– Знаю, знаю. А вы мне все до смерти надоели, слышите! – Маринка, хотя и ругалась, запихивала в сумку теплую рубашку. – Ведь он вчера, когда со дня рождения приехал, все стонал, что простудился насмерть, потом выжрал полбутылки коньяка и всю ночь храпел, как питекантроп. Сколько это может продолжаться?
– Он сказал: «Поехали», – в руках у Шурика был пластмассовый холодильник, в недрах которого призывно позвякивало.
– Если сегодня вечером от тебя будет пахнуть спиртным… – Маринка задумалась, пытаясь придумать, что же именно тогда произойдет. – Чистить свою вонючую рыбу будешь сам! С меня довольно!
– Ах, женщины, – вздохнул Шурик. – Прекрасные, но изнеженные, а потому – чудовищные создания. Разве может сравниться любовь к женщине с суровой мужской дружбой.
– Как я посмотрю, географическая близость к голубым кварталам Сан-Франциско для тебя явно даром не прошла, – заржал Женька.
– Господи, нигде нет покоя моей душе. Всюду гнусные злопыхатели. Поехали лучше за Лариосиком, а то клев пропустим.
– Мать честная, это что еще за явление природы? – Женька от удивления подавился «Утренней росой».
Рядом с Лариосиком, по грудь утопшим в тумане, смутно видна была голова Уфука, выпускника политеха в Анкаре. Лариосик как-то похвалялся тем, что сбил своего сослуживца с праведного мусульманского пути: приучил пить грузинское вино.
Справа от Уфука туман рассекал его пожилой папа, приехавший навестить сына. Папа был одет в белые шаровары и темный пиджак с позолоченными пуговицами военно-морского образца, на голове у него тускло мерцала малиновая феска, а в правой руке кастаньетами клацали черные четки. В левой руке папа держал две бамбуковые удочки.
– Гюнайдын, – жизнерадостно развел руками папа.
– Мужики, я вам сейчас все объясню. Я Уфука еще в пятницу пригласил, – смущенно начал бормотать Лариосик. – А у него папа гостит, ну и сами понимаете, неудобно…
– Ну да, соседи все-таки. От Батума до Стамбула рукой подать, – саркастически поджал губы Шурик. – Русским ногой под зад дали, теперь укрепляем, так сказать, культурные связи с ближневосточным зарубежьем.
– Да ну вас, – зашипел Лариосик. – Неловко. – Плиз, – показал он на заднее сиденье. – Уфук, итз окей. Ребята, подвиньтесь, что вы расселись, честное слово.
– Тешекюр, тешекюр, – обрадовался турок в феске.
– Взятие Измаила в миниатюре, – вздохнул Шурик.
– Ишмаил, – закачал головой папа в феске с четками. – Сенлибенли.
– Ну, понятное дело, Истанбул.
– Иштанбул, – согласился папа.
– Господи, как башка трещит, – страдальчески скривился Серега.
– Башка, – радостно улыбнулся папа.
– Цай, – зацокал Серега. – Султан-паша.
– Султан, – еще более обрадовано повторил папа.
– Ну все, общий язык найден, – констатировал Женя. – Угощайтесь, – он расщедрился и налил в стаканчик «Утреннюю росу». В салоне сильно запахло коньяком.
– Хайыр! Бююк утандыр! – побелел отец.
– Серый, слушай, я тебя умоляю, – Лариосик схватился за сердце. – Не здесь, не сейчас! Дайте папе акклиматизироваться, он же непьющий по религиозно-этическим соображениям!
– Ну вот, приехали! – Женя с явным разочарованием вылил кофе обратно в термос. – Ты уточни, по этическим или по этническим?
– Филолог ты хренов. Ты бы на себя посмотрел, – неодобрительно поморщился Шурик. – Жирный, как боров, заработал мешки под глазами, весь из себя небритый, да и пьешь какую-то дрянь. Еще «Утренней росой» ее обозвал. А у меня с собой перцовочка, сам делаю, – Шурик приоткрыл пластмассовый холодильник.
Турецкий папа закатил глаза и начал перебирать четки.
– Если это – мелкая месть, то глупо и пошло до безобразия – обиделся Лариосик.
– Помяни мое слово, – Шурик наклонился ко мне, – добром это не кончится. У меня этот чурка в феске вызывает дурное предчувствие.
– Кстати, чурка не от турка ли происходит? – задумался я над проблемами языкознания.
– Возможно, – Шурик нервно вытащил из кармана брюк пачку «Беломора» – откуда он доставал его в Калифорнии, оставалось загадкой. – Я их насмотрелся на святой земле. Он вот так сидит, четки перебирает, а потом достал нож и тебе в спину. Или еще хуже, динамитом обмотался, и в клочья. Ему-то что, шахиду, в рай к гуриям, а нам, неверным, подыхать, как собакам.
Шурик несколько лет жил в Израиле и служил в Южном Ливане. Судя по всему, он знал, о чем говорил.
