- Сейчас посмотрим, - говорит длинный, - разве, - говорит, - их тут всех подлецов упомнишь!
Достал из кармана ворох каких-то бумаг, покопался в них и говорит:
- Этот! Вот, - говорит, - написано: смерть наступила в тринадцать ноль-ноль.
Я говорю удивленно:
- У-у кого наступила?
Маленький говорит:
- А тебя вообще не спрашивают! Совсем, - говорит, - обнаглели! В позапрошлом годе, - говорит, - вот так же один старикашка заведующего испугал. Тот только себе налил, а старикашка - хвать и - выпил! И за закуской тянется...
Длинный говорит:
- Да, бывают в жизни загадочные явления! Но я на всякий случай еще раз проверю.
Проверил и говорит:
- Нет, все правильно, вот написано: Анисимова Аграфена Петровна... 1883 года рождения.
- Идиоты! - заорал я. - Я жаловаться буду!
- В позапрошлом годе, - говорит маленький, - вот так же одна бывшая старушка жалобу написала. Скоро уж ответ, наверное, придет...
- Разберутся, - говорит длинный. - Сейчас насчет этого строго!
Тут маленький говорит задумчиво:
- Однако, - говорит, - непонятная старушка попалась: в брюках, с усами и лысина вон блестит!..
Длинный говорит:
- Ну и что, может, она панкует!
- В позапрошлом годе, - говорит маленький, - рокеров привезли, так вместо рокера мотоцикл похоронили. Металлистов, - говорит, - легко перепутать...
- Врача! Врача мне позовите! - заорал я.
Тут открывается дверь и входит врач: халат накрахмаленный, взгляд строгий. На груди стетоскоп, на голове - пыжиковая шапка, чтоб не сперли.
- Почему, - спрашивает, - больной так дико кричит? Опять лекарства в счет следующего квартала даете, чтоб план перевыполнить?
- В позапрошлом годе, - говорит маленький, - мы им лекарства на кухне в котел закладали, чтоб всем без обиды! А в этом, раз вы ругаетесь, решили вообще не давать!
- К тому же это не больной, - говорит длинный, - а вот... - Покопался в своих бумажках и говорит изумленно: - Оказывается, у меня две бумажки слиплись, и это получается не Аграфена девятнадцатого века рождения, а... аппарат - искусственная почка!
Врач поджал губы и говорит понимающе:
- Это, - говорит, - наверное, японцы делали, наши так не могут!
- Наши меня делали! Наши! - закричал я.
- Во дает! - обрадовался маленький. - Значит, научились! Ну, взяли, что ли?! - скомандовал он своему длинному напарнику и ухватил меня за ногу.
- Ой! - заорал я, дернулся и... вывих-то выправил. Вскочил и бежать оттуда сломя голову. Да так, что по дороге в столб врезался и теперь уж и сам не пойму: то ли это в действительности было, то ли мне примерещилось!
У редактора отдела прозы Николая Ивановича Журкина работы много. Поэтому домой он вернулся утомленный, поужинал и хотел прилечь отдохнуть, но тут его внимания потребовала жена.
- От тети Фаи письмо пришло, обижается, что не пишем.
- Ну вот и напиши, - сказал Николай Иванович, укладываясь на диван.
- Я уже написала, - призналась жена, - да только знаешь, я ведь институт давно кончала, ты бы посмотрел, может, где ошибки, а то неудобно...
- Ну ладно-ладно, давай, - нехотя согласился супруг.
Он поднялся с дивана, сел за письменный стол, начал читать и сразу сморщился, как от кислого.
- Ну, что это такое?!
- Что? - встрепенулась жена. - Где?!
- Ну вот: "Дорогая тетя Фая!"
- А что?
- А то, что имя какое-то вычурное, надуманное, нетипичное.
- Так ведь ее ж так зовут.
- Мало ли кого как зовут, - снисходительно и устало произнес супруг. - Имя должно быть простое и невольно как бы определяющее внешний облик. Понятно?
- Это да, только ведь...
- Вот возьми, к примеру, у Толстого: Болконский - и сразу представляется эдакий, понимаешь ли, красивый, благородный человек. Не надо оригинальничать, а надо всегда идти от жизни. Вот давай подумаем вместе: тетя у тебя женщина полная, значит, и назвать ее нужно Полина!
Женщина испуганно вытаращила глаза, а Николай Иванович жирно перечеркнул в письме "Фая" и написал сверху "Полина".
- Ну вот так-то лучше, - сказал, смягчаясь. - А это вот что у тебя: "Извини, что долго не писала"? Во-первых, последнее слово имеет двойной смысл...
- Ой! - только и молвила женщина.
- ...а во-вторых, это так старо, затаскано, столько раз было, что совершенно никуда не годится!
