— Привет, дружище! — проорал он, хватая меня за локоть. — Как я рад, что тебя тоже в травмпункт засунули! А я-то думал, гадал — кому это место достанется? Представляешь, каково мне пришлось бы, возьми они туда вместо тебя какого-нибудь другого обал… то есть, я хотел сказать — просто обалдуя? Мы же с тобой поладим, да, старик? Мы ведь старые кореша.
— Да, конечно, — поддакнул я. Без особой, впрочем, радости.
— А здорово все-таки, а? — весело прокудахтал Бингхэм.
— Что — здорово?
— Ну, дипломы мы с тобой получили, и все такое. В том смысле, что теперь можно уже работать по-человечески. У меня в активе, например, есть два нагноившихся пальца, липома и четыре обрезания. — Бингхэм потер свои паучьи лапки, словно предвкушая лакомый ужин. — Сам проф вчера всунул голову в операц. посмотреть, как идут дела, и заметил, что у меня твердая рука. Кстати, старик, он поинтересовался, почему тебя там нет.
— А с какой стати мне там быть? — изумился я. — Я только с сегодняшнего дня на работу вышел.
— Нет, старина, если строго смотреть на вещи, то — с полуночи, поправил меня Бингхэм. — Разве ты не знал? Впрочем, последнего пациента к тому времени уже увезли. Но я сказал профу, что ты вообще-то парень довольно надежный и, хотя уик-энды твои порой на несколько дней затягиваются, в конечном итоге ты возвращаешься. Я добавил, что в таких случаях готов за тебя безвозмездно отрабатывать.
Я устремил на Бингхэма ледяной взгляд.
— И что ответил профессор?
— Ничего, старина. Фыркнул только себе под нос и потрусил дальше.
— Понимаю.
Первый блин вышел комом. Чтобы рассчитывать на приличную карьеру, мне предстояло ещё получить должность старшего ассистента и поработать уже в самой клинике под руководством нашего профессора хирургии. Назначение это через три месяца работы в травматологическом отделении получит лишь один из нас двоих. Второму же придется обивать пороги других медицинских учреждений.
— Послушай, старина, — продолжил между тем Бингхэм. — На твоем месте я бы заскочил после ужина в палату и взглянул на совершенно потрясную кисту поджелудочной. Там же лежит изум. прободная язва — парень, правда, вот-вот откинет копыта, но, надеюсь, до нашего осмотра дотянет.
Как истый хирург, Бингхэм мыслил только медицинскими диагнозами и симптомами, забывая, что за каждой болезнью скрывается страдающее существо.
— А мне казалось, что хирурги из травмпункта не должны обходить палаты, — нахмурился я.
— Ты прав, старина. Я попросил профа сделать для меня исключение — я ведь уже в аспи. готовлюсь. Словом, старик разрешил мне рыскать по палатам сколько душе угодно. Думаю, тебя тоже не выгонят, если ты со мной придешь.
Еще не переступив порога травмпункта, я почувствовал, как в моем сердце просыпается ненависть к Бингхэму.
Пункт первой помощи в Св. Суизине вряд ли вызвал бы даже у самого пылкого юноши желание стать вторым Луи Пастером или Эстли Купером. В длинном, выложенном кафелем полуподвале с небольшими оконцами под потолком всегда устойчиво пахло карболкой, а народу было — как в общественном туалете возле оживленного перекрестка. Поскольку Св. Суизину приходилось изыскивать средства на покупку новейших антибиотиков и изотопов, никому и в голову не приходило тратить деньги на отделение, способы врачевания в котором не изменились с тех пор, как в него приносили пострадавших под колесами если не ассирийских колесниц, то уж по меньшей мере фиакров. Все здесь дышало древностью — от набитых конским волосом матрасов и прохудившихся ширм до потускневших от времени инструментов и закопченных стерилизаторов. Престарелый регистратор походил на Мафусаила и даже медсестры выглядели как старые девы.
Когда мы вошли, все деревянные скамьи уже были заняты. Мужчины, женщины, дети и полицейские — все распределялись примерно поровну. Впрочем, нет — полицейских было больше, гораздо больше — словно кошек в рыбном ряду в базарный день. Они торчали по углам со шлемами в руках, прятались за ширмами, держа на коленях раскрытые записные книжки, потягивали чай, таращились на пациентов и постоянно интересовались «подробностями». Полицейские — неотъемлемый атрибут любого травмпункта, а в Св. Суизине прекрасно знали: любого прохожего, имевшего неосторожность упасть и недостаточно быстро подняться, невесть откуда взявшиеся блюстители порядка тут же хватали под руки и радостно тащили к нам.
