– Ну, чего тебе? – раздался голос начмеда.
– Хвосты принёс. Запишите?
Головка поморщился. После приказа об отпуске за пойманных крыс, на него, как на крайнего, повесили вести учёт свежеотрубленных крысиных хвостов. Его утонченная натура бунтовала, но приказы не обсуждаются. И с отвращением высыпав покрытые редкой шерстью задубелые хвосты на кусок газеты, Головка стал брезгливо пересчитывать серую топорщащуюся во все стороны кучку, вороша ее палочкой для осмотра горла.
– Один, три… шесть… Шесть.
– Там семь было! – запротестовал хохол, подглядывая из-за плеча медика за его махинациями.
Лейтенант скривился.
– Хвосты учёт любят, товарищ лейтенант.
Одарив хохла недобрым взглядом, Головка снова стал с омерзением ворошить хвосты деревянной палочкой.
– Шесть с половиной, – Головка язвительно покосился на хохла. – Этот мелкий какой-то, – проговорил он, присматриваясь к самому короткому:
– Ты чё! Один напополам разрезал что ли!?.
– Никак нет, тащ лейтенант. Я крысёнка поймал! – захлопал глазами хохол.
– Ты кому заливаешь, Прокопэнко. Крысёнка! Вот сейчас всю партию забракую и…
– Что вы, товарищ лейтенант, – перепугался хохол, – я не специально. Может, один случайно надрезался?
– Случайно. В следующий раз все повычеркиваю. Усёк?
– Так точно тащ-лейтенант! Случайно надрезался.
– Всё. Свободен. Шесть записываю. – медик раздраженно сделал соответствующую отметку в учётной книге.
Головка брезгливо приподнял двумя пальцами согнутую вдвое газету с крысиными хвостами и, открыв иллюминатор, с облегчением вышвырнул и газету, и содержимое в далеко не лазурные воды бухты Золотого Рога.
– Товарищ лейтенант! – Прокопенко всё ещё топтался около двери медкаюты.
– Что ещё?
– Вот, грибок на ноге: дайте чего-нибудь!
– Где грибок?
– Да вот… – скинув правый прогар, хохол, с трудом стянул с ноги липкий носок.
Головка отдернул руку и отшатнулся. В нос шибануло приторно-кислым запахом.
– Это грибок!? У тебя же пол-ноги нет! Ты что, ноги-то вообще не моешь?!
– Я мою… Понемногу началось…. Дайте чего-нибудь, тащ– лейтенант!
Морща нос от заполнившего медкаюту запаха, медик принялся рыться в своём лекарственном шкафчике.
– С крысами надо меньше возиться, – зло проговорил медик, вытаскивая из лекарственных глубин вездесущую мазь Вишневского. – На, лечись. Прогар паром пропарь, чтоб всю гадость поубивать. А носки выкинь! Они у тебя уже шевелится!
Опустив голову и зажав в руках бутылёк с мазью, Прокопенко заковылял по коридору бормоча себе под нос: «Выкинь… А где я другие носки возьму… Рожу…»
Проводив хохла взглядом, я просунул голову в медкаюту:
– Товарищ лейтенант!
– А тебе чего?
– Вот, руки…Экзема…А меня в наряд, на камбуз, – я вытянул вперёд расчёсанные до крови руки.
– Ещё один, – Головка брезгливо приподнял двумя пальцами меня за край рукава мою руку и окинул её подозрительным взглядом. – Похоже на чесотку…
– Нет. Это у меня раздражение, тащ лейтенант, от кислот, грязной воды… С детства такая фигня… Освободите от наряда по камбузу.
Головка недоверчиво покосился на меня.
– Ушлый больно. Всё освободи, да освободи. Ничего с тобой не случится. На серную мазь. Будешь мазаться. На всякий случай, если чесотка.
– Да не чесотка это, я же знаю, у меня с детства это… От серной мази кожа сохнет. Может, в госпиталь показаться?
– Что, в город захотел? Мажься серной. Разговор окончен.
Другого от Головки, в общем-то, я и не ожидал. Месяца два назад на корабле была эпидемия дифтерии (ну это когда горло распухает и дышать непросто); правда, заболел только один матрос. Но на всём корабле на месяц объявили карантин. Понаехало проверяющих – не протолкнёшься, пропаривали паром всё бельё, подушки, матрасы. Головка носился месяц туда-сюда, как ошпаренный. Суеты и проверок теперь ещё и на случай чесотки ему явно не хотелось.
Через час я был на камбузе, голыми руками перекладывал квашеную капусту из одной бочки в другую, а еще через полчаса Головко вёз меня в госпиталь с обострением. Кисти рук раздулись так, что, казалось, если бы я сейчас проткнул палец иголкой, то он бы просто-напросто лопнул.
В госпитале врач осмотрел мои руки и удивленно цокнул языком:
– Н-да-а… Это страшно… – медик сделал эффектную паузу – …Но не смертельно. Экзема. Мы его тут подержим недельку-другую. Вы не возражаете, лейтенант?