- А что же годится? - растерянно пролепетала супруга.
- Начинать надо всегда коротко, динамично и главное - сразу заинтересовать читателя, - объяснил Николай Иванович. - Вот, допустим, так: "Здравствуй, дорогая тетя Полина! Вчера я чуть не попала под трамвай". Ты же сама говорила, что вчера что-то такое с тобой случилось. И не надо выдумывать, надо писать то, что хорошо знаешь.
Супруга глубоко и судорожно вздохнула, а Николай Иванович зачеркнул в письме первое предложение, вписал новое, опять уткнулся в письмо и опять передернулся.
- А это у тебя что: "У нас все по-старому"?! Как по-старому? Что по-старому?! И вообще, что за манера писать фразу, не несущую смысловой нагрузки? Это мы вычеркиваем, - твердо произнес супруг, - и даем описание трамвая и пейзаж...
Редактирование продолжалось еще с полчаса. А когда письмо было готово, Николай Иванович привычным движением сунул его в ящик письменного стола и сказал жене:
- Ну вот и все.
Было это так давно, что, вспоминая то время, все дни теперь представляются солнечными и радостными.
Работал я тогда выпускающим в издательстве. Располагалось оно на тихой улочке в старом двухэтажном особнячке.
Наш производственный отдел занимал на втором этаже одну комнату, вероятно, бывшую спальню, потому что, как только я приходил на работу, мне сразу хотелось спать. И я торопился быстрее покинуть издательство, что вплотную совпадало со служебными интересами. Рукопись, верстка, сверка, чистые листы, сигнальный экземпляр - все это, вызывающее в душе писателя благоговейный трепет, я носил в кирзовом портфельчике из издательства в типографию и обратно, и самая хорошая для меня книга была та, где меньше листов.
Хорошо было весной или в золотую осеннюю пору не торопясь брести переулками, разглядывать афиши, газеты. Или в дождь сидеть в пустом утреннем кафе и смотреть, как по тротуарам бегут куда-то по лужам люди.
В типографиях работало много молодых разговорчивых женщин. Если я попадал в обеденный перерыв, я пил с ними чай. Случалось, ходил для них в магазин, а чаще просто слонялся по цехам. Дни катились один за другим плавно и легко. А то, что они катятся легко лишь под горку, я еще не знал. Это теперь, как только мне становится хорошо, я сразу настораживаюсь и смотрю по сторонам.
А тогда, в тот солнечный, жаркий, июльский день, я, широко улыбаясь, вошел в типографию и выложил на стол технолога по набору рукопись, в которой, как тут же выяснилось, не хватало последних двух страниц. В портфеле были еще пирожки в промасленной бумаге, сырые плавки и в углу мятая пробка от кефира. А двух страничек не было.
Технолог Мария Петровна - добрая женщина, после того, как я достал пробку и пирожки, сказала, чтобы я не волновался и позвонил своему начальнику. Я позвонил. Василий Владимирович - человек мягкий и болезненный, обреченно сказал: "Я так и знал!", а потом замолчал, видимо, полез за валидолом.
Я представил, как он кладет в рот таблетку, и закричал в трубку: "Василий Владимирович, не волнуйтесь! Они здесь, здесь они!"
Мария Петровна глядела на меня внимательно, словно я ей колбасу из магазина принес, но сдачу отдать забыл. Я поспешил и ее заверить: "Я сейчас все принесу!"
Забрал рукопись, вышел из типографии и сел тут же неподалеку на бульваре на лавочку. И стал вспоминать, где мог потерять страницы: на пляже или в кино? В кино я только купил билеты на вечер, они вот - в кармане. На пляже? "Точно! - вспомнил. - Когда я съел там один пирожок, чем-то вытирал руки..."
Рядом в песочнице малыши лепили куличики, пенсионеры на соседней лавочке играли в шахматы. "Хорошо быть малышом или пенсионером", - подумал я и немного успокоился. А когда человек спокоен, ему легче принять нужное решение. И я решил сам дописать те две страницы. Вспомнил автора рукописи - писателя в очках и с привычкой почесывать за ухом, и окончательно утвердился в своем намерении.
Рукопись обрывалась на словах "Он решил завтра же...". Как я разобрался, речь в книге шла о строительстве завода и о любви. Завод построили, но вот вернулся ли главный герой к своей жене, оставалось неизвестным. Сначала я подумал, что вернулся. А потом засомневался: два дела в одной книге не могли кончиться удачно.
Съел пирожки, выбросил из портфеля пробку и подумал: "А что - мне больше всех надо? Пускай вернется, а если ему не понравится, уйдет опять!" Достал записную книжку и на пустых страничках "Э", "Ю", "Я" продолжил: "...вернуться к своей жене, но не навсегда".