Я присел в углу за старинный стол, на котором разместились позеленевшая от времени медная чернильница и несколько стопок разноцветных формуляров. Работа моя была предельно проста. Я вручал один из бланков любому пациенту, который был, в моем представлении, вне нашей профессиональной компетенции, и отправлял его с глаз долой в одно из многочисленных отделений нашей клиники. Поскольку единственным напутствием, которое я получил в Св. Суизине при выдаче диплома, была листовка с указаниями, как действовать при пожаре, поначалу я был несколько озабочен, чтобы не перепутать формуляры. По счастью, старый регистратор уже давно осознал, что ответственность за весь травмпункт лежит на нем, и тактично подсовывал мне нужную бумагу.
До самого вечера поток пациентов не иссякал, вследствие чего всю неделю я был настолько занят, что даже не замечал Бингхэма. Общались мы в течение дня всего один раз, на полуденной летучке в так называемой «малой операционной», разместившейся в отгороженном углу травмпункта. Кроме хирургического стола из гальванической стали, эдуардианского зубоврачебного кресла, украшенного позолоченными геральдическими лилиями, и небольшого устройства для дачи наркоза, на котором чьей-то шаловливой рукой было выведено: «Собственность компании «Храп, хрип и удушье», малая операционная ничем похвастать не могла. Хотя скальпели, которыми мы пользовались, были бы с презрением выброшены хирургами, оперирующими в главном хирургическом театре, все же это была операционная, а нож притягивал нас с Бингхэмом ничуть не меньше, чем гильотина — членов Конвента.
Однако вскоре я заметил, что к Бингхэму неизменно выстраиваются более длинные очереди на операцию, чем ко мне. Поскольку пациентов мы с ним принимали по очереди, я поначалу завидовал его везению, пока не узнал: пройдоха останавливал на улице прохожих с фурункулами, бородавками, родинками и прочими многообещающими изъянами, вручал им свою визитную карточку и просил днем заглянуть в наш травмпункт, но обращаться именно к нему.
Столь нетоварищеское поведение так меня раздосадовало, что в одно прекрасное утро, воспользовавшись временной отлучкой Бингхэма, я сам принял одного из его столь хитроумно приманенных пациентов. И вот я уже наполовину удалил под местной анестезией интересное жировое разрастание в носу, когда послышался дробный топот, и в малую операционную вихрем влетел Бингхэм.
— Стой! — завопил он. — Это, черт побери, мой нос!
— Вот как? — изумленно спросил я, глядя на него поверх маски. — А я думал, ты ушел обедать.
— Обедать! — взорвался Бингхэм. — Где это видано, чтобы я обедал в приемные часы? Если хочешь знать, я присутствовал при вскрытии — совершенно потрясный разрыв почки — и обсуждал детали с профом.
— Ничего, у тебя ещё много народу, — миролюбиво произнес я, залезая в носовую пазуху пинцетом. — Я уже через пару минут заканчиваю.
— Не в этом суть, — сварливо возразил Бингхэм. — Главное, что меня особенно интересовал именно этот нос. Я, можно сказать, все утро о нем мечтал, предвкушая, как займусь им.
Словом, должен тебе сказать, старина, что чертовски неэтично перехватывать такой случай у своего коллеги.
— А этично, по-твоему, прочесывать улицы Лондона, зазывая клиентуру?
Бингхэм покрылся краской. Помолчав несколько секунд, он процедил:
— Не нравится мне твой тон, старина.
— А мне начхать, нравится он тебе или нет!
Тем временем мой пациент, не на шутку встревоженный нашей перепалкой, напомнил о своем существовании, издав трубный звук, напомнивший мне ржание издыхающей лошади.
— Я доложу о твоем поведении профу, — прошипел Бингхэм и убрался вон.
Он быстро отомстил мне, посылая к моему столу всех «старых хроников». Люди эти были настоящим живым укором на совести Св. Суизина, и избавиться от них не представлялось возможным. Появлялись они с завидной регулярностью, имея при себе пухлые карточки, на которых рукой пары дюжин хирургов было накарябано «Повт. осм.» Это сокращение давало им право на дополнительную склянку микстуры, первоначальное назначение которой было уже давно забыто, а первый выписавший её врач — вероятно, давно почивал в могиле.
В то утро вереница старых хроников казалась нескончаемой. К двум часам их осталось ещё около дюжины; я не успел пообедать и пребывал в дурном настроении. И вдруг я заметил какого-то ловкого старикашку с перевязанным окровавленным бинтом пальцем, пытавшегося пролезть ко мне без очереди.
