Поручик кивнул Швейку, чтобы тот вошел в соседнее пустое купе. Затем он вошел вслед за Швейком и запер за собою дверь.
— Швейк, — сказал он торжественно, — наконец-то пришел момент, когда вы получите от меня пару оплеух, каких свет еще не видывал! Как вы смели приставать к этому господину! Знаете, кто он? Это генерал фон Шварцбург!
Швейк принял вид оскорбленной добродетели:
— Осмелюсь доложить, господин поручик, я в жизни своей никогда и в мыслях не имел кого-нибудь, оскорбить. Ни о каких генерал-майорах понятия не имею. А что он — вылитый пан Пуркрабек, агент из банка. «Славия», так это факт! Тот ходил в наш трактир и однажды, когда он уснул за столом, какой-то благодетель написал ему на плеши чернильным карандашом: «Настоящим позволяем себе предложить вам согласно приложенному тарифу № 3c свои услуги по составлению приданого и обеспечению ваших деток путем страхования жизни». Потом все ушли, а мне, известное дело, всегда не везет: остался я с ним один. Когда он проснулся и посмотрел в зеркало, он разозлился и, думая, что это написал я, тоже так вот хотел дать мне пару оплеух.
Слова «тоже так вот» прозвучали мягким упреком, и у поручика опустилась рука. Швейк продолжал:
— Из-за такой маленькой ошибки не стоило этому генералу сердиться. Ему действительно полагается иметь от шестидесяти до семидесяти тысяч волос, — так было сказано в статье: «Что должно быть у нормального человека». Мне и в голову не пришло, что существует какой-то плешивый генерал-майор. Произошла, как говорится, роковая ошибка, которая с каждым может произойти, если человек что-нибудь скажет, а другой за это ухватится. На эту тему несколько лет тому назад рассказал нам случай из своей жизни портной Гивль. Однажды он ехал из Штирии (он там портняжничал) в Прагу через Леобен и вез с собою ветчину, которую купил в Мариборе. Едет он в поезде и прикидывает в уме, что во всем поезде, небось, среди пассажиров нет ни одного чеха. Когда проезжали Св. Мориц, портной достал ветчину и начал отхватывать прямо с окорока. У сидящего напротив пассажира потекли слюнки, и он начал бросать на ветчину влюбленные взгляды. Портной Гивль это заметил и подумал вслух: «Так все бы и сожрал, сукин ты сын!» А господин ему тоже по-чешски отвечает: «Ясно сожру, если дашь». После этого слопали ветчину вместе, еще не доезжая Чешских Будейовиц. Звали того господина Войтех Роус.
Поручик Лукаш посмотрел на Швейка и вышел из купе; не успел он усесться на свое место, как в дверях появилась открытая физиономия Швейка:
— Осмелюсь доложить, господин поручик, через пять минут приедем в Табор. Поезд стоит пять минут. Прикажете заказать что-нибудь к завтраку? Когда-то здесь можно было получить недурные…
Поручик вскочил, как ужаленный, и в коридоре сказал Швейку:
— Сколько раз мне повторять вам: чем реже вы будете попадаться мне на глаза, тем лучше для нас обоих. Я был бы прямо счастлив, если бы вас совсем не видел, и будьте спокойны, я об этом постараюсь. Не показывайтесь мне на глаза, исчезните из виду, скотина, идиот! Поняли?
— Слушаюсь, господин поручик!
Швейк отдал честь, повернулся по всем правилам на каблуке и пошел в конец вагона. Там он уселся в углу и завел разговор с каким-то железнодорожником:
— Разрешите, пожалуйста, обратиться к вам с вопросом…
Железнодорожник, не проявляя никакой охоты вступать в разговор, апатично кивнул головой.
— Бывал у меня часто в гостях один знакомый, — начал Швейк, — славный парень, фамилия ему была Гофман. Этот самый Гофман утверждал, что вот эти тормоза, которые находятся в каждом вагоне на случай опасности, не действуют; короче говоря, если потянуть за рукоятку, то ничего не получится. Я такими вещами, строго говоря, никогда не интересовался, но раз уж я обратил внимание на этот тормоз, то интересно было бы знать, в чем тут суть, на случай, если тормоз когда-нибудь понадобится.
Швейк встал и вместе с железнодорожником подошел к тормозу, на котором было написано: «В случае опасности потяните за рукоять» и т. д.
Железнодорожник счел своим долгом объяснить Швейку, на каком принципе основан механизм тормоза:
— Относительно того, что нужно потянуть за рукоятку, ваш знакомый сказал правду, но он соврал, что действия не будет. Поезд безусловно остановится, так как в каждом вагоне тормоз соединен с паровозом и с остальными вагонами. Эти тормоза всегда действуют.
Оба держали во время разговора руки на рукоятке тормоза, и, поистине, остается загадкой, как это случилось, что рукоять была оттянута и поезд остановился.
