Ознакомительная версия.
Командир корабля — сорокалетний, красивый, подтянутый, асс в полном смысле — приветствует его сразу внутри.
— Да, можно лететь.
В салоне… такое и во сне не приснится — ну все знакомые лица.
Ришельевич тычет в коньячный рог пальцем.
— Угостишь?
— В подарок везу.
Депутат известный жрет «Импазу» как семечки, из правительства люди — кого только нет.
Он не успел сесть в кресло, рядом со своим заместителем, как самолет потянули на взлетку.
— Ну и с богом, — говорит заместитель, — спасибо еще надо сказать.
Командир, проходя по салону заметил — не дожидаясь положенных угощений, многие прихватили с собой и пить начали загодя.
Этим людям, конечно, замечаний не сделаешь.
Он привычно пустил лайнер по взлетке, привычно оторвался и, набирая высоту, очень мягко начал вираж.
И раньше времени дал команду убрать предупреждающие в салоне огни — если там вообще обратили на них внимание и кто-то пристегивался.
Стюардессы тоже поскорей приступили к работе.
Все шло нормально.
Шестая минута полета.
…
Восьмая, он уже ложится на курс.
Молоденькая старшая стюардесса вдруг заявилась.
— Там, там, черный петух на правом крыле.
Штурман, бортмеханик, второй пилот уставились на нее…
Командир не очень пришел в удивление.
Но не порадовало — «Колес наглоталась, думает, теперь ей все можно».
— Да вы посмотрите, пойдите и посмотрите!
— Что он там делает? — флегматично произнес командир.
— Обшивку клюет.
Они с бортмехаником обменялись ироничными взглядами.
— Ну, прогуляйся.
Тот лениво отправился.
Стюардесса побежала вперед.
Когда бортмеханик оказался в салоне, почувствовал сразу, что что-то все-таки происходит — люди прилипли к иллюминаторам, а по центру у правой линии кресел их целое скопище.
Стюардесса, и другая с ней вместе, упрашивали расступиться и дать пройти.
— Позвольте, — мягко произносил бортмеханик, — позвольте, пожалуйста.
И когда люди по центру ему уступили, попросил:
— Ненадолго совсем освободите вот это крайнее, у иллюминатора, кресло.
Странно, слово «петух» было произнесено уже несколько раз.
Какой петух при скорости восемьсот пятьдесят километров в час?
Наконец, он сел в кресло…
На крыле — большущий черный петух.
Невозможно.
Прямо перед ним, почти у борта был настоящий петух.
— Невозможно, — вслух произнес бортмеханик.
— Вы посмотрите, чем он занимается! — тревожно произнес женский голос из кресла за ним.
Петух бил клювом обшивку.
От каждого удара в обшивке появлялась новая дырочка.
Петух работал целенаправленно — пробил уже дырки «в линию» от переднего края крыла к концу, где закрылки, и сейчас, в полуметре от первой, добивал вторую такую же линию.
Бортмеханик вдруг понял, что сейчас будет — полоску обшивки сорвет с крыла.
Петух быстро довел работу, обшивку дернуло, загибаясь куском, она поползла.
— Петя, — похолодел бортмеханик, — куриную твою мать! Ты что делаешь?!
Петух скосил на иллюминатор глазом, перескочил дальше и начал долбать новую линию.
— Пустите, пустите! — расталкивая людей, бортмеханик устремился к пилотской кабине.
— Командир, там аппарат какой-то в виде петуха, срывает с крыла обшивку.
Командир сам почувствовал уже легкую, но вибрацию справа.
— При таком темпе у нас три минуты, — бортмеханик стал с трудом выговаривать, — четыре — максимум.
Четыре? Они уже не вернутся на аэродром. Куда?.. На какой-то военный? Переговоры займут больше времени.
— В салон! — приказал он. — Предупреди — это не падение, а резкий сброс высоты. Штурман, где облака?
— На трех километрах.
Так, на прорыв в «видимость» уйдет примерно минута. Там вода где-то, Клязьменское уже прошли, но должна быть Ока.
— Командир, где-то рядом Ока, — говорит штурман, хорошо что спокойным голосом.
Самолет уже идет вниз с приличным ощущением невесомости. Чертовы облака все еще внизу далеко.
Дернуло справа, отчетливо дернуло.
— Закрылки?
Второй пилот отвечает, и тоже спокойно:
— В рабочем, никаких аварийных сигналов.
Надежда теперь на непотерю управления. Если задеть воду крылом — конец.
— Скорость четыреста, — сообщает второй пилот.
Да, он сбрасывает, но совсем, «до посадочной», скорость сбрасывать нельзя — на малой самолет нырнет в воду носом, потом вскинется корпусом вертикально — это тоже конец.
Какую выбрать на воду скорость?
Учеба, аварийные тренажи…
Да, двести пятьдесят где-то, и держать ее три-четыре секунды, потом — отключение двигателей.
Близко совсем облака, штурман взялся уже за бинокль.
— Входим в облака, командир.
Наконец.
Но еще раз дернуло и сразу стало слегка мотать.
Ну, так бы вот только, с этим он справится.
Еще облака… нет, закончились.
— Воду!
Нельзя ему повышать голос.
— Вижу, есть вода!
Он сам что-то видит.
— А хватит?
— Большая, выходи креном на тридцать.
А черт, сильно стало мотать.
Но крен, похоже, ему удается.
Удается, а дальше?
Он не знает, что будет дальше!
Спокойней, тверже, удерживать надо баланс.
Все где-то уже на грани…
Промелькнуло вдруг — если бы мог обменять свою жизнь на эту посадку, на секунду бы не задумался.
Молоденькая старшая стюардесса молилась у входа в кабину.
— Господи, помоги! Мне-то за что?
— Я-то, милочка, очень хорошо знаю за что.
Бывшая «старшая» вошла в салон, там… всё стонало и выло.
— Молчать, сукины дети! Асс за штурвалом! Рылами заставлю вытирать каждого, кто обгадится!
Она присмотрелась — тот вон, мордатый, уже приготовился.
Стюардесса подскочила и сорвала туфлю с длинным каблуком.
— Я тебе нагажу, я тебя научу, сукин сын!
Мордатый спрятал в колени голову и заскулил.
В диспетчерской недоумевали.
Вызванный начальник аэродромной службы скоро явился.
— Что тут у вас?
— Женевский борт не выходит на связь. Должны уже пятнадцать минут быть в воздухе. Вон, поглядите, стоят на взлетке, жгут топливо, и ни с места.
Начальник удивился, пожал плечами.
— Сейчас пошлю на бетонку машину, пусть объяснятся как-нибудь знаками через кабину пилота.
Было заметно, небо похолодело, стало выше и строже.
Апокалипсис
«Неправедный пусть еще делает неправду; нечистый пусть еще сквернится; праведный да творит правду еще, и святый да освящается еще… гряду скоро, и возмездие Мое со Мною, чтобы воздать каждому по делам его».
Ознакомительная версия.
