Билли был на мели, и тут ему подвернулся пост заместителя главного редактора «Уютных минуток». Эту работу он презирал всем сердцем, и жалованье было микроскопическим. Зато постоянным, а в данное время Билли чувствовал, что постоянное жалованье — отличная штука. И все-таки он по-прежнему мечтал прорваться в одну из ведущих нью-йоркских газет, где жизнь бьет ключом и человек может показать, чего он стоит.
Беда была только в том, что «Уютные минутки» съедали все его время. Нынешние его достижения вряд ли могли привлечь внимание газетных зубров, а ни для чего другого у него не было досуга.
Все это, возможно, объясняет, почему он выглядел запертым в клетке орлом.
И вот, пока он мрачно созерцал излияния Луэллы Гран-вилл Уотермен, в кабинет вступил Мопся Малоней, редакционный рассыльный, сжимая в руках вырывающуюся кошку.
— Эй! — сказал Мопся.
Был он отроком с небрежными манерами и веснушчатым маскоподобным лицом. Кошки он как будто не замечал. Ее существование вроде бы оставалось ему неизвестным.
— Ну? — спросил Билли, отрываясь от излияний. — А что это ты приволок?
Высокородный Малоней посмотрел на кошку, словно впервые ее увидел.
— Кошка, — ответил он. — Я ее на улице подобрал.
— Не мучь животное. Отпусти ее.
Высокородный Малоней послушно разжал руки, и кошка гимнастическим прыжком взлетела на верх книжного шкафа.
— Я ее не мучил, — сообщил он без малейших эмоций. — Два парня ее на улице собакой травили. Я подхожу и говорю: «А ну! Чего вяжетесь к бедному бессловесному животному?» А один говорит: «А ну! Кем это ты себя воображаешь?» А я говорю: «А тем, кто даст тебе по кумполу, если будешь вязаться к бедному бессловесному животному». Ну, тут он хочет дать мне раза, ну а я даю ему раза, и даю раза второму, а потом еще съездил им обоим, взял кошку и принес сюда, — может, вы за ней присмотрите.
Окончив эту гомеровскую эпопею, высокородный Малоней устремил в потолок ничего не выражающий взгляд и умолк.
Билли Виндзор, подобно большинству обитателей бескрайних прерий, сочетал крепкую мускулатуру с нежнейшим сердцем. Он всегда при малейшем предлоге был готов встать на защиту обиженных и угнетенных. Его альянс с Мопсей Малонеем возник, когда он вырвал этого отрока из лап дюжего негра, который — возможно, из самых лучших побуждений — пытался его прикончить. Билли не стал разбирать, кто прав, а кто не прав, и просто ринулся на выручку редакционного рассыльного. Мопся, хотя и воздержался от словесной оценки случившегося, с тех пор разными способами давал понять, что не остался неблагодарным.
— Молодец, Мопся! — вскричал заместитель главного редактора. — Просто молодчага! Вот возьми. (Он извлек из кармана долларовую бумажку.) Сходи купи молока для бедняжки. Она, наверное, умирает с голоду. Сдачу оставь себе.
— Будет сделано, — изъявил согласие высокородный Малоней и неторопливо вышел, а Билли Виндзор, взобравшись на стул, начал ворковать и прищелкивать пальцами в попытке заложить основы entente cordiale [Сердечное согласие (фр.) — так назывался тройственный союз, заключенный Францией, Англией и Россией в 1907 году. ] со спасенной кошкой.
К тому времени, когда Мопся вернулся с пятицентовой бутылкой молока, кошка уже покинула книжный шкаф и умывала мордочку, сидя на столе. Молоко за неимением блюдечка было налито в крышку табачной жестянки, и, прервав свое занятие, кошка начала подкрепляться.
Дело есть дело, и Билли вернулся к Луэлле Гранвилл Уотермен, а Мопся, не обременный никакими поручениями, сосредоточился на кошке.
— Эй! — сказал он.
— Ну, что еще?
— Да кошка.
— Что — кошка?
— А на ней клевый ошейничек.
Билли и сам успел заметить на шее четвероногого животного узкий кожаный ошейник, но не придал ему никакого значения.
— Ну и что? — спросил он.
— Так я знаю, чья это кошка. На них на всех такие ошейнички. Она кошка Бэта Джервиса, не иначе. Он их много держит, точно говорю, и все вот в таких ошейничках.
— Какой еще Бэт Джервис? Главарь уличной шайки?
— Ага. Он мне родственник, — с гордостью сообщил высокородный Малоней.
— Да ну! — отозвался Билли. — Приятное украшение семьи. Так, по-твоему, это его кошка?
— Ага. Их у него двадцать три, и все в ошейничках.
— Ты поддерживаешь дипломатические отношения с этим джентльменом?
—А?
— Ты знаком с Бэтом Джервисом?
— Ага. Он мой родственник.
— Ну так скажи ему, что его кошка у меня, и, если она ему нужна, пусть зайдет ко мне. Ты знаешь, где я живу?
