— Посадите в тюрьму, — жалобно попросил Борис.
— Рановато, — уклонился Борщ.
— Тогда я сейчас разобью зеркала, — пригрозил Борис, — или ударю официанта.
— Что вы? Он капитан, — объяснил Борщ.
— Тогда я дам пощечину той женщине.
— За что?
— Я хочу в тюрьму, вы понимаете!
— Я понимаю, но еще не время. На сегодня вы еще неприкасаемый.
— Почему, я разве западный дипломат?
— Вы выше. Вы должны совершить еще великое дело.
— Какое? — насторожился Борис.
И тут оркестр в ресторане «Садко» грянул «Калинку».
Майор Борщ улыбнулся и заказал медвежатину.
— Вы тоже возьмете, Борис Николаевич?
— Я не люблю медведя, — сказал Сокол, — я вам уже говорил.
— Ради Бога, я ж вас не неволю, — возьмите коня, лося, оленя. Борщ платит.
— Оставьте в покое жителей леса, — попросил Сокол, — возьмите мне водки и пять порций икры.
Борщ заказал.
— Борис Николаевич, — сказал он, — у диссидента не должно быть плохого настроения. Диссидент — оптимист. Он верит в жизнь! В завтра! А ну, улыбнитесь‑ка!
— Нет, — сказал Борис, — до водки не улыбнусь.
— А она уже вот, — Борщ открывал запотевшую бутылочку, — а ну, подайте‑ка улыбочку. Улыбнитесь!
— Кому, вам?
— Зачем? Жизни.
Сокол криво улыбнулся.
— Такой улыбкой можно спугнуть медведя, — констатировал Борщ, — ну, да ладно… Значит, Борис Николаевич, дело такого рода — надо создавать общество.
— Какое? — не понял Сокол.
— Тайное, — пояснил Борщ.
— Зачем? — Сокол заволновался, — зачем тайное общество?
— Для передачи власти, — спокойно объяснил Сокол.
— Кому?!
— Интеллектуалам.
— П — почему?
— Вы что, не любите интеллектуалов?
— А… о… обожаю.
— Так в чем же дело? Жрите икру, а то на нас смотрят.
— Умоляю, увольте, я на это не способен.
— Жрать икру?!
— На тайное…
— Не волнуйтесь, мы поможем, мы научим. Основной ваш тезис какой?
— Я не знаю.
— Слушайте! Главный ваш тезис таков: общество, где к власти могут придти безграмотные, мы уже создали. Давайте попробуем создать общество, где к власти могут придти эрудиты. Вам нравится ваш тезис?
— Это не мой.
— Мы вам его дарим. Повторите!
Сокол опрокинул бокал «Столичной», крякнул.
— Общество, — начал он, — где к власти могут придти идиоты, мы уже создали.
Борщ обиженно смотрел на него.
— Вы знаете, что этот стол прослушивается? — спросил он.
— Догадываюсь, — ответил Борис.
— Что ж вы порете чушь? Я разве сказал «идиоты»? Я сказал «малограмотные», те, кто неправильно говорят, пишут, делают ошибки в падежах, в ударении. Я, например, не могу правильно написать слово «интеллигенция». Хоть убей! Я в какой‑то степени малограмотный. Но разве я идиот?
Соколу хотелось сказать «да», но он воздержался.
— Бывает, кстати, и наоборот, — продолжил Борщ, — высокообразованные, но идиоты…
— Товарищ Борщ, — сказал Сокол, — говорите яснее, что я должен делать. Призывать к топору?
— Ни в коем случае. Никаких топоров! У штурвала страны должны стать высокообразованные люди, а не нынешние, которые в речи делают больше ошибок, чем в ней слогов. Вы помните, как говорили Хрущев, Брежнев?
— Припоминаю, — сознался Сокол. Он был уже пьян. — Короче, кому вся власть?
Борщ улыбнулся.
— Вам, Борис Николаевич!
Сокол подскочил.
— Мне?! Вы хотите, чтоб я стал президентом?
— Сядьте, успокойтесь, — попросил Борщ, — не вам лично. Я имею в виду людей театра, критиков, историков, философов. Одним словом, всех тех, кто является интеллигентом и умеет писать это слово без ошибок. Вы будете требовать поставить их у руля.
Сокол задумался.
— А почему бы их действительно не поставить? — спросил он.
— А вот этого не надо, — укоризненно сказал Борщ, — наш стол прослушивается. Вы не доедете до Запада…
— Пардон, — сказал Сокол, — перепил. Закажите водки еще…
— Достаточно, — отрезал Борщ, — вы не запомните ни названия, ни девиза.
— Чего?
— Слушайте. Тайное общество будет называться «Набат», девиз — «Вся власть — элите», цель — передача власти.
Сокол задрожал, как осина.
— Не могу, — чуть не заплакал он, — отпустите!
