Непонятно, правда, как с подобной теорией соотносились обычные бухгалтерские счеты и сверток с атлантической селедкой, украденные из запертой канцелярии. Но не будем укорять Зигмунда Фрейда за некоторые белые пятна в его стройном учении, тем более что встреча психоаналитика с четой Кургонял в силу известных причин была попросту невозможна, а следовательно, Аида Израилевна вместе со своим мужем так никогда и не узнали, что в основе всех неприглядных поступков Серика лежало подсознательное стремление обратить на себя внимание одной-единственной девочки, ставшей первой и, увы, безответной его любовью.
Справедливости ради следует отметить, что, выбрав объект для воздыханий, он так и не удосужился посвятить свою избранницу в глубину обуреваемых им чувств. Он не сделал никаких признаний ни в детском саду, ни потом уже в школе, где по прихоти коварной судьбы они оказались в одном классе и где было полным-полно других сорванцов, желавших сидеть с этой девочкой за одной партой или, скажем, носить после уроков ее портфель. Причем на фоне низкорослого Серика с его раскосыми казахскими глазами, длинным не то еврейским, не то армянским носом и оттопыренными ушами неизвестной национальной принадлежности – каждый из потенциальных ухажеров выглядел почти как герой из зарубежного фильма про Тарзана, без конца крутившегося в кинотеатре «Пролетарий».
О Серике Кургоняле и его проделках, вызывавших законное негодование жителей города, майор госбезопасности Устин Пырько был, конечно же, наслышан. Однако связать это «ходячее недоразумение» с участием в антиправительственном заговоре он не мог бы даже в состоянии самого тяжелого запоя хотя бы еще и потому, что среди назойливых чертенят, навещавших майора в такие периоды, не было ни одного, напоминавшего своим обликом юного Кургоняла.
А между тем именно Серик сумел вляпаться в историю с исчезнувшим диском, что называется, по самые свои оттопыренные уши, и это несмотря на то, что помыслы его не имели никакого отношения ни к таинственным шифровкам, ни к увенчанным шестисантиметровыми пейсами космополитам.
Виновата в этом была все та же неразделенная любовь. Именно она в эти опасные для государства дни настойчиво подбивала Серика выйти на улицы города и внимательнейшим образом исследовать все его возможные тайники в поисках необычного и единственного в своем роде подарка. Этот подарок он, как юный Ромео, собирался преподнести на день рождения своей Джульетте, чтобы обнажить наконец перед ней скрытые до сих пор чувства и сгладить напряжение, нараставшее между ними все последнее время. Для этого он даже совершил невозможное – выучил наизусть фразу из рекомендованной ко внешкольному чтению пьесы про двух влюбленных, живших в далекой Вероне. Фраза эта полностью отражала чувства, которые Серик испытывал на протяжении многих лет, и звучала упоительно, хотя и достаточно грустно: «Любовь – безумье мудрое: оно и горечи, и сладости полно».
К счастью, Серик так и не дочитал до конца знаменитое произведение Шекспира, а потому представлял будущее со своей возлюбленной исключительно в розовом свете и непременно на самом верхнем этаже одного из домов, выходящих на главную улицу Бобруйска, где, сидя на балконе, можно было пить чай и снисходительно махать рукой проходящим внизу шумным праздничным колоннам во время Первомайских или Октябрьских праздников. Балкон был взят из недочитанной пьесы, а вот чай и праздничные колонны являлись его собственным дополнением к авторскому замыслу, безнадежно отставшему от требований современного мира.
До реализации заманчивых видений было еще далеко, а знаменательная для объекта его воздыханий дата неотвратимо наступала. Так уж совпало, что именно в тот злополучный для Устина Пырько день, когда главная улика, способная вывести на след преступной группы, бесследно исчезла, Серик решил прогулять школу и приступил к поискам уникального сюрприза, способного потрясти воображение его избранницы.
Утро прошло безрезультатно, и только во второй половине дня под покровом густеющих уже сумерек на почти пустой улице, упиравшейся в железнодорожные пакгаузы, куда Серик свернул скорее от отчаяния, нежели следуя какому-то интуитивному прозрению, он внезапно натолкнулся на долговязую фигуру Семена Розенбахена.
