В подтверждение ее предположения из окна снова раздался крик Бухана: «Зарублю обоих! Топор где?»
- О господи, - выдохнула Женя, - надо ж сделать что-то.
- Да не зарубит он никого, - отмахнулась Антонина Васильевна. – Это ж Бухан, он и мухи не обидит.
И тут раздался треск, шум, гвалт. Зазвенело битое стекло, дождем посыпалось на асфальт, а мимо Жени и бабы Тони пролетела табуретка, выпущенная из окна квартиры на первом этаже, да грохнулась наземь, едва не угодив в прикрытый сейчас новехонький фонтан, который намеревались пафосно открыть в мае. Антонина Васильевна с великого перепугу аж подпрыгнула, а потом быстро оттеснила Женьку от греха подальше в противоположный угол крылечка, откуда обстрелы с позиции разбушевавшегося обманутого супруга не страшны, и выдохнула:
- Ах ты ж, опять кино пропущу! Тут стой, Евгения! Полицию вызывай, а я по квартирам, вдруг мужики есть! Его вязать надо!
- Отца нет, - испуганно всхлипнула Женя, - уехал на несколько дней.
Она принялась искать телефон, который, как и положено, именно теперь затерялся среди прочего содержимого сумки. И вдруг почувствовала, как ее словно обдало горячей волной, а руки, продолжавшие шарить в поисках трубки, теперь отчаянно дрожали. Заставляя себя дышать, Женя не поднимала глаз. И без того точно зная, чей взгляд кружил ей голову и лишал сил.
Вечером воскресного дня стоял на собственном балконе собственной высотки
Сентябрь предыдущего года, «Золотой берег»
Чувствуя себя напрочь лишенным сил и желания куда-то нынче тащиться, Роман Романович Моджеевский вечером воскресного дня стоял на собственном балконе собственной высотки и курил. За последние пару суток он столько выкурил, что ему начинало казаться, будто у него даже вены и кровь пропахли сигаретным дымом. И слегка кружилась голова, но последнее, возможно, от усталости. Он не спал две ночи подряд, а дневные часы проводил в офисе, но не дома. Нервная система не имела возможности перезагрузиться. Или оттого и не перезагружалась, что он слишком сильно устал и продолжал двигаться по инерции?
Стрелки на циферблате показывали шесть вечера. Через час ему надо быть в форме и улыбаться. А он, мать его, с трудом стоял на ногах. И скалился собственному отражению на глянцево-черном портсигаре – Борисыч подарил.
Когда балконная дверь за его спиной открылась, он этого не услышал – ощутил всем телом шевеление воздуха. А потом ноздри напряглись, крылья носа раздулись, втягивая аромат вошедшей женщины.
Шаги по мягкому ковровому покрытию тоже были не слышны. И не давая ему ни мгновения передышки, к его спине прижалось тонкое женское тело, а обнаженные руки скользнули вдоль талии, обжигая сквозь ткань рубашки. Роман выдохнул дым с хриплым отзвуком и резко обернулся, не позволяя себе отступить хоть на шаг. Взгляд его придирчиво заскользил по ее фигуре, оценивая. Но это все ширма, притворство, в действительности, кроме лица вошедшей, его не интересовало ничего.
Говорят, когда не пришедшиеся ко двору питомцы чуют, что завтра их отправят на улицу, они становятся в три раза ласковее. Вот и Женины блестящие глаза глядели на него так, как никогда, ни разу за все то время, что они вместе жили, спали и собирались стать семьей. От этого тоже было тошно, потому как повода что-то там предчувствовать он ей не давал.
Наоборот. Взял за руку. Снова оглядел от макушки до пяток. И с приклеенной улыбкой сказал:
- Ты такая красавица.
- Ты тоже замечательно выглядишь, - рассмеялась Женька. – Вылитый Ричард Гир!
- Серьезно?
- Очень серьезно! – она коснулась пальцами его щеки. – Ром, нам точно надо ехать? Ты кажешься усталым.
Роман прикрыл глаза. От ее прикосновения отравленное никотином сердце будто бы заходилось еще быстрее. И правда надо бы к врачу. На лицо сбой сердечного ритма. Износились трубы, Моджеевский. Жалко, что память, душу и чувства нельзя подлатать. Чтоб заплатки скрывали неудачные места, как будто бы их нет.