— Ага.
— Подумать только, Мопся, что ты в родстве с Бэтом Джервисом! Что же ты раньше молчал? Подумываешь вступить в шайку?
— Не-а. Чего я там не видел? Я в ковбои пойду.
— И правильно сделаешь. Так скажи ему, когда его увидишь. А теперь, дружочек, вали отсюда, не то я никогда не закончу.
— Ага, — ответил высокородный Малоней и прошествовал к двери.
— И вот что, Мопся…
— А?
— Раздобудь-ка корзинку покрепче. Чтоб мне было в чем кошку нести.
— Ага,
— Не подобает, товарищ Джексон, — сказал Псмит, прихлебывая кофе, — поносить духовную столицу великой и дружественной нации, но дух откровенности понуждает меня признать, что Нью-Йорк в некоторых отношениях на редкость паршивый городишко.
— Но почему? — спросил Майк.
— Чрезмерно чинный, товарищ Джексон. Бесспорно, в первую очередь я прибыл сюда, дабы подставить вам плечо в случае, если какие-нибудь негодяи попытаются так или иначе вас допекать. Но должен признаться, во мне жила надежда заодно испытать захватывающие приключения. Я столько наслышался об этом городе! По слухам, убежденному искателю приключений эта новейшая Византия предлагает самый широкий их выбор. Я уповал, что несколько недель здесь восстановят мою нервную энергию, слегка истощенную безмятежной негой прошлого семестра. Я надеялся, что поездка сюда будет тонизирующим средством, а не снотворным. Я предвкушал, как с моим возвращением клич пронесется по Кембриджу: «Псмит посетил Нью-Йорк. Он роет землю копытами, ибо вкушал медвяную росу и райским молоком упился. Он рвет постромки. Ра! Ра! Ра!» И что мы видим?
Псмит умолк и закурил сигарету.
— Что же мы видим? — вопросил он снова.
— Не знаю, — ответил Майк. — Так что?
— Весьма уместный вопрос, товарищ Джексон. Вот именно — что? Мы видим город, очень похожий на Лондон. Тихий, исполненный самоуважения город, восхитительное место для апостола социальных реформ, но сплошной обман для того, кто, подобно мне, уже потирал руки в чаянии радости. Я здесь неделю, и еще не видел ни единого горожанина, оглушенного полицейской дубинкой. Негры не танцуют на улицах кэк-уок. Ни единый ковбой не принялся палить на Бродвее куда попало. По дну океана летят каблограммы: «Псмит утрачивает иллюзии!»
Майк приехал в Америку с университетской крикетной командой в турне по тем долам и весям Соединенных Штатов, где есть любители крикета, а Псмит сопровождал его частным образом. Завершился их первый год в Кембридже, и Майк, отличившийся в матче с Оксфордом, одним из первых получил приглашение участвовать в турне. Псмит, несколько пренебрегавший крикетом в стенах университета, на такую вершину не вознесся. Но не упустил случая проводить Майка на другой берег Атлантического океана. Кембридж, на вкус Псмита, был очень симпатичным, но слишком безмятежным.
Пока поездка не принесла ему удовлетворения. Майк, простая душа, был от всего в восторге. Крикет, правда, больше смахивал на развлечение во время пикника, но играть было приятно, а радушие, которым окружали гостей, казалось беспредельным. Именно это обстоятельство и вызвало у Псмита осуждение всего американского. Он не был членом команды, а потому плюсы радушия на него не распространялись. В отличие от минусов. Майка он почти не видел. Когда у него возникало желание обсудить те или иные аспекты жизни со своим испытанным другом и советником, этот неоценимый консультант, как правило, отсутствовал, угощаясь на банкете с остальной командой. Этот вечер составил редкое исключение, когда Майку удалось освободиться. Псмита все больше одолевала скука. Нью-Йорк лучше Лондона приспособлен для одиночества, однако одиночество в большом городе всегда тягостно.
Пока они обсуждали за кофе недостатки Нью-Йорка, мимо них прошел молодой человек с корзинкой и сел за соседний столик. Высокий долговязый молодой человек с растрепанной шевелюрой.
Официант вкрадчиво покусился на корзинку, но молодой человек сурово пресек его поползновения.
— Ни в коем случае, сынок! — отрезал он. — Ей место тут. — И, осторожно поставив корзинку на пол рядом с собой, он начал заказывать обед.
Псмит задумчиво наблюдал за ним.
— Подозреваю, товарищ Джексон, — сказал он, — что этот молодчик может оказаться крепким орешком. Постараемся, если удастся, завязать с ним разговор. Интересно, что у него в корзине? Придется пустить в ход мой шерлокхолмсовский метод. Что вероятнее всего может носить мужчина в корзинке? С вашей обычной бездумностью вы ответите: «Бутерброды». И попадете пальцем в небо. Человеку с корзинкой, полной бутербродов, незачем обедать в ресторане. Попытаемся еще.