Оба не могли притти к соглашению, кто, собственно, это сделал. Швейк утверждал, что он этого не мог сделать, что он не уличный мальчишка.
— Я сам удивляюсь, — говорил он подоспевшему кондуктору, — почему это поезд вдруг остановился. Ехал, ехал, и вдруг: на тебе — стоп! Мне это еще более неприятной чем вам.
Какой-то солидного вида господин встал на защиту железнодорожника и утверждал, что сам слышал, как солдат первый начал разговор о тормозах.
Швейк, напротив, все время напирал на свою честность и на то, что задержка поезда не в его интересах, так как он едет на фронт.
— Начальник станции там разберет, — решил кондуктор. — Это обойдется вам в двадцать крон.
Пассажиры вылезли тем временем из вагонов, залился трелью обер-кондукторский свисток, и какая-то дама в панике побежала с ручным саквояжем через поле.
— И сто́ит, — рассуждал Швейк, сохраняя полнейшее спокойствие, — двадцать крон — это еще мало. Когда государь император проезжал по Жижкову[3], некий Франта Шнор остановил его карету, бросившись перед государем императором на колени прямо посреди мостовой. В полиции комиссар с плачем упрекал Шпора, что тот не должен был этого делать в его районе, а мог бы выбрать себе хотя бы соседнюю улицу, которая входит в район комиссара Крауса, и там выражать свои верноподданнические чувства. Потом Шнора посадили.
Швейк оглянулся и увидел, что к окружившей его группе слушателей подошел обер-кондуктор.
— Ну-с, пора ехать дальше, — сказал Швейк. — Хорошего мало, когда поезд опаздывает. Если бы это было в мирное время, тогда, пожалуйста, сделайте одолжение, но раз война, то нужно знать, что в каждом поезде едут военные чины: генерал-майоры, поручики, денщики. Опоздание — вещь коварная. Наполеон при Ватерлоо опоздал на пять минут и п… всю свою славу.
В этот момент сквозь группу слушателей прорвался поручик Лукаш. Бледный, как смерть, он мог выговорить только:
— Швейк!
Швейк взял под козырек и доложил:
— Господин обер-лейтенант, осмелюсь доложить, это на меня свалили, что я остановил поезд. Удивительные пломбы на этих тормозах! Человеку лучше к ним и не приближаться, а то случится беда, и с него захотят двадцать крон, как хотят содрать с меня.
Обер-кондуктор дал свисток, и поезд тронулся.
Пассажиры разошлись по своим местам, Лукаш не сказал ни слова и ушел в свое купе.
Со Швейком остались только железнодорожник и проводник. Проводник вынул записную книжку и составлял протокол о происшествии. Железнодорожник враждебно глядел на Швейка. Швейк спросил его:
— Давно служите на железной дороге?
И так как железнодорожник не ответил, Швейк рассказал случай с одним из своих знакомых, некиим Франтишеком Мличком из Угрженевеса под Прагой, который тоже как-то раз потянул за рукоятку тормоза и с перепуга лишился языка. Дар речи вернулся к нему только через две недели, когда он пошел в гости к огороднику Ванеку и там подрался, а остальные гости измочалили об него плеть из воловьих жил.
— Это случилось, — прибавил Швейк, — в 1912 году в мае месяце.
Железнодорожник заперся в клозете.
Со Швейком остался проводник и стал тянуть из него душу, требуя, чтобы Швейк заплатил двадцать крон штрафу, напирая на то, что в противном случае Швейка придется ссадить в Таборе и сдать начальнику станции.
— Ну что же, отлично, — сказал Швейк, — я непрочь побеседовать с образованным человеком. Очень рад познакомиться о таборским начальником станции.
Швейк вынул из-за пазухи трубку, закурил и, выпуская облака едкого дыма, продолжал:
— Несколько лет тому назад начальником станции Свитава был пан Вагнер. Вот был живодер! Придирался к подчиненным и прижимал их, где только мог, но больше всего наседал на стрелочника Юнгвирта, пока несчастный с отчаяния не побежал топиться. Но перед тем как покончить с собою, Юнгвирт написал начальнику станции письмо, что после своей смерти будет преследовать его по ночам. Ей-богу не вру! Так и сделал. Сидит, например, начальник станции ночью у телеграфного аппарата, как вдруг раздается звонок, и начальник станции принимает следующую телеграмму: «Как поживаешь, сволочь? Юнгвирт». Это продолжалось целую неделю, и начальник станции стал посылать по всем проводам в ответ на телеграммы с того света следующую депешу: «Прости меня, Юнгвирт!» Наконец однажды ночью аппарат настукал ему такую телеграмму: «Повесься на семафоре у моста. Юнгвирт». Начальник станции повиновался. Потом за это арестовали телеграфиста с соседней станции… Как видите, бывают в небесных сферах вещи, о которых мы и понятия не имеем.
