А потом подходит директор гостиницы «Националь», у которого половина гостиницы пустует, но при этом свободных мест нет. Вы ставите директора впереди себя и устраиваете в гостиницу знаменитого американского стоматолога, после чего можете считать, что ваши зубы в порядке.
Человек ведь живет среди людей, он постоянно вступает в какие-то отношения, и если нет ни пустых магазинов, ни очередей, то просто не знаешь, как производить взаимные расчеты.
Но самая твердая валюта — это запреты. Все самое ценное, самое привлекательное надо запрещать. Запретный плод сладок, очень сладок, и если мы будем запрещать одну дешевку, пошлятину, то для нас сладкой будет только пошлятина. А чтоб сладким было самое светлое, умное, благородное, нужно это светлое, умное, благородное — запрещать,
Вот она, твердая валюта! Там, где все запрещено, любое разрешение приобретает валютную цену.
А мы все жалуемся: много запретов! Куда ни ткнешься, всюду запрет.
А они-то, запреты, главный источник наших богатств. Не было бы их, пришлось бы нам на заграничный манер сидеть на одной-единственной твердой валюте.
Народ мы дружный, сплоченный, нас ничто не возьмет.
Ленин умер — мы сплотили ряды.
Сталин умер — мы еще тесней сплотили ряды.
А уж против троцкистов, сионистов, менделистов-морганистов так тесно сплачивали, что яблоку негде было упасть…
Но для тех, кто падал, всегда находилось место.
Цены подняли — мы сплотили ряды. Кусок отняли — мы сплотили ряды…
Сплачивались, сплачивались, а теперь расплачиваемся.
В краю вечной мерзлоты и бессрочного заключения одному начальнику лагеря пришла в голову счастливая мысль: высечь на скале бессмертный образ товарища Сталина.
Богат талантами край вечной мерзлоты. Если по баракам распределять, то наберется барак писателей, барак композиторов и, конечно, барак художников со скульптурным отсеком. Был там и скульптор Федя, которого называли Фидием из уважения к его таланту, а также имея в подтексте, что скульптор Фидий тоже был в свое время репрессирован, или, как тогда говорили, подвергнут остракизму.
В общем, начлаг Кобыляко, или, как его называли за его любовь к скульптурному творчеству, скульптуртрегер Кобыляко, выделил Федю Фидия среди всех вверенных ему талантов, освободил от каторжных работ и даже назначил ему усиленное питание. Но и освобождение от работ, и усиленное питание просто так не даются. Как говорится, пока не требует поэта к священной жертве Аполлон, поэт может спокойно вкалывать на лесоповале, но когда Аполлон потребует, тут уже однозначно: искусство требует жертв.
Федя, конечно, старался. Чуть свет он уже на скале, врубается в гранит, вырывая из него всенародно любимые черты, но придавая им более глубокое и осмысленное содержание. Особая трудность состоит в том, что в каждой каменной глыбе есть свой Пушкин и свой Дантес, свой Моцарт и Сальери, свой Каин и Авель, и как не запутаться среди них, извлекая товарища Сталина?
Троцкий ведь тоже там сидит. И Ленин сидит. И каждый ждет своего часа.
Скульптуртрегер Кобыляко в искусстве не очень разбирался, он в нем любил только образ товарища Сталина. И по мере того, как любимый образ проступал из гранита на белый свет, он все чаще наведывался к скале, чтобы отдохнуть, созерцая вождя, от своей тяжелой и неблагодарной работы.
Когда оставалось прорубить всего несколько морщинок, чтобы улыбка вождя стала менее каменной и более человечной, в лагерь внезапно нагрянула инспекция. Начлага отыскали у подножья скалы, где он безмятежно наблюдал, как матерый враг нашего народа лупит топором по светлому лику товарища Сталина.
Арестовали обоих. Хотя скульптор Федя был уже один раз арестован, его арестовали во второй раз. Арестованные пытались объяснить, что скульптор не разрушал, а создавал образ товарища Сталина, но вскоре оба признались, что работали на иностранную разведку.
На этом бы дело и кончилось, но в центре узнали, что отец народов оказался на Колыме, что было, конечно, результатом какого-то заговора. Арестовали инспекцию, лагерную администрацию, а также скульптора, уже дважды арестованного, арестовали в третий раз.
Но тут возникает вопрос: что делать со скульптурой? Транспортировать в Москву — можно в дороге повредить, и тогда, чего доброго, загремишь в обратном направлении, а оставить ее на месте — получается, будто вождь народов сослан на Колыму.
