– А ты сразу пятую главу читай! Первые четыре ты не поймешь…
Мама говорит:
– Четыре не поймешь, а пятую прям вот так сразу и поймешь, ага… А знаешь что? Ты читай сразу у всех именно пятую главу! Вот у «Карлсона» сколько глав, не помнишь? Или у Прилепина этого, Лукьяненки?
– А если где-нибудь всего-то две или три или четыре, а пятой нет?
– Да, незадача… Тогда вообще не читай: сказал же тебе этот философ, что ты можешь только пятую главу понимать! И потом, чтобы понять, что это пятая, надо уметь все-таки до пяти считать, правильно?
Ну да, кто бы спорил: сначала надо научиться считать до пяти, а потом уже Гегеля читать: это я уразумела.
Потом опять ему, Аронсону то есть, звоню:
– Ладно, пятую прочту главу, а что еще читать?
– Спинозу (говорит, не моргнув глазом).
Я помолчала, размышляя, как же мне теперь быть: зачем на свою голову сама напросилась? Он опомнился, однако, и говорит:
– Ну, ты его самого вряд ли поймешь, ты про него читай. Сейчас я тебе список дам, кто про него хорошо писал…
Мама – начеку:
– Ты бы сначала выяснила, сколько там глав у того, кто про Спинозу пишет? Пятую сразу и читай, чего мучиться-то… Хотя тебе что пятая, что вторая, что про него, что сам Спиноза – что в лоб, что по лбу, я думаю…
Вспомнили о писателе Килгоре Трауте, персонаже Воннегута.
Он на какую-то научную пресс-конференцию поехал, переночевал по дороге в ночном кинотеатре, а лекция у него была такая:
«Американский роман в эпоху Маклюэна».
Траут взошел на кафедру и говорит:
– Выспался я сегодня с другими грязными стариками в одном паршивом кинотеатре Нью-Йорка. Может, об этом поговорим?
Мама говорит:
– Прям как ты. Помнишь, ты в курилке «ВОГа» сказала, когда там красивые девушки говорили, что надо стричься у Жака Д’Эссанжа, что тебя стригут на Курской, с дезинфекцией: и еще через санпост прогоняют?
– Ага.
– И гламурная девушка почему-то заплакала…
Мама говорит мне как-то не без грусти:
– Наверно, я никогда не пойму суть твоей профессии…
– А что такое?
– Понимаешь, я как-то включила какой-то канал, уж не помню какой, а там идет фильм: сидят двое интересных мужчин и беседуют… Мирно так… И вдруг один из них как зарычит и стал шерстью покрываться! Скалиться и рычать на своего собеседника! Тебя дома не было, я испугалась, переключила на другой канал…
– А! (говорю). – Это, наверно, фильм «Ван Хельсинг»!
Мама говорит:
– Точно! Я думала, это что-то из средневековой жизни, судя по названию, а тут такое… рычит… скалится…
Я говорю:
– Ну, это же для подростков фильм!
Мама говорит:
– Трудных?
Приехала подруга из провинции.
Страшно любит театр: ходит на любые постановки, даже и смехотворные.
Я ей говорю:
– А я тут «Сильфиду» смотрела! В театре Станиславского, роскошь, блеск! Они с Большим даже конкурируют!
– А я у нас – «Аиду».
Мама говорит:
– И как? Наверно, все-таки не так роскошно, как в столице?
Подруга говорит:
– Да нет, ничего… Аида, правда, не в голосе была, у нее там неприятности какие-то… У певицы то есть… Вроде как муж запил… Пищала сильно… Радамес – ужасный, он в принципе самодеятельный певец, труды преподает в нашем училище, учит плотницкому делу… И пьет здорово.
Мама уже начала помирать со смеху:
– Ну а Амнерис?
– Амнерис – нормальная! Хорошо поет: ну, малость подпискивает и фальшивит, но все равно неплохо! Красивая зато… А студенты наши из универа – набрали волонтеров, они рабов в каких-то лохмотьях изображали, и – по новой режиссерской концепции – прямо в зрительном зале притаились и отовсюду выскакивали. Причем в самые неожиданные моменты: может, путали что-то, они ж неопытные… Многих напугали… Я с одной пожилой дамой была: она не поняла сначала и говорит билетерше:
– Вы зачем бомжей напустили сюда? Я в хорошей одежде!
– А та что? (спросила мама, давясь от смеха).
– Билетерша-то? Говорит важно: это такая концепция.
Один человек в соцсетях шутейно известил, что, мол, Михалков какого-то Мин Ли Хво пригласил сниматься: поначалу достоверно выглядит.
А тут меня, между прочим, тоже в кино приглашали сниматься.
Один приятель.
Говорит:
– Дильк, снимешься у нас?