- Глупости, - усмехнулся он, наконец отстранившись. – Поедем, нас ждут. Будем танцевать до утра.
- Поедем, - согласно вздохнула она и вложила пальцы в его ладонь.
Он совершенно безотчетно, не иначе как по привычке, сжал их крепче, и только потом понял – черт его знает, как он будет без этих пальцев жить, если придется. Эта мысль настолько огорошила, что Роман даже не нашелся с ответом. Вместо этого снова усмехнулся и повел за собой. Их уже ждал внизу Вадик.
Для празднования юбилея господина Моджеевского был забронирован клуб «Айя-Напа», самый дорогой и престижный в Солнечногорске и, без ложной скромности, по всему побережью. Собственно, принадлежал он корпорации Романа, может быть, потому и сделавшись визитной карточкой приморского городка и заодно по-настоящему культовым местом, где принимали лучший отечественный фестиваль электронной музыки, на который стремилась попасть молодежь множества стран. Там же проходили концерты рок-звезд первого эшелона, и это было настолько круто для маленького курортного Солнечногорска, что, чего греха таить, Роман не мог не гордиться еще одним своим успешным детищем.
Он любил свой город. А когда что-то очень любишь, невозможно не стремиться усовершенствовать, сделать лучше, даже если надо расшибиться в лепешку. Такова была его натура, с которой сложно бороться. Из этого он состоял, поздно менять.
В тот вечер людей, свидетелей его жизни и его работы, на территорию клуба, расположенного прямо на пляже, на песке, натолкалось куда больше, чем самому Роману хотелось бы. Несколько друзей, несколько родственников, сын – один, без сестры. И без счету – партнеров, крупных чиновников, политиков, медиа-лиц, журналистов и просто полезных для его деятельности перцев, которых он бы рад не видеть никогда в жизни, а сегодня – в особенности.
Зашибись – было все. Вечер вел популярный стендапер из шоу, которое он никогда не смотрел, но его предложило ивент-агентство, которое не ошибается. На сцене выступала Ромкина любимая группа, исполняя собственные песни и каверы западных хитов. Толпа вокруг веселилась. Роман тягал Женю за руку по всей территории клуба – среди шезлонгов, столиков, на танцплощадку, под сцену и на каждую вспышку фотоаппарата отвечал улыбкой, на каждое слово – рукопожатием. Принимал поздравления, улыбался, балагурил и ненавидел их всех.
А потом взглядывал Женьке в глаза и спрашивал:
- Тебе нравится?
Женя растерянно ловила его взгляд и отделывалась быстрым кивком.
Результатом двух дней, проведенных в одиночестве в его квартире, стала ее уверенность, что он все еще сердится на нее за попытку уйти. Других причин она не находила. И не имея сил чем-либо отвлечься, ждала минуту, когда хлопнет входная дверь, чтобы выйти к нему навстречу. Чтобы он не подумал, что она все же выполнила задуманное.
О том, почему она не ушла, он выстроил целую теорию, находя тому все больше подтверждений. Вовремя разыгранная ссора – куда эффективнее ежедневной головомойки на тему бывшей жены. Ярчайшим доказательством этого стал резкий Женин переход из холода покладистости и всепонимания в жар ревности и обиды.
Женя показала характер. Он – как последний лошара повелся. А завтра она будет гулять направо и налево, но и дальше жить в шоколаде. Потому что от нее он что угодно примет. Уже сейчас принимает, постоянно сомневаясь в собственной же теории и пытаясь дать себе остынуть.
В нем говорил прагматик, рационалист, аналитик, чей ум сделал его тем, кем он стал. А человек, который все эти месяцы жил с Женей, орал совершенно другое: не может такого быть! Не может! Просто присмотрись – и ты поймешь. И Моджеевский уже не различал, во что он верит больше.
Потому кивал в ответ и тащил Женьку дальше до следующего тела, которое считало своим долгом поприветствовать его обязательным сегодня фамильярным «Сорок пять, Рома – ягодка опять».
- Не замерзла? Будешь шампанское или что покрепче? – снова спрашивал Моджеевский, продолжая приглядываться к Жене и в каждом жесте искать ответ на свой вопрос. Не заданный, а тот, что крутился внутри него, не останавливаясь.
