чистки лица, если это она на фото на вашем пианино.
– Сыграть в кино? – сглотнул я и испытал разряд в сердце, который обычно используют медики для воскрешения мертвецов. – Моя жена до ужаса стеснительная, но я, по правде говоря, немного играл в колледже и местном театре. Я исполнял на коньках роль Парсона Мэндерса в «Ибсене на льду», и все до сих пор обсуждают мою игру в «Унижении паче гордости» [6]. Меня выбрали на роль Тони Лампкина с нервными тиками, от которых люди в Юме сходили с ума от смеха. Конечно, я понимаю, что есть разница между игрой на сцене и игрой в фильме, необходимо регулировать ширину формата с помощью линз, так сказать.
– Конечно, конечно, – сказал линейный продюсер. – Роучпейст в вас верит.
– Но он никогда не видел меня, – возразил я, чувствуя легкие нотки торговли.
– Роучпейст работает, повинуясь инстинктам. Именно поэтому его называют Джоном Кассаветисом [7] нашего поколения. Ему понравилось то, что он увидел, когда осматривал ваш шкаф с одеждой. Тот, у кого такой талант к выбору нарядов, идеально подходит на роль Шеперда Грималкина.
– Кто? Грималкин? – я зажегся. – Что за персонаж Грималкин? Не могли бы вы дать мне краткое описание сюжета. Общей фабулы будет достаточно.
– Для этого вам нужно поговорить с режиссером. Могу лишь сказать, что это смесь «Челюстей» и «Персоны» [8]. Подождите минутку. Хэл Роучпейст сейчас объяснит. – Мне послышалось, что Роучпейст не желает обсуждать данный вопрос, и я вроде бы уловил, как Инчейп использует фразу «агнец на заклание». Затем заговорил новый голос.
– Хэл Роучпейст, – протрубил он. – Полагаю, Мюррей объяснил, что мы хотели бы снять вас в самой важной сцене фильма.
– Вы можете рассказать мне что-нибудь о Грималкине? Его предысторию, мотивы, для того чтобы я начал выстраивать его как героя. Само имя предполагает глубину души.
– Этого у него предостаточно, – согласился Роучпейст.
– Грималкин проницательный; философ, но с чувством юмора, за словом в карман не полезет, но при этом отлично орудует кулаками. Бесспорно, магнит для женщин, Красавчик Браммел [9], который, благодаря своей медицинской этике и навыкам управления самолетом, снискал уважения у величайшего преступника, Профессора Дилдариана. А еще…
В этот момент телефон, по всей видимости, был вырван из рук Роучпейста, и оживленный Мюррей Инчейп снова заговорил.
– Что скажете, можем ли мы вписать вашу квартиру как место проживания главного героя?
– Главного героя? – сказал я с восторгом, не веря тому, насколько ошеломляюще развивались события. – Когда я могу получить свои реплики, чтобы начать их разучивать?
На другом конце провода повисла тишина, почти могильная, а затем:
– Роучпейст не работает по сценарию, – объяснил Инчейп. – Его фишка – спонтанность. Этот парниша, словно Феллини, черпает вдохновение в моменте.
– Импровизация для меня не в новинку, – пропищал я. – Когда я играл Полония в летней постановке, еноты утащили мой пластилиновый нос. Зачем им делать такое…
– Вот как вы запели, – перебил Инчейп, и я услышал, как на заднем фоне кто-то третий сказал: «Мюррей, твоя курица тандури здесь, сколько мне оставить курьеру на чай?»
– Увидимся во вторник, пройдоха. Они привезли папа-дамы? – это было последним, что я услышал от продюсера, затем щелчок и гудки.
Будучи несостоявшимся актером в душе, я на неделю погрузился в просмотр фильмов Марлона Брандо и чтение книг Станиславского. Я печально размышлял о том, насколько другой могла бы быть моя жизнь, если бы много лет назад я не поступил в спешке в школу бальзамирования, а последовал зову сердца и пошел в Актерскую студию.
Не осознавая, как рано начинают работать съемочные группы, в предрассветный час в назначенный день я был вырван из объятий шести таблеток «Эмбиента» [10] таким стуком в дверь, будто они обнаружили тайное убежище Анны Франк. В панике, думая, что произошло землетрясение или биологическая атака, я выпрыгнул из кровати, поскользнулся, полетел вниз по лестнице и обнаружил, что улица была захвачена трейлерами и дорожными конусами.
«Пошли, дедуля, время идет», – сообщил мне безумного вида помощник режиссера, и в один миг дом оказался под господством мастеров, электриков, плотников и разнорабочих, которые расчехлили свой арсенал инструментов для разрушения. Шесть грузовиков с кинооборудованием были стремительно разгружены бригадой угрюмых амбалов, которые с профессиональной точностью уничтожали, разбирали и уродовали любые предметы интерьера, стоящие больше трех долларов. По указу оператора, бородатого выходца из Восточной Европы по имени Финдиш Мензис, в стены из красного дерева были забиты гвозди и повешены осветительные приборы, которые затем были резко вырваны и привинчены к оригинальной потолочной лепнине комнаты. Постепенно выходя из ступора, я высказал свое возмущение Мюррею Инчейпу, который вошел, поедая булочку с творожным сыром, пока ямайский капучино капал с его стакана из «Старбакса» прямо в центр нашего обюссонского ковра.
– Вы сказали, ничто не будет повреждено, – прохрипел я, когда от ударов молотка рухнул кусок штукатурки, превращая лампу от «Тиффани» в груду разноцветных осколков.
– Поздоровайтесь с Хэлом Роучпейстом, режиссером, – сказал Инчейп, игнорируя мою жалобу, пока несколько кроманьонцев с осветительными стойками пробивали дыру в шелковых обоях начала века, сравнимую по размерам с той, что затопила Титаник.
– Я взял на себя смелость сочинить небольшую предысторию, – замурлыкал я. – Его прошлое, чтобы раскрыть Грималкина. Я начну с его детства в качестве сына странствующего продавца пасхальных булочек. Затем…
– Да, да. Аккуратно, тележка оператора, – сказал Роучпейст, когда ручка тележки опрокинула вазу.
– Ну и ну, – буркнул он извиняющимся тоном. – Скажите, эта вещица, только что испорченная до неузнаваемости, была времен империи Тан или Сун?
* * *
К десяти утра, благодаря задорным приступам креативности Роучпейста и его явно невменяемого сценического дизайнера, превращение дома из таунхауса Верхнего Ист-Сайда в мавританский бордель было завершено. Наша собственная мебель была беспорядочно разбросана снаружи на тротуаре, несмотря на то что начался довольно сильный дождь. В моей гостиной актеры массовки, загримированные, словно гурии, соблазнительно развалились на подушках. Амброзия Вилбейс, насколько я понял, играла похищенную аристократку, вынужденную исполнять прихоти порочного султана, который оказался ее замаскированным диетологом и за которого она выходила замуж на борту космического шаттла. Почему наша жилплощадь была настолько важна для этого воплощенного кошмара, было откровением, доступным только такому гению, как Роучпейст. Для моей жены эта масштабная бойня была лишь малой ценой, необходимой для встречи с Брэдом Панчем, который шептал ей что-то на ухо, а она отвечала:
– Нет, они настоящие.
К трем часам дня моя сцена так и не началась, и, если не считать небольшой пожар в нашей библиотеке, созданный специалистами по спецэффектам, в котором огонь поглотил моего подписанного