Я зарделась (вдруг, думаю, какую-нить негритянскую певицу, интересно же).
– Ну… (говорю неопределенно). – А что за фильм?
– Да не фильм! «Встать, суд идет!» Передача такая… Там нужна бабушка – свидетельница убийства.
– Бабушку???
– А чё? (сказал этот дядька). – Я вот дедов играю, и ничё… Встать, суд идет! (вдруг выкрикнул он). И это… бесплатно, короче… Денег нету у нас…
– Я подумаю, (сказала я со сдержанностью кинозвезды).
– Ну вот тебе моя визитка. Надумаешь, звони! Бабушки очень нужны!
Рассказала маме. Мама фыркнула.
– Если бы бабушку-убийцу, или бабушку – содержательницу притона, другое дело… А так – бабушка-свидетель, неинтересно! (То, что меня пригласили играть старенькую бабушку, она на это никак, черт подери, не отреагировала.) И сколько заплатят?
– Ну, меньше, чем Джулии Робертс…
– А Джулия Робертс играет в «Суд идет»? Что-то я ее там не видела.
– А ты приглядись повнимательнее: она всегда сзади сидит, среди публики на суде.
– Теперь буду смотреть в оба. Спасибо, что предупредила…
Выпал снег. Давно это было. Три зимы, наверно, назад.
Я стала нудеть, что все время спать хочется. И завидовать медведям.
Тут со сменой погоды у меня поднялось давление.
Пришел врач. Женщина. Сделала мне укол.
Я стала засыпать, врач сидела рядом – чтоб проследить, подействовал ли укол.
Мама сказала ей со смехом, указывая на меня:
– Завидует медведям…
Врач не поняла и спросила:
– А что они умеют?
Я открыла глаз (один) и сказала:
– Например, на велике кататься…
Врач сказала:
– Ну не все же!
Мама сказала:
– Она завидует и тем, и этим: она и на велике не может, и мечтает всю зиму проспать. А надо работать.
Врач сказала:
– На велике я могу – даже велоспортом в юности занималась. А вот чтобы зиму проспать – нет, это нельзя. Много вызовов. Падают, пьяные все, кричат, и надо к ним ездить… Недавно была у одного, еле ноги унесла: он меня не хуже медведя подранил.
Врач задрала рукав своего синего халата и показала рану.
Мама в это время бегала на кухню за водой и не слышала про пьяных пациентов «Скорой». Увидев рану, мама запричитала:
– Какой ужас! Это медведь? Но они же все спят сейчас!
Врач посмотрела внимательно на маму и сказала:
– Не все. Иные пьют, как собаки. Потом дерутся.
Мама ничего не поняла и стала причитать:
– Какой ужас! Уже и медведи пьют!
Врач сказала:
– В России все пьют… Даже и медведи. Но мне пора, (сказала врач). – К следующему медведю.
И ушла. Мама сказала:
– Хороший врач, сразу видно. С юмором. Только откуда она берет медведей?
В день рождения Лермонтова «Литературка» (некогда великая) написала: «Двухсотлетие Лермонтова Россия отмечает, как никогда, вовремя».
На что мама отреагировала так:
– Как никогда – это как?
– Вовремя.
– А раньше было не вовремя?
– Раньше вообще не отмечали, наверно. Сухой закон был раньше.
– А сейчас напились – и вовремя? И, как никогда, напились? Очень сильно напились?
– Да, главреда «Скорая» увезла…
– А почему тогда – вовремя?
– А вовремя увезла: иначе бы ему кирдык…
– Что такое кирдык?
– Неологизм Лермонтова…
– Ага. Понятно. Он, наверно, знал, что на его 200-летие главред до синих свиней напьется…
– Он вообще был провидец…
– А кирдык – это провидец?
– Нет, это … ммм… капец.
– Так провидец или капец?
– А это одно и то же. Лермонтов говорил: ха! через 200 лет вам всем капец! То есть кирдык…
– Так и говорил?
– Да что ты все время переспрашиваешь! Забыла, что ли, Лермонтова?
– Он так не говорил.
– Говорил. Просто от нас тщательно скрывали. Он еще не такое говорил…
– А теперь опубликовали?
– Ага. Письма к одной женщине. Он там ей пишет: ну все, капец. Кирдык, пишет, я те точно говорю – вот так прям и пишет.
– А как письмо заканчивается?
– Он пишет: Вау! Пошел, кароче (пишет). А ты крутая (пишет). Ништяк ты баба (пишет).
– Ужас…
Моя старенькая мама вдруг исчезла куда-то из дому надолго. Я уже начала было волноваться. А она, оказывается, ходила в дальний магазин, где купила мне четыре изящные записные книжки.
– Зачем? (спросила я ее). – Я же на компе пишу, для Фейсбука.
