Ознакомительная версия.
— Ну, свистеть в общем стали. Ну там несколько слов, может. Но это больше работяги свистели, по-моему, они тоже вылезли. В общем, прогнали.
— О Господи,— сказал Ольховский.— Вот и бунт. Суки, суки, идиоты, ну вообще!.. повесить всех!
Ждали с тоской и трепетом, что раздастся грохот сверху — и всех накроют. Неужто — не успели?.. Все валилось из рук.
К счастью, никаких громов из мэрии или Управления флота не воспоследовало. Очевидно, мэрцы сами сочли за благо, что моряки с крейсера не стали развивать успех и преследовать их до стен родной мэрии, осадив ее с плакатами типа «Воров — на фонарь» при поддержке сочувствующих граждан. Смех, позор, хлопоты, лишние расходы: худой мир дешевле обходится — на то он и мир, на то и худой.
Для себя осталась память о хорошем настроении и ожидании тревоги, а для истории — строки в мемуарах Иванова-Седьмого «Сквозь XX век»:
«Всколебалась вся толпа. Сначала пронеслось по всему кораблю молчание, подобное тому, как бывает перед свирепою бурею, а потом вдруг поднялись речи, и весь заговорил корабль.
— Как, чтобы допустить такие мучения на русской земле от проклятых недоверков? Чтобы вот так поступали с матросами и офицерами? Да не будет же сего, не будет!
Такие слова перелетали по всем концам. Зашумели балтийцы и почуяли свои силы. Тут уже не было волнений легкомысленного народа: волновались все характеры тяжелые и крепкие, которые не скоро накалялись, но, накалившись, упорно и долго хранили в себе внутренний жар.
— Перевешать всю жидову! — раздалось из толпы.— Перетопить их всех, поганцев, в Неве!
Слова эти, произнесенные кем-то из толпы, пролетели молнией по всем головам, и толпа ринулась на них с желанием перерезать всех жидов.
Бедные сыны Израиля, растерявши все присутствие своего и без того мелкого духа, прятались в пустых мазутных бочках, в котлах и даже заползали под тенты шлюпок, но моряки везде их находили.
— Глубокоуважаемые моряки! — кричал один, высокий и длинный, как палка, жид, высунувши из кучи своих товарищей жалкую свою рожу, исковерканную страхом.— Слово только дайте нам сказать, одно слово! Таких моряков еще никогда не видывано. Таких добрых, хороших и храбрых не было еще на свете!..— Голос его замирал и дрожал от страха.— Как можно, чтобы мы думали про балтийцев что-нибудь нехорошее! Те совсем не наши, те, что хозяйствуют в России! Ей-Богу не наши! То совсем не жиды: то черт знает что. То такое, что только поплевать на него, да и бросить! Вот и они скажут то же. Не правда ли, Шлема, или ты, Шмуль?
— Ей-Богу, правда! — отвечали из толпы Шлема и Шмуль в изодранных галстуках, оба белые, как глина.
— Мы никогда еще,— продолжал длинный жид,— не снюхивались с неприятелем. А американцев мы и знать не хотим: пусть им черт приснится! Мы с балтийцами как братья родные…
— Как? Чтобы балтийцы были с вами братья? — произнес один из толпы.— Не дождетесь, проклятые жиды! В Неву их, товарищи! Всех перетопить поганцев!
Эти слова были сигналом. Жидов расхватали по рукам и начали швырять в волны. Жалобный крик раздался со всех сторон, но суровые балтийцы только смеялись, видя, как жидовские ноги в ботинках и носках болтались на воздухе» {21}.
Иванов-Седьмой осторожно потрогал ладонь, заклеенную кружочком пластыря. Вдохновение медленно остывало в нем. Сегодня текст поражал выразительностью и силой. Откуда что взялось. Он и антисемитом не был. Буквально-таки словно кто-то свыше осенил крылом и водил его рукой.
Литературное мастерство приходит с профессиональной подготовкой и трудом, подумал он на подъеме.
15
Вечером деликатно постучал Саша Габисония и сделал Ольховскому предложение, от которого он не смог отказаться.
— Петр Ильич,— обратился он заботливым сыновним голосом.— Команда приглашает вас на заседание совета.
— Какого совета?
— Революционного военного совета.
— Это что значит?!
— Это команда образовала в помощь командиру и офицерам, значит.
Ольховский надел фуражку и пожалел, что у него нет пистолета. Оружие в заднем кармане представилось сейчас как нельзя более уместным. Если не сволочей перестрелять, так хоть самому застрелиться.
