В углу на небольшой эстраде бился о тарелки и в голос завывал оркестр.
— А вот и он. Он уже здесь! — Малоземельский провел Николая через весь зал к столику, где в обществе красноволосой закатной дамы сидел Шпенглер. — Прости, что отыскали тебя тут. Есть срочное дело, а тебя поймать — сам знаешь…
— И отлично сделали, что нашли, — кисло отозвался жилец четвертой квартиры. — Замотался — столько дел, сам понимаешь…
Меня ты хочешь, Я знаю, очень хочешь… —
сообщил оркестр.
— Что же ты не знакомишь нас? — капризно протянула закатная и показала рюмкой. — Ты последние дни вообще какой-то странный. — Не обращайте на него внимания. Он плохой! — она легонько ударила кавалера салфеткой.
— Ладно тебе… Знакомься: Малоземельский, известный критик. А это…
— Шмидт. Ценитель женского обаяния, — председатель поцеловал пухлую руку и тут же повернул ее ладонью вверх. — Какие великолепные линии! Хотите, угадаю ваше имя? Анастасия.
— А вот и не угадали. Клара… Ну, что же ты не заказываешь? Твои приятели, наверно, пришли голодные.
Меня ты хочешь, хочешь… —
настаивал оркестр.
К дирижеру приплыла, стоя ребром на блюдце, зеленая купюра. При виде ее оркестр вскинулся, забыл про желание, ухнуло, закачалось и поверх фужерного звона понеслось:
Налетчики, мои налетчики, Кошельки, кошельки да кошелечки…
А закончилось волчьим воем:
Бокалы пустые, зубы золотые!
Зал гудел, столики переговаривались:
— Что сегодня?
— Четвертина, брусок, доска.
— А аксилит?
— Аксилит больше не идет. Идут собаки… Что у Наины?
— У Наины итальянские сапоги и Дюма. Два вагона и два.
— Дюма — это опасно.
— Не опасней сапог.
В оркестр впорхнула еще одна купюра.
Девочки, девочки, Надбитые тарелочки… —
оценил ее оркестр.
Столики продолжали:
— У вас есть челюсти?
— У меня есть челюсти. Сто двадцать тысяч американских челюстей.
— Беру.
— Вывоз ваш. Нужен грузовик.
— Будет грузовик.
У Шпенглера над плечом склонился официант.
— Значит, так: для друзей раковый суп каждому. Два раза оливье, два лангет-пикап… Даме «Пти шато». Нам «Энеи»… Между прочим, у «Энеи» ни одной бочки моложе трехсот лет! В подвалах ползают специально выведенные пауки.
Между столиками произошло движение. От входной двери шел толстяк в малиновом пиджаке. Рядом семенила девочка, на шаг сзади, выворачивая ноги, брел охранник.
— Костя Кныш, — вполголоса сказал Шпенглер, подцепил на вилку рогатый кусок осетрины в соусе и метнул его в рот. — Недвижимость в центре. Полный контакт с мэрией. Вчера стоил триста миллиардов. Девочка новая. Сколько дадите ей лет?
— Четырнадцать, — наугад сказал Николай. — Когда-то у меня в Тбилиси была знакомая. Такой же чистый лоб. Сказка любви золотой. Увели прямо из конюшни.
— Шестнадцать и два дня. Закавказский паспорт. Костю голыми руками не возьмешь.
У него специально по малолеткам работает человек.
— Киса, киса, ты — моя Анфиса! — заказал зал. — Десять штук.
Оркестр загрохотал. Затряслось, заплясало. Но когда уже Николаю показалось, что стены идут трещинами, а из трещин бьет красная трава, все оборвалось. Танцующие бросились к столикам.
— Сейчас начнется самое интересное, — пояснил Шпенглер.
Из-за кулисы бедром вперед, коленки в оранжевом распахе халатика, вышла девица. Следом один слуга вынес металлическое блюдо, а второй — картонный ящик. На нем был нарисован финский петух. Третьим из-за кулисы выбежал голубой фрак. Под радостный свист он поднял над головой бронзовый гонг и молоток кадушечкой.
— Господа, яйца все именные, не забудьте! — крикнул он и надавил на стене белую клавишу. Погас верхний свет, на полу зажегся зеленый луч. — Начинаю! — он жестом фокусника достал из ящика белое куриное яйцо.
Публика радостно загоготала.
— Десять тысяч! — раздалось из дальнего угла.
— Десять тысяч. Кто больше?
Яйцо было продано, подписано владельцем и положено на блюдо. Белая горка на блюде росла. Покупали за рубли, за доллары, за марки.
Когда из ящика было извлечено последнее яйцо, он был перевернут и выброшен.