В том, что бывший автор газеты «Коммунист», а ныне человек, от которого зависела безопасность социалистической Родины, шел именно по этой улице, не было ничего удивительного – в двух шагах отсюда находился его родной дом, или, как он любил выражаться, родовое гнездо. Странность заключалась в другом – в резко изменившейся походке, которая давно уже являлась притчей во языцех у местных кумушек, любивших посудачить о всех холостых мужчинах города Бобруйска.
Обычно Розенбахен шел не торопясь, горделиво вскидывая голову и незаметно поглядывая по сторонам, чтобы оценить обращенные на него взгляды. На этот раз, изменив своим привычкам, он почти бежал, быстро семеня длинными ногами и прижимая к себе некий предмет, завернутый в потрепанную телогрейку.
Юный Кургонял сделал стойку, ощутил внутри себя долгожданный охотничий азарт и, слившись с темными заборами, незаметно проводил Розенбахена до его дома, после чего юркнул в соседний переулок и стал терпеливо ждать дальнейшего развития событий.
Легкий снежок, лениво падавший с низкого небосвода, сменился вдруг шальным снегопадом. Резкие порывы ветра сметали с крыш нависшие над карнизами снежные шапки и между делом приносили издалека дробный перестук вагонных колес, а также горьковатый запах паровозных топок, дымивших на расположенных за чертой города маневренных путях.
Но Серику было не до метели, а тем более не до звуков и запахов, которые ее сопровождали. Он видел перед собой только вожделенную дверь, а когда она вскоре отворилась и хозяин дома осторожно спустился с заснеженного крыльца, застегивая на ходу пальто, перешитое из купленной по случаю офицерской шинели, Серик, стараясь ничем не выдать своего присутствия, отправился следом, дошел вместе с ним до магазина, торговавшего с одного торца керосином, а с другого – скудным набором продуктов, повертелся у прилавка, а затем незаметно выбрался наружу и стремглав побежал к розенбахеновскому дому.
Фонари на улице не горели, но не потому, что их забыли включить, а по вполне уважительной причине, состоявшей в их полном и безоговорочном отсутствии. Впрочем, вряд ли это обстоятельство огорчало Серика. Прижавшись к двери дома Розенбахена, он без всяких проблем открыл ее ключом, незаметно добытым из кармана перешитой шинели, снял на пороге валенки и в одних носках на цыпочках вошел внутрь дома, тишину которого терзало наглое тиканье часов, скрывающихся среди непроницаемых пластов темноты.
Китайский фонарик, когда-то подаренный отцом, был уже не таким ярким, как прежде, но его тусклого света вполне хватило, чтобы сразу увидеть лежащую на одной из табуреток потрепанную телогрейку. Когда Серик осторожно высвободил из-под нее некий круглый предмет и тот, оказавшись в его руках, сразу же начал светиться и весьма ощутимо вибрировать, он понял, что более оригинального подарка, чем эта находка с проступавшими к тому же на ее поверхности какими-то нездешними письменами, придумать было бы просто невозможно.
Запереть дверь, замести следы, спрятать диск в сугробе на противоположной стороне улицы и войти в магазин ровно в тот момент, когда ничего не подозревающий хозяин дома, отоварившись рисом и двумя бутылками портвейна, решил наконец вернуться обратно, было несложно. Гораздо большее умение требовалось для незаметного возвращения ключа в карман розенбахеновского пальто, но это действие Серик выполнил практически машинально, ибо мысленно представлял уже тот восторг и удивление, с каким его возлюбленная примет предназначенный для нее сюрприз.
Самое интересное заключалось в том, что предметом страсти юного Кургоняла была, естественно, не какая-то там выдуманная Джульетта, а его одноклассница по имени Лиза и по фамилии Беленькая, то есть дочка того самого специалиста по мужским проблемам, из-за которого покойный прокурор Устюгов затеял хитроумную операцию под названием «Пейс-контроль для товарища Сталина».
Вот бы майору Пырько не упустить свой шанс и проследить, как украденный диск от юного Кургоняла через Лизу Беленькую переходит к ее папе-доктору, то есть к одной из ключевых фигур заговора, а затем явиться на доклад к начальству, предварительно проделав на кителе дырочку для очередной награды. Но…
Но не тут-то было. И не потому что доблестный майор в это время находился в запое, а просто потому, что возникло новое препятствие, которое в очередной раз доказало, что в детективе по-бобруйски любые предположения так же далеки от истины, как сам город от таинственного озера Рица, изображенного на рекламном плакате Сбербанка.