Идя перед Сашей, он представил себе кинематографические полутемные трюма, вздыхающие поршни в горячих масляных брызгах, угольную пыль и чумазые матросские лица с горящими жаждой высшей справедливости глазами. «Я определенно схожу с ума,— подумал он.— А кто не псих? А вы не псих? Боже, как прав был покойник Галич».
В мичманском коридоре навстречу попался сменившийся с вахты Куркин с двумя свежими симметричными синяками на скулах. Сторонясь, он прижался к переборке и быстро отвернул лицо в тень.
О том, насколько глубоко запустил на крейсере щупальца спрут самодеятельности и заговоров, можно было сделать заключение уже по тому, что никаких чумазых лиц, конечно, не было, хотя глаза и блестели оживленно: как полагается обнаглевшим элементам на коррумпированном ими судне, треть команды вполне комфортабельно расположилась на камбузе, попивая чай и нагло, по-хозяйски куря; причем по блуждающему румянцу даже неопытный командир, и даже вовсе не командир, мог догадаться, что в кружках плескался не только чай. Воздух был тонко прослоен алкогольным выхлопом.
Все дружно встали, соблюдая уважение. После чего Хазанов домашним голосом скомандовал:
— Вольно, товарищи. Садитесь.— И сделал жест к свободному месту у стола: — Садитесь, товарищ командир.
— Что происходит? — вопросил Ольховский. Он постоял, утверждая свою начальственную независимость, сел и положил фуражку перед собой.
Тогда встал Шурка Бубнов, касаясь стола пальцами опущенных рук и позой напоминая комсорга былых времен, собирающегося принять в дружные ряды нового товарища, либо наоборот, исключить из тех же рядов провинившегося.
— Петр Ильич,— обратился и он, как раньше Габисония, по имени-отчеству вместо звания или должности, и тем с некоторым усилием преодолевая субординацию и подчеркивая внеслужебное равенство собравшихся.— Революционный военный совет крейсера «Аврора» единогласно осудил необдуманную, провокационную выходку, которая сегодня произошла с делегацией мэрии. (Почему любые официальные ораторы коверкают грамматику, подумал Ольховский. Социолингвистический феномен.) Это было недопустимо, потому что может повредить нашему делу. Виновные будут строго наказаны. Меры уже приняты.
— Ага,— кивнул Ольховский, подумав о физиономии Куркина. Но поинтересовался: — Утопите, или с трапов на железо сбросите?
— Будут назначены в наряды,— сказал Кондрат.
— И лишены материально,— пообещал Шурка.
— Оставлены без увольнений,— добавил Мознаим. Только после слов Мознаима Ольховский понял, наконец, что показалось ему в этой композиции запорожцев, пишущих письмо петербургскому мэру, особенно странным и неуместным. Среди матросов сидели Мознаим, Оленев и Беспятых, и на лицах их не было проведено никакой границы, отделяющей от рядового, старшинского и мичманского состава.
— Стираем кастовую грань между ютом и полубаком? — съязвил он.— Кто мне объяснит, что тут все-таки происходит.
Объяснять взялся кок Хазанов. Он пригладил начесик и повел рукой вокруг: цинковые столы, лампы в сетках и вытяжка над плитой.
— Понимаете, Петр Ильич, в жизни страны каждый день происходят изменения, и народу от них жить только хуже. Партий сейчас много, дело это обычное. А толку от них мало. Ну, и мы, можно сказать, решили создать как бы собственную партию. Возможно, вернее, пока только ячейку. Ничего такого.
— И давно вы ее зарегистрировали?
— Откуда ж у нас такие деньги и связи на регистрацию. Вы сами знаете, это все грязные политические игры, мы в них и участвовать не хотим.
— Они что бы ни заявляли, все равно только о том и думают, как бы украсть побольше,— подал голос тихий Габисония.
— Значит, партия нелегальная? Запрещенная, можно сказать? — уточнил Ольховский.
— А кто, интересно, до революции регистрировал партии? — спросил в ответ доктор.— Ну, до девятьсот пятого года?
— И ты, Эскулап,— скривился Ольховский.— Тоже решил — Русь к топору призвать? Это что — новая редакция клятвы Гиппократа?
— Именно что клятва Гиппократа,— оживился доктор.— Народишко ведь вымирает, Петр Ильич. Врач обязан против этого бороться.
— Как же называется эта ваша, с позволения сказать, партия?
— Очень просто. Социал-демократическая.
— М-угу. Ясно. Здорово. И какова же ваша программа, господа, в смысле товарищи, социал-демократы?
— Во-первых, воры должны сидеть в тюрьме,— сказал Шура.
— Ну, это кино я тоже видел.
— Во-вторых, украденные у народа миллиарды долларов должны быть возвращены в страну и пущены на народные нужды,— сказал Мознаим.
Ознакомительная версия.