— Сможете, — успокоил Борщ.
— Но вы ж из меня делаете Азефа, провокатора.
— Вот здесь клянусь, — торжественно произнес Борщ, — на медвежатине, ни один из ваших членов не будет тронут пальцем. Ни Шустер, ни Аймла, ни Гурамишвили.
— А это кто? — удивился Сокол.
— Я ж сказал — члены «Набата». Представители трех национальностей. Немецкой, эстонской, грузинской. Как видите, принцип интернационализма соблюдается. О своем членстве в «Набате» они еще не знают. Все организуете вы. Вот их адреса, фото, биографии, вкусы и слабости. Изучайте — и за работу!
— Нет, — властно сказал Борис, — сначала водки!
И тут испугался майор Борщ.
— Еще?! — его красные глаза полезли на розовый лоб…
Сокол вышел на улицу Бродского. Его качало.
Перед глазами плыла на могучих волнах гостиница «Европейская». Затем она уплыла, и девятый вал принес здание филармонии. Он побрел к площади Искусств, к памятнику, и долго стоял перед великим поэтом, не решаясь тревожить его — Соколу казалось, что Алекандр Сергеевич спит.
Но Пушкин не спал.
Соколу показалось, что он подмигнул ему.
Если грусть к тебе нагрянет,
Не печалься, не сердись.
В день уныния — смирись!
День веселия верь — настанет, — сказал Пушкин.
— Не уверен, — протянул Сокол.
Затем, взобрался на постамент, вновь поцеловал солнце русской поэзии в уста, оглядел с высоты, нет ли поблизости красненького «Запорожца», спрыгнул и рысцой пошел к дому.
Весь вечер Ирина отпаивала Бориса, ставила ему на голову примочки, поила рассолом, поливала ледяной водой.
Ничего не помогало.
Сокол был подстрелен, на лету.
Подстреленный, он лежал в постели и голосил, как плакальщица. Соседи угрожали вызвать милицию, но он не прекращал. Никогда до этого он еще не создавал тайных обществ. Тем более, по передаче власти.
Естественно, он волновался и вопил.
Кроме всего, Борщ дал Соколу устав «Набата», размер членских взносов, программу и план действий.
В уставе была клятва верности на трех языках, в программе — въезд интеллектуалов в Кремль на белом коне. Сумма взноса была явно завышена. Ирина сделала ему успокаивающий укол. Он заснул, несколько успокоился. К трем ночи он вдруг проснулся и лихорадочно стал листать план действий, и вдруг зарычал.
В плане был захват самолета.
Он не умел угонять. Он не умел водить.
Он даже не летал на самолетах — его тошнило.
Прямо с кровати он позвонил Борщу.
— Вы охуели, — сказал Борщ.
— Я?! — возмутился Борис, — это я придумал угон?! Зачем угон? Какой угон?! Вся власть элите? Хорошо, но элита не умеет угонять!
— Научите! — приказал Борщ.
— Как, я же сам не умею!
Но в трубке уже раздавался храп.
Казалось, Борщ заснул, забыв ее повесить.
— Скотина! — произнес Сокол.
— Что вы сказали? — голос Борща был свеж и звонок.
— Это я жене, — признался Борис, — вся власть элите!..
Через несколько дней у комика Леви кончилась валюта. Он лежал на каменном полу большого заброшенного дома, среди ящиков и хлама, рядом с какой‑то черной накрашенной женщиной, которую он называл гурией.
— Я проститутка, — пыталась объяснить ему женщина, — я не гурия. Если ты мне не будешь платить — я позову полицию.
— Чем мне платить? — спросил Леви и вывернул пустые карманы. — И где моя группа?
— Группа, — усмехнулась проститутка. — Турка ты выгнал, а Омар в панике бежал.
— Причем тут Омар, дура? — спросил Леви. — Я — член творческой группы.
— Меня не интересует твоя бандитская группа.
— Ты права… Она действительно бандитская. Но я должен в нее вернуться.
Он встал и начал одеваться.
— Я с тобой, — сказала проститутка. — Возьмешь деньги у своих бандитов.
Леви повернулся к портрету Галеви.
— Иегуда, — спросил он, — что мне делать? Эта ненормальная хочет поехать со мной. Если они увидят меня с проституткой — они мне не простят. Ты же знаешь, что такое зависть… Они меня не воьмут с собой. Ты мне можешь ненадолго одолжить…
Он прервал беседу и обратился к гурии:
— Сколько тебе надо?
Гурия молчала, широко раскрыв рот.
— Говори быстрее, я не могу заставлять ждать великого поэта.
Проститутка начала лихорадочно одеваться и выскочила в окно.
— На каком мы этаже? — спросил Леви Иегуду.
Затем он снял Галеви со стены, упаковал в чемодан, попрощался с домом, поцеловал порог, который почему‑то пах кислым вином, и отправился в аэропорт.
