Пока мы ждали ответа, Зинаида Ивановна пыталась хотя бы временно решить проблему собственными силами.
— Что бы мне вам предложить? — повторяла она, вновь и вновь перебирая планы корпусов. — Вот тут большая аудитория, но в ней во время лабораторной работы разлилась ртуть, и довольно много. Я уже устала выбивать деньги на то, чтобы вызвать соответствующую службу для дезактивации. Может, за лето ртуть сама повыветрилась? Хотите туда?
— Нет, — жалобно лепетала я.
— Действительно, вам нельзя со ртутью — и так со своими мигренями на ладан дышите, — соглашалась добрая диспетчер. — Есть еще одна аудитория, но она в аварийном состоянии.
— А сильно в аварийном? — уточняла я.
В конце концов, к дырявым стенам мне не привыкать, да и оконная рама уже неоднократно оставалась у меня в руках при попытке к ней прикоснуться.
— Представляете, — понизив голос, сообщила Зинаида Ивановна, — там недавно рухнула потолочная плита весом в несколько тонн, напрочь сметя три первых ряда. Я сразу побежала в церковь ставить свечку, что это случилось ночью, а не днем, во время занятий. Нет, я вас туда не пущу — не возьму грех на душу.
Я испуганно кивала:
— Не надо греха.
— А вот здесь, — обрадовалась собеседница, — формально сидит двести человек, но это экономисты, да еще коммерческие. Преподаватель говорит, к нему приходит максимум человек тридцать. Может, вы с ним договоритесь? Там предмет устный, доска не нужна. Он своих посадит в конце и будет там им диктовать, а вы своих — в начале и станете молча писать на доске. Вот вы друг другу и не помешаете.
— Если я стану молча писать на доске, ко мне тоже вместо двухсот придет человек тридцать, — призналась я.
Так мы ни до чего и не додумались. Кстати, правильно, поскольку вскоре получили мудрый отеческий совет, мигом поставивший все точки над «i». Писать резолюцию на нашем прошении Дубов не стал — очевидно сочтя нас недостойными автографа, однако на устное вразумление не поскупился. Секретарша передала текст дословно.
— Не мое дело — работать за подчиненных, — соблаговолил изречь проректор по хозяйственной части. — Но, поскольку математики — из преподавателей самые никчемные, так и быть, помогу. Как-нибудь я пройдусь не спеша по какому-нибудь из корпусов нашего института и отыщу этой Мадунц массу больших, свободных и хороших аудиторий.
Мнение Дубова о математиках меня не удивило.
Однажды я разговорилась с девочкой, которую готовила когда-то к поступлению на экономический факультет. За полтора года учебы она забыла даже правила деления целых чисел.
— Что ж ты так? — с тоской вопросила я.
— А мы домашку по математике не делаем, — радостно ответила собеседница. — У нас такая специальность, что нам математики не надо.
Я искренне заинтересовалась:
— Какая?
— Мы будем чиновники.
Поэтому к собственной никчемности в глазах чиновников я была морально готова. Зато страшная угроза, что человек, нами руководящий, как-нибудь пройдется не спеша по какому-нибудь из корпусов, впечатлила сильно. Тут-то мы и узнаем, сколько вокруг свободных аудиторий, хороших и разных (правда, когда я тащусь мимо, в каждой балаболит коллега). Пожалуй, свет в конце тоннеля уже виден. И двадцати лет не промелькнуло (промелькнуло только двенадцать), как наш Большой Начальник посетил заседание кафедры. И ведь не на руках, полагаю, его к нам принесли — прошел, любимый, прошел, наконец, по коридору! Почему не отыскал при этом аудиторий? Ну так он наверняка шагал спеша…
Вы спросите — и это весь итог вашей героической борьбы? А вот и не весь. Во-первых, меня вызывали на разборку к заведующему кафедрой и там от души пропесочили. А во-вторых, ходят упорные слухи, что Дубов изобрел новое ужасающее ругательство — эта Мадунц. По крайней мере, когда он появился как-то в деканате, возмущенный чрезмерным количеством двоек на факультете, то, по словам секретарши, даже не поздоровавшись, потребовал: «А ну, дайте мне ведомости этой Мадунц! У нее наверняка самый плохой результат. Нам таких работников не нужно». Представляете разочарование бедняги, когда он обнаружил, что у меня как раз ситуация получше, чем у остальных? Конечно, отсутствующих студентов я обучать пока не навострилась, но из тех, кого угораздило прийти, извлекаю все возможное.
Ну это, предположим, единичный случай. Был и другой. Секретарша Дубова пожаловалась секретарше его коллеги-марсианина, та передала информацию нашей, а уже наша — мне (согласитесь, женщинам никакой Интернет для связи не нужен, мы сами легко справляемся). «Не пререкайся! — заявил Дубов в ответ на вполне невинное замечание. — Ты мне не эта Мадунц, поняла?» Факт неоспоримый, однако дама почему-то обиделась. Подобных мелочей накопилось немало. Больше всего мне понравилась фраза «этой Мадунц нам и одной достаточно». Действительно, насколько осложнилась бы жизнь, если бы меня было две. Честно говоря, и одна доставляет немало хлопот, а с двумя я бы, пожалуй, взвыла — даже если сумела бы их обеих прокормить. Приятно, что Большой Начальник оберегает мир от подобной напасти…
Дорогой читатель! Я знаю, о чем ты сейчас думаешь. И не потому, что претендую на владение телепатией. Просто мы с тобой похожи. Неважно, кем ты работаешь — врачом, учителем, программистом, продавцом или слесарем (ох, а остался ли в нашей стране хоть единый слесарь? Впрочем, бедной девушке что, уже и помечтать нельзя?), — кем бы ты ни работал, ты делаешь это хорошо, и начальник для тебя не главное. «Как же лекции? — беспокойно ерзаешь на стуле ты. — Неужели сорвались?»
Не беспокойся. Мы с комендантом, диспетчером, заместителем декана и дамой, ответственной за расписание, дружно напрягли усталые мозги и совершили сложную, многоходовую, гениальную рокировку, включающую в себя сдваивание группы вечерников и перенос нескольких пар на другие часы. В результате мне нашлась аудитория — Дубов как в воду глядел! Даже, ура, в главном здании — правда, в очень странном его отсеке. Романтично выражаясь, в донжоне — этакой узкой высокой башне, пристроенной сбоку.
Туда вел отдельный вход, перед которым располагалась небрежно замаскированная ловчая яма. Она возникла, когда Москва неожиданно выделила институту крупную сумму денег. Одни из нас мечтали о премии, другие о новом лабораторном оборудовании, третьи, вроде меня, совсем скромно — о качественных досках и большом количестве мела, однако начальство решило по-своему. Примчались мужчины на экскаваторах, срубили часть деревьев, которые так приятно шелестели под окнами, и вырыли солидный котлован. Потом край его закидали чем-то вроде шифера, и подарок был благополучно освоен.