Оркестр заиграл туш, в зале наступила тишина. Ударник начал бить в стальной треугольник. Столики приподнялись. И тогда оранжевый халат повернулся к залу спиной, взметнулся вверх, полетел в сторону. Вспыхнув нагим телом и вскинув лотосом руки, девица села на яичную гору. Грянул марш. Желтая река хлынула на пол.
Неся на высоко поднятых руках деву и блюдо, с которого текли яичные сопли, слуги скрылись за кулису, следом клоуном, перевернувшись через голову, исчез фрак.
Зал ревел.
— Помните, «Черный обелиск»? — спросил Малоземельский. — Там ягодицами вытаскивали гвоздь. Кто скажет, что мы отстаем от Запада?
Мимо столика девочка и охранник тащили Костю. Цепляясь за нежные девичьи плечи, миллиардер выговаривал:
— Мне нельзя начинать с бренди. Нн-никогда не начинай с бренди… Где наша тачка? Фуфло, шестерки!
— Иди, нализался, — отвечала малолетка. — Называется, оттянулись. С тобой оттянешься!
— А где ваш друг? — неожиданно встревожился Николай. Стул, на котором только что сидел Шпенглер, был пуст.
— Сейчас был… — растерянно протянула Клара.
Малоземельский вскочил:
— Если не хотите его упустить, бегом… Уйдет! — и кинулся к выходу.
Зеленая, розовая двери, кованая ограда. Председатель едва поспевал за критиком. За оградой между припаркованных авто мелькнула серебристая шевелюра.
— Скорей, пока он не сел в машину! Откройте-ка нам!
Униформа ласково проговорила: «Приходите еще!» — и тотчас за спиной Николая кто-то глухо предупредил:
— Одну минуточку!
Председателя правления твердо взяли за локти. От стены отделилось еще несколько фигур. Одна подплыла к Малоземельному и навалилась на него, лишив возможности двигаться.
Над верхом автомашины вновь показалась серебристая голова. И сразу же около нее появились двое. Один схватил литератора за руки, а второй набросил ему мешок на голову. У стоящего рядом лимузина распахнулась дверь, машина втянула заключенное по пояс в мешок тело в салон и бесшумно унеслась в молочную ночь.
Люди, державшие Николая и Малоземельского, опустили руки, сделали по шагу назад, растворились в молоке. Охранник «Камаринского», стоя спиной к улице, с интересом рассматривал кованые завитки в ограде.
— Жмем отсюда! — Малоземельский вскочил в «Москвич», Николай упал на сиденье рядом, машина вырвалась на проспект.
— Бедняга Шпенглер, — сказал, оглядываясь, нет ли сзади погони, критик. — Я говорил ему: не связывайся с Карамазовыми. Он вообще сделал много ошибок, — водитель «Москвича» замолчал, поняв, что сказал лишнее.
— Что, конец драматургу? — спросил Николай. — Тело всплывет через неделю около Адмиралтейства?
Его спутник не ответил. Ночной город, полный до краев белой ночью, стреляя огнями светофоров, мчался за ледяным стеклом. Крылатые автомобили уносили прочь людей и судьбы.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ АКЦИОНЕРНОЕ ОБЩЕСТВО «АТЛАНТ»
Глава семнадцатая «ТЕХНОЛОГИЯ ОРГАЗМА»
— Обстановка изменилась, господа, — обеспокоенные технические сотрудники с тревогой уставились на своего председателя. — Сегодня ночью неизвестные увезли на моих глазах в ночную тьму Шпенглера. Вместе с ним они увезли и ответ на вопрос: зачем ему надо было брать в архиве наши бумажки?
Сообщив это, председатель замолчал, а дворник и слесарь-референт озадаченно переглянулись. Над головой председателя горел тревожный солнечный нимб.
— Мафия, — убежденно сказал слесарь. — Теперь везде мафия. Скажите спасибо, что вас не застрелили. В вас стреляли когда-нибудь, Шмидт?
— А как же! Последний раз из натовской винтовки М-18. Это было на советско-турецкой границе. Контрабандный вывоз самородков из Магадана. Взвод наших пограничников и взвод турецких. Они едва не перестреляли друг друга.
Галеасцы с уважением посмотрели на своего шефа.
— Значит, про бумаги, которые он взял в архиве, можно не вспоминать? — спросил Кочегаров.
Николай торжественно усмехнулся:
— А вот и нет. Напрягитесь, как советовал зевакам, собравшимся около его бочки, один древний философ. А вдруг бумаги, полученные в архиве, находятся не в мэрии? Мне кое-что пришло в голову…
— Уж не хотите ли вы сказать, что Шпенглер хранил их дома? — удивился Сэм.
— Да.
Федор протестующе мотнул головой:
— В чужую квартиру со взломом, вы это предлагаете, Шмидт? Я против.
— И я, — поддержал его Сэм. — Зачем так рисковать?