Довольный, что не чесотка и не карантин, Головка не возражал. Меня определили в кожно-венерическое отделение. А у таких отделений везде одна репутация – подозрительная… Не зная, с чем можно столкнуться в таком заведении и с такими соседями, я с некоторой опаской преступил порог палаты. Она тускло освещалась вечно мигающими лампами дневного света. Пахло лекарствами и хлоркой. На двухъярусных, в два ряда, койках сидело человек десять. Один из них, коренастый пацан, поднялся и подошёл ко мне.
– Моряк? – оценивающе спросил он.
Я кивнул.
– Сколько отслужил?
– Два.
Коренастого ответ удовлетворил.
– Ну, проходи, подгодок флота российского, располагайся вон там, на нижнем ярусе. По статусу. «Сапога»-узбека загони наверх.
В дальнем углу палаты щуплый узбек в полосатой пижаме, напоминавшей узбекский халат, угрюмо прислушивался к нашему разговору.
– Меня Сёма зовут, – продолжал коренастый. – Я – годок. Здесь за старшего палаты. – Он протянул мне руку, но заметил мои забинтованные кисти и остановился: – А-а, ты с руками, а я думал герой-любовник.
– Эй, чурка! – окрикнул Сёма узбека. – Не слышал что ли? Освобождай шконку!
Узбек начал неторопливо скатывать свой матрас.
– Пошевеливайся!
– Слушай, а тут у вас с чем лежат?
– Не дрейфь, Шура, сифилитиков здесь нет, а триппер – французский насморк. У нас тут, кроме тебя, ещё трое кожников. А остальные все с трипаком. Кто как подцепил. Татарин вон в увольнительной, я – в самоволке. А тот, – Сёма указал на узбека, – по дороге в отпуск, в поезде, за 25 рублей. Чурка!
– Эй, джигит, а ну подскочил сюда! – Сёма снова окрикнул узбека, закончившего рокировку матраса: – Давай, зашурши приборку.
Узбек понуро поплелся мимо нас за шваброй. Сёма остановил его:
– Что сказать надо, когда перед тобой годок и подгодок флота российского?
– Можно пройти?
– Можно Машку за ляжку и козу на возу! На флоте – добро! Сапожина хренов.
– Добро пройти?
– Шевелись, чурка! – Сёма пинком под зад придал узбеку начальное ускорение.
На флоте такой закон: или ты, или тебя…
Вечером, перед отбоем, народ собрался вкруг, травили байки, и мне удалось немного поближе познакомиться с другими обитателями палаты. Один из кожников, по кличке: «Серый», – парень лет девятнадцати, с лысой, как бильярдный шар, головой, сидел на кровати около окна и вертел в руках какой-то бутылёк. В лице у парня было что-то странное.
– Саша, – представился я.
– Сергей, – сказал он и поставил бутылёк на прикроватную тумбочку: – Эфир. По случаю достал. Сегодня отъезжать будем. Если хочешь – с нами.
Я неопределенно кивнул.
– У тебя что с руками?
– Да так, экзема, раздуло.
– Ага.
– А ты с чем?
– Да вот, – Серёга погладил себя по лысой голове. – Я с подлодки. Мы реакторный отсек чистили, на следующее утро встаю, а волосы на подушке лежат. Сейчас на всём теле ни одного волоска…
Только тут я понял, почему лицо Серёги мне показалось странным: у него не было ни бровей, ни ресниц.
– Ничего себе! А я думал, что нам хреново…
– Да я ещё ладно, – Серёга махнул рукой, – вот Димка, так тот вообще, с увяданием кожи попал.
– С увяданием!? – Я повернулся и посмотрел на сидящего невдалеке паренька с дряблым, земляного цвета лицом, покрытым мелкими морщинками,
– Он тоже с подлодки… Облучился.
– А остальные, что все с трипаком?
– А ты думал. Все, кроме, вон, Паши – «сапога», у него псориаз.
На кровати недалеко от меня сидел почти мальчишка: маленького роста, веснушчатый.
– Он вообще отдельная история, – продолжал Серёга, – сначала в госпиталь с сотрясением мозга попал. Ему в части табуреткой голову пробили. У него, чудака, от удара язык отнялся. Говорить перестал. Травму и сотрясение подлечили, а говорить так и не начал… А тут ещё у него псориаз нашли, ну его к нам, в кожно-венерическое, долечиваться…
– Он так и не говорит?
– Э-э, тут другая история, – Серёга повернулся и показал на парня с увяданием кожи.
– Вон, Димон, до службы гипноз изучал. Вот он и попробовал Пашу вылечить через гипноз, ну, загипнотизировать…
– Ну и как?
– Врачи за три месяца ничего не добились, а у Димона он за два сеанса заговорил!
– Заливаешь?!
Серёга не особо пытался меня убедить.
– После отбоя, когда врачи уйдут, сам посмотришь. Димон будет его учить за себя постоять.
– Не понял?
– Он думает, что сможет помочь ему стать поуверенней в себе, чтобы, короче, смог по морде в ответ съездить. Ему же обратно в часть возвращаться.
