с гордостью сказал Сергей, давая понять, что разговор его утомил и пора ставить точку.
— Ладно, санитар, идите вперед, а мы за вами.
Мы вышли на площадку второго этажа. Я закрыл дверь и, повернувшись, обнаружил друга, стоящим в напряжении и прижимающим указательный палец к своим губам.
— Тихо, — шепотом сказал он.
— Чего тихо? — также шепотом переспросил я.
— На первом этаже собака стоит.
— И что?
— Сейчас.
Сергей извлек из-под одежды арбалет и стал вытягивать резинку, чтобы надеть ее на основание стрелы. Присел на одно колено. В какой-то момент он издал протяжный звук, похожий на завывание. Он медленно поднял вверх голову и повернулся ко мне лицом. Его глаза, которые были наполнены слезами, болью и страданием смотрели на меня.
— Что с тобой?
— У-у-у-у!
— Серега, что случилось? Чего ты мычишь?
— У-у-у-у!
— Да ё маё! Ты можешь по-человечески?
— У-у-у-у! Не-е-ет-т!
— Что нет?
— Бо-ль-ль-но-но! — протяжно завыл друг.
— Где больно? Что с тобой? Да ты, наконец, скажешь или так и будешь скрючиваться и выть?
Превозмогая боль, прижимая правой рукой левую в области живота и закрывая ее полой полушубка, Сергей приподнялся на ноги. Облокотившись на перила лестничной площадки, он медленно вытащил ее и показал мне.
— Идиот! Вот это да-а-а, — только и смог произнести я.
Указательный палец левой руки был насквозь пробит острыми шипами вилки. Ее отточенные, крючкообразные кончики прошли сквозь мышечную ткань пальца. Обратно их вернуть было невозможно.
— Что, смотришь? Открывай дверь. Давай йод. Перекись водорода есть? — Сергей стал приходить в себя.
— Это что такое?
— А-а-а! Давай йод.
— Ага! — я открыл дверь и побежал за аптечкой. — Вот, бинт, вата, йод, зеленка. Что еще?
— Кусачки давай.
— Какие кусачки?
— Да бокорезы. Чего резину тянешь?
Я принес бокорезы и смочил их рабочую поверхность йодом:
— Давай руку!
— Ты чего?
— Ничего. Давай руку. Если боишься, отвернись.
В Серегиных глазах кроме боли читались страх и удивление. Несмотря на это, он протянул левую руку и отвернул лицо в сторону.
— Ну что, «санитар», терпи.
Быстро, но предельно осторожно я по очереди, откусил бокорезами кончики отточенных, крючкообразных шипов вилки.
— Слышь, страдалец. Может, сам выдернешь вилку? Или лучше пошли в больницу. А то мало ли что. Может, инфекция. Или еще чего хуже. А?
— Сам не смогу, больно. В больницу страшно. Дергай.
— Серый, вилка грязная, в собачей шкуре побывала. Да мало еще где была. Ты же ее не из кухни взял. Правильно? Давай в больницу.
Долго я уговаривал Сергея идти в больницу. Тот ломался и придумывал разные отговорки. Ему было очень больно и страшно. Забежав в приемный покой, путаясь и сбиваясь, я начал быстро излагать суть проблемы, которая нас сюда привела. Сергей предъявил руку. Что тут началось. Меня выгнали в коридор. Люди в белых халатах бегали по коридору. Наконец, тяжело ступая, в приемный покой проследовал уставший хирург.
— А-ай-ай-й-й! — раздалось из приемного покоя. И тишина.
Все замерло. Никакой спешки. Никаких передвижений. Никаких хлопаний дверями. Никто никого не зовет. Никто не отзывается.
Открылась дверь, и на пороге приемного покоя появился хирург.
— Укол от столбняка. Перевязать. И гоните его отсюда, — уставшим голосом сказал врач и, улыбаясь, подмигнул мне.
Появился Сергей. Лицо белое. Глаза большие, как у совы. Указательный палец левой руки перебинтован. Рука согнута в локте и прижата к туловищу. В кисти правой руки зажаты остатки стрелы. Он подошел ко мне и скривил губы в улыбке.
— Все нормально?
— Ага!
— Что, резали?
— Нет. Так выдернули.
— Как так?
— А, врач подошел. Посмотрел. Сказал: «Из-за этой ерунды от дел оторвали?». Взял и выдернул вилку. Вот и все. Потом дал мне по шее и ушел.
Я пошел проводить Сергея. Проходя мимо больничной котельной, Сергей остановил меня и вошел внутрь.
— Ты чего туда заходил?
— Арбалет в топку выкинул.
Мне было тринадцать лет. В то время афиши на «взрослое» кино имели надпись: «Детям до шестнадцати лет вход запрещен». Запретный плод всегда сладкий, и нас прямо магнитом тянуло на такие сеансы. Но все попытки были безуспешны, так как бдительные билетерши не допускали «малолеток» в зал.
Иногда, спрятавшись среди взрослых и создавая толкучку и давку, мы проникали в зал мимо контролера. Было так, что товарищи постарше, которым уже исполнилось шестнадцать, открывали двери, предназначенные для выхода из кинозала. В этих случаях мальчишки быстро и ловко проскакивали в зал во время киножурналов или в самом начале фильма. В случае серьезности и очень откровенных эротических сцен в кинофильме эти уловки не проходили.
— Куда прешь? А ну двигай отсюда, покуда мамке не рассказала, — повысив голос и сменив милость на гнев, сердито произнесла билетерша.
«Да, сегодня прорваться не удастся. У-у-у! Разрычалась. Попробуем по другому», — рассуждал я, когда мои друзья предпринимали все новые и новые попытки — «Так! Вот дядя Слава пришел. Кто не рискует…».
— Дядь, Слав! Дядь, Слав! — подойдя ближе и взяв его за руку, затараторил я. — Там это, ваша помощь на улице нужна. Этот, ну, как его? Ну, ваш знакомый. А, дядя Саша вас зовет.
— Вовка, отстань, — мягко улыбаясь, произнес дядя Слава, уже догадавшийся о моих намерениях.
— Нет, ну взаправду. Дядь, Слав. Вот зуб на отсеченье, — умоляюще произнес я, махнув головой в сторону выхода.
— Ладно. Пошли. Куды от вас денешься? — и дядя Слава пошел вслед за мной на улицу.
Я изложил свой план проникновения в зал и прикрытия, в роли которого должен был выступить дядя Слава. Говоря быстро и воодушевленно, я не замечал стоящих рядом улыбающихся взрослых.
— Хорошо. Уболтал, красноречивый ты мой. Помогу я тебе. Но в первый и в последний раз. Давай, действуй.
Дядя Слава зашел в помещение и встал в свою очередь за билетом. Я остался на улице, ожидая удобного момента и наблюдая в окошко за «компаньоном». Он купил билет. Качнул головой и отошел от кассы. Пригибаясь, путаясь и мешаясь под ногами, я прошел в первую дверь. Сжался еще сильнее в комочек и приготовился за спиной у дяди Славы пройти во вторую, у которой стояла билетерша. Напряжение выросло до предела. Дядя Слава протянул билет, и
