— Глупости! Это был предлог.
— Что «это»?
— Всё это. Она решила от меня избавиться и ухватилась за первую попавшуюся акулу.
— Да ну, Тяпа.
— Говорю тебе, я не мог ошибиться. Всё сходится.
— Но, господи прости, зачем ей от тебя избавляться?
— Вот именно. Ты попал в точку. Точно такой же вопрос я задал сам себе, и вот ответ: затем, что она полюбила кого-то другого. Это за версту видно. Другого объяснения нет и быть не может. Она уехала в Канны, думая только обо мне, а приехала, вообще обо мне не думая. Совершенно очевидно, она познакомилась там с каким-то поганым интриганом и отдала ему своё сердце.
— Да ну, Тяпа.
— Прекрати на меня нукать. Я прав на все сто. И вот что я тебе скажу, Берти. Лучше бы этому гаду заранее выбрать место получше в доме для инвалидов, потому что если я его повстречаю, он пожалеет, что появился на свет божий. Где бы и когда бы он мне ни попался, я сначала вытрясу его мерзкую душу, а потом выверну наизнанку и заставлю проглотить самого себя.
И с этими словами он вскочил с кресла и пулей вылетел из комнаты, а я, подождав несколько минут, чтобы дать ему возможность уйти как можно дальше, отправился в гостиную. Стремление особей женского пола торчать в гостиных после обеда было мне хорошо известно, и я надеялся найти там Анжелу. У меня язык чесался высказать всё, что я о ней думаю.
Как вы понимаете, теория Тяпы о неизвестном, в которого якобы втюрилась Анжела, не выдерживала никакой критики, и была не более чем плодом больной фантазии его воспалённого мозга. Акула и только акула нарушила их любовную идиллию, и я не сомневался, что, переговорив с Анжелой, смогу утрясти это недоразумение в шесть секунд.
Сейчас объясню, почему я был так уверен в успехе. Видите ли, я считал невероятным, чтобы добрая, нежная Анжела не была тронута до слёз и вообще потрясена до глубины души поведением Тяпы за обедом. Даже Сеппингз, дворецкий, — не человек, кремень, — вздрогнул и покачнулся, когда Тяпа отказался от nonnettes de poulet Agnet Sorel, а слуга, стоявший рядом с блюдом жареного картофеля, вытаращил глаза, словно увидел привидение. Я даже представить себе не мог, чтобы такое важное, можно сказать, эпохальное событие не оставило следа в душе моей кузины, и поэтому был убеждён, что сейчас она страдает, мучаясь утрызениями совести и думая только о том, как бы ей поскорее помириться со своим суженым.
Однако, когда я вошёл в гостиную, никого, кроме тёти Делии, там не было. Мне показалось, она бросила на меня какой-то странный взгляд, я бы даже назвал его неприветливым. Впрочем, моё удивление быстро прошло; я вспомнил, какие муки испытывал Тяпа, и решил, что тётя Делия, так же как он, находится в дурном расположении духа из-за недостатка калорий. В конце концов нельзя было требовать, чтобы моя тётушка на пустой желудок сияла бы так же радужно, как на полный.
— А, это ты, — сказала она.
С этим трудно было спорить.
— Где Анжела? — спросил я.
— В постели.
— Как, уже?
— У неё болит голова.
— Гм-мм.
По правде говоря, мне это совсем не понравилось. Когда на глазах у девушки возлюбленный приносит ей великую жертву, она не заваливается в постель со своими головными болями, если, конечно, страсть с новой силой разгорелась в её груди. Нет, она крутится вокруг своего избранника юлой, бросая на него мученические взгляды из-под полуопущенных ресниц и пытаясь довести до его сведения, что, ежели он только захочет, она плюнет на все свои дела и усядется с ним за стол переговоров, дабы выработать приемлемое решение проблемы. Да, можете не сомневаться, эта история с постелью натолкнула меня на размышления.
— Значит, в постели, что? — задумчиво произнёс я.
— Зачем она тебе?
— Хотел с ней прогуляться и заодно поболтать.
— Ты хочешь прогуляться? — неожиданно оживляясь, спросила тётя Делия. — А в каком направлении?
— Ну, сам не знаю. Мне всё равно.
— В таком случае могу я попросить тебя об одной услуге?
— Само собой.
— Это не займёт у тебя много времени. Знаешь тропинку, которая ведёт мимо теплиц к огороду и заканчивается у пруда?
— Конечно, знаю.
— Возьми в сарае прочную верёвку или кусок проволоки, отправляйся к пруду:
— Понял.
-:и поищи там большой камень. На худой конец сойдут и несколько кирпичей.