Ситуация казалась безвыходной. Но там, на самом верху, — не на скале, а на самом верху государства, — тоже не дураки сидят. Какой-то гуманный человек — не то Ворошилов, не то Каганович, а может быть, великий гуманист Молотов — сказал:
— Эти бедняги и без того многого лишены, не будем их лишать светлого образа товарища Сталина.
Чтобы все было ясно, на скале выбили надпись: «Дорогому товарищу Сталину от любящих заключенных».
Но потом сообразили, что в таком случае скульптуру придется везти в Москву, и эту надпись забили, а вместо нее выбили новую: «Дорогим заключенным от любящего товарища Сталина».
Советский простой человек
(слова, выкинутые из песни)
Советский простой человек спал и видел во сне, как он по полюсу гордо шагает, меняет движение рек…
В дверь постучали. Советский простой человек думал, что стучат у него во сне, но во сне за дверью никого не было. Он отошел от двери и зашагал с песней по жизни, закаляясь в битвах и труде…
В дверь опять постучали, и он понял, что стучат не во сне. Он встал, накинул пиджак и пошел открывать по-настоящему.
В квартиру вошел тоже простой советский человек, но в военной форме и с ордером на арест, в сопровождении еще нескольких, таких же простых и таких же советских. Простого советского человека увели, затем увезли и посадили в камеру. Из камеры его водили на допрос, причем непременно ночью, поэтому он сначала думал, что все это с ним происходит во сне. Но от того, что с ним происходило, можно было либо проснуться, либо навеки уснуть, и он понял, что все это происходит в действительности.
Когда советский простой человек признался во всем, что от него требовали, его вывели на этап, и он прошел этап за этапом все этапы большого пути, о которых поется в песне.
За колючей проволокой оказалось много простых советских людей, и конвоировали их тоже простые советские люди. И когда те, которые были на вышках с пулеметами, смотрели вниз, им казалось, что из партийного гимна сюда согнали всех проклятьем заклейменных, весь мир голодных и рабов.
Через двадцать лет простого советского человека реабилитировали, сказав, что напрасно его в ту ночь разбудили, пусть бы он дальше спал и видел во сне, как он проходит как хозяин необъятной родины своей. А еще через тридцать лет государство признало свои ошибки и объявило, что нужно было жить по-другому. Но советский простой человек уже не мог жить по-другому, он вообще никак не мог жить, потому что жизнь его кончилась еще раньше, на одном из этапов большого пути.
Съезд победителей
(альтернативная история)
Сталина арестовали прямо на съезде. Он успел только крикнуть: «Слава товарищу Сталину, лучшему другу советских чекистов!» — и его увели. Тут же, на съезде, состоялся Пленум, избравший Политбюро. В его состав вошли любимцы партии Бухарин, Рыков, Каменев, Зиновьев и другие товарищи. Одно место зарезервировали за Троцким, которому съезд послал приветственную телеграмму, приглашая его вернуться в Москву, в Кремль. Но Троцкий ответил, что в данный момент вернуться не может, у него много дел в эмиграции, семья пустила корни, внуки пошли в школу, но когда они выучатся, он непременно вернется и просит его место в Политбюро пока не занимать.
В Бутырской тюрьме перестукивались Ворошилов и Буденный. Стук их напоминал кавалерийский цокот копыт, а также тот стук, к которому в стране уже привыкли.
Сталину устроили очную ставку с Молотовым. Они сначала делали вид, что не знают друг друга, и Сталин спрашивал со своим известным сталинским акцентом:
— Молотов? Разве есть такая фамилия — Молотов?
Но когда их как следует прижали, они, конечно, друг друга вспомнили и принялись все валить друг на друга. Сталин говорил, что это Молотов был отцом народов, на что Молотов спрашивал:
— А кто был вождем и учителем?
— Вождем и учителем был Каганович, — соврал бывший вождь, не моргнув глазом.
Очень кстати подвернулся Каганович. Эти кагановичи всегда копали под Россию, а этот и сейчас копает под видом, что прокладывает метро. Почему никто другой не копает метро? Вот над чем стоит задуматься следствию.
Свидетельница Крупская показала, что ее муж Владимир Ильич Ульянов (Ленин) никогда не любил Сталина, на что подследственный Сталин ответил, что это он ее, Крупскую, не любил, поскольку нашел ей замену в лице товарища по партии Инессы Арманд, а ему, Сталину, замены не мог найти, поскольку видел в нем настоящего товарища по партии.