– Шахид! – радостно подтвердил папа и произнес что-то длинное.
– Отец говорит, что в русском языке много турецких слов, – перевел Уфук.
– Спроси у него, а он про Шипку слышал? – зевнул Серега.
– Мужики, кончайте заниматься великодержавным шовинизмом, – Лариосик явно чувствовал себя не в своей тарелке.
– А что? – Женька раздухарился. – Вот у меня картина висела, «Запорожцы пишут письмо турецкому султану».
– Мирный-то он мирный, а про шахида сразу усек, – прошептал Шурик.
– А шахид это кто? – тоже шепотом спросил я.
– Ну этот, мученик за веру, типа солдат, погибший в бою с неверными или камикадзе, которые себя взрывают. У них все просто – погиб за Аллаха, и сразу в рай, прохлада, фрукты и гурии.
– Валлах, – насторожился папа.
– Нет, просто сказки тысячи и одной ночи в миниатюре, – Женька налил себе еще кофе.
– Папа просит остановиться, – смутился Уфук. – Время утренней молитвы.
– Алла акбар, – мелодично запел папа, совершая намаз. Словно по волшебству, над горами появился первый лучик солнца.
– Его папа тоже был турецким подданным, – сделал индуктивное обобщение Шурик и зевнул. – Вот так в Тель-Авиве, в торговом центре, толстый мужик с черными усами вдруг истошно орет «Алла!» Не дожидаясь «Акбар» и взрыва, на усатого идиота накидываются охранники. А он турист из Житомира, усатый этот, жена его Алла в ювелирном магазине потерялась. Короче, ехать надо, весь клев пропустим!
Найти озеро Лох-Ломонд было непросто. Никаких указателей на дороге даже в помине не было. Туман висел клочьями, дорога была узкой, редкие домики прилепились к отвесному склону, ни дать, ни взять горный аул.
Турецкий папа начал нервничать. Нервозность передалась сыну, а затем и всем нам.
– Шурик, – я начал заводиться. – Ты нас всех сюда заманил, Сусанин хренов, давай теперь, руководи.
– Кажется, направо. Стой! Нет, я не уверен. Налево!
– Мы ползли вверх по проселочной дороге.
– Мужики, – проснулся Серега. – Что это?
– Где? – я судорожно нажал на тормоз. – Что?
– Сюр… – закашлялся Серега.
Из тумана выступала доска, висевшая на двух проржавевших цепях. На доске по-русски, игривыми завитушками было выгравировано: «Наша Дача».
– И здесь русский дух, – Шурик закурил очередную папиросу. – А уж что в салоне краем родным пахнет, это Жеке надо спасибо сказать. Нет, это же надо, чтобы русский человек вместо водки по утрам хлестал коньяк.
– Ни фига себе, надымил здесь «Беломором» и еще возникает! – огрызнулся Серега.
– Это что, – Женька хихикнул. – Я вот грибы собирал у Монтерея и вышел на заборчик с колючей проволокой, Пошел вдоль него, там как раз белые росли, а через сто метров – плац. Танк Т-34 стоит, на борту звезда и «За Родину» написано. Разбитый цемент, выцветшая масляная краска, транспаранты с подтеками «Служу Советскому Союзу» и «Слава КПСС».
– Кончай гнать, – поморщился Шурик.
– Тебе смешно. А я ведь решил, что крыша поехала. Вначале слезы на глазах выступили, потом ржать начал, сел на цементные плиты и дрожь меня взяла. Ну, думаю, вот как интересно, оказывается, живешь себе спокойненько, а потом бац, и свихнулся. Щипать себя за руки начал. Только потом увидел стрелочку и по-английски написано «Building 07». Мне бы, дураку, обрадоваться, а я и снова в слезы. Потом, правда, успокоился.
– Да ты просто своей росой злоупотребил.
– Хрен тебе, это была шпионская школа ЦРУ. Как холодная война закончилась, так ее и прикрыли до лучших времен. Охрану сняли, забор наполовину разобрали, только плац с танком и плакатами остался.
– Вода! Вижу воду! – заорал Шурик, почти как антипод матроса на паруснике Колумба. – Куда прешь, мать твою! – Шурик схватился за руль.
– Где? – вздрогнул я, ударив по тормозам
– Елки зеленые, еще три метра, и мы бы стали амфибиями… Уфф. Все хорошо, что хорошо кончается… – Шурик гадко подмигнул, придав скабрезный смысл невинному высказыванию, открыл багажник, и начал совершать сложные манипуляции с удочками, катушками, грузилами, крючками и баночками с вонючими смесями, приманивающими обитателей водных глубин. – Мужики, с этого момента ни слова о политике, рыба – не человек, этой дряни не ценит и не переносит. Тишина – вот наш союзник. За мной, шагом марш!
Шурик знал места, мы послушно шли за ним по тропинке, и, наконец, очутились в маленькой бухточке.