— Хорошо, — покорно сказал я, хотя, честно признаться, в голове у меня был сплошной туман. — Камень или кирпичи. Будет сделано. А дальше?
— А дальше, — ответила тётя Делия, — я хочу, чтобы ты, как послушный мальчик, перетянул бы кирпичи верёвкой, сделал бы на другом её конце петлю, надел бы петлю себе на шею и прыгнул бы в пруд. Через несколько дней я распоряжусь, чтобы тебя выловили и похоронили, потому что больше всего на свете мне хочется сплясать на твоей могиле.
Туману в моей голове прибавилось. И не только туману. Меня оскорбили в лучших моих чувствах, мне нанесли тяжёлую душевную травму. Я вспомнил фразу из одной книги: «Она внезапно выбежала из комнаты, в страхе, что не сможет удержаться и с уст её сорвутся ужасные слова, поклявшись, что ни на минуту не останется в этом доме, где её унижают и оскорбляют». Поверьте, сейчас я испытывал такие же чувства.
Затем я напомнил себе, что разговариваю с женщиной, которой не удалось вовремя заморить червячка, и удержался от язвительного ответа, который вертелся у меня на кончике языка.
— В чём дело, тётя Делия? — мягко спросил я. — За что такая немилость?
— Немилость!
— Да. Чем Бертрам провинился?
Из глаз её вырвалось пламя, от которого я чуть было не ослеп.
— Какой кретин, болван, идиот, дебил, тупица уговорил меня против моей воли отказаться от обеда? Я знала, что это добром не кончится. С самого начала мне:
Я понял, что поставил правильный диагноз, и торопливо перебил её:
— Не волнуйся, тётя Делия. Всё будет хорошо. Я понимаю, тебя мучает голод, что? Дело поправимое. Как только все уснут, спустись в кладовку, где, по сведениям из достоверного источника, находится холодный пирог с говядиной и почками. Наберись терпения. Не теряй веру. Ты принесла жертву не напрасно. Вот увидишь, скоро сюда придёт дядя Том и начнет хлопотать над тобой и выписывать чеки.
— Правда? Знаешь, где сейчас Том?
— Я его не видел.
— Он сидит в своём кабинете, закрыв лицо руками, и бормочет о геенне огненной и о вконец опустившемся человечестве.
— Опять взялся за старое? Но почему?
— Потому что мне пришлось поставить его в известность, что Анатоль от нас увольняется.
Не стану скрывать, всё поплыло у меня перед глазами.
— Что?!
— Анатоль объявил, что он от нас уходит. Ты думал, твой блестящий план удался на славу? Интересно, чего ты ждал от чувствительного, темпераментного французского повара, после того как тебе взбрело в голову уговорить всех и каждого отказаться от обеда? Мне сказали, когда первые две перемены вернулись на кухню практически нетронутыми, он заплакал, как ребёнок. А когда то же самое произошло с остальными блюдами, он решил, что это заговор, что его намеренно оскорбили, и не сходя с места подал в отставку.
— Господи помилуй!
— Он тебя не помилует. Анатоль, божий дар желудочному соку, исчез как дым, как утренний туман, и всё благодаря тому, что мой племянник — идиот. Теперь тебе понятно, почему я хочу, чтобы ты утопился? Я должна была предвидеть, что несчастья обрушатся на этот дом после того, как ты в него проник и начал изображать из себя умника.
Суровые слова, но я не обиделся на свою плоть и кровь. По правде говоря, у тёти Делии были все основания считать, что Бертрам попал пальцем в небо.
— Мне жаль, что так получилось, тётя Делия.
— Что толку от твоей жалости?
— Я хотел, как лучше.
— В следующий раз захоти как хуже. Может, тогда нам удастся отделаться лёгким испугом.
— Говоришь, дядя Том нервничает?
— Стонет, как заблудшая овца. Ни о каких деньгах мне теперь и мечтать не приходится.
Я задумчиво погладил подбородок. Тётя Делия знала, что говорила. Лучше чем кому другому мне было известно, какой страшный удар получил дядя Том, услышав об увольнении Анатоля.
По-моему, я уже упоминал в своих хрониках, что появившаяся как все мы из моря достопримечательность, за которую тётя Делия вышла замуж, сильно смахивала на опечаленного птеродактиля, а причина его печали заключалась в том, что за долгие годы службы на Востоке, где он грёб деньги лопатой, помимо миллионов дядя Том заработал несварение желудка, и единственным поваром, способным пропихнуть в него пищу без последствий для кишечника, напоминавших пожар Москвы во времена Наполеона, был непревзойдённый мастер гастрономических искусств, Анатоль. Да, всё полетело вверх тормашками, и, должен признаться, в голове у меня царил полный кавардак. Ничего путного на ум мне не приходило.
