— Должно быть, тебе стало неловко.
— Более чем неловко.
— Готов был на месте провалиться, что?
— Нет, не готов. Я смотрел на Анжелу.
— Она пришла вместе с мамой?
— Нет, вместе с папой. Буквально через минуту. На нём была розовая пижама, а в руке он держал пистолет. Ты когда-нибудь видел своего дядю в розовой пижаме и с пистолетом?
— Нет.
— Ты мало что потерял.
— А как же Анжела? — торопливо спросил я, не желая, чтобы он уводил разговор в сторону, — Ты случайно не заметил, когда она на тебя смотрела, её глаза не потеплели?
— Она на меня не смотрела. Она смотрела на пирог с говядиной и почками.
— Сказала что-нибудь?
— Не сразу. Первым заговорил твой дядя. Он уставился на твою тётю и спросил: «Господи прости, Делия, что ты здесь делаешь?», на что она ответила: «Если уж на то пошло, мой драгоценный лунатик, что здесь делаешь ты?» Тогда твой дядя сообщил, ему показалось, что в дом проникли разбойники, так как он слышал посторонние звуки.
Я кивнул. Странное на первый взгляд поведение дяди Тома не было для меня неожиданностью. С тех самых пор, как он вернулся со скачек (где жокей попридержал Яркий Свет, за что и был дисквалифицирован) и обнаружил, что окно в судомойне распахнуто настежь, старикан, образно говоря, зациклился на разбойниках. Я до сих пор не могу забыть, как однажды, ничего не подозревая, я решил высунуть голову в окно, чтобы подышать свежим воздухом, и чуть было не проломил себе череп о железные прутья решётки, которой позавидовала бы любая средневековая тюрьма.
— «Какие именно звуки?» — поинтересовалась твоя тётя. «Странные звуки», объяснил твой дядя. Вот тогда Анжела, змея подколодная, заговорила. «Должно быть, их издавал мистер Глоссоп во время еды», — сказала она и бросила на меня высокомерный взгляд, какой возвышенные одухотворённые девы бросают на толстых обжор, чавкающих на весь ресторан. Она словно давала мне почувствовать, что мой живот бьётся о коленки, а шея настолько заплыла жиром, что кожа висит складками. Затем, всё тем же неприятным тоном, она продолжала: «Я забыла тебе сказать, папа, что мистер Глоссоп садится за стол три-четыре раза за ночь. Это помогает ему продержаться до завтрака. У него удивительный аппетит. Посмотри, он съел почти весь пирог с говядиной и почками».
Тут Тяпа задрожал с головы до ног и принялся стучать кулаком по одеялу, чуть было не сломав мне ногу. Глаза его лихорадочно блестели.
— Какое вероломство, Берти! Какая несправедливость! Ведь я даже не притронулся к этому пирогу. Вот они, женщины!
— Что верно, то верно.
— На этом твоя кузина не успокоилась. «Ты даже представить себе не можешь, — продолжала она, — как мистер Глоссоп любит поесть. Только для этого он и живёт. Как правило, он съедает шесть-семь обедов за день, а когда все ложатся спать, начинает кушать по новой. Я считаю, это дар божий». Твоя тётя оживилась и сказала, что я напоминаю ей боа-констриктора. Анжела спросила, не спутала ли она его с питоном. А затем они принялись горячо спорить, на кого из этих двух тварей я похож больше. Твой дядя тем временем яростно размахивал пистолетом и только чудом никого не прикончил. А я сидел над пирогом как оплёванный и глотал слюни. Теперь ты понимаешь, почему я говорю, что побывал в аду?
— Да. Несладко тебе пришлось.
— В конце концов твоя тётя и Анжела пришли к выводу, что Анжела права и я напоминаю им питона. А потом мы гурьбой пошли наверх, и по дороге Анжела с материнской заботливостью уговаривала меня подниматься по лестнице как можно медленнее, потому что после семи-восьми обедов у человека моей комплекции от резких движений может случиться удар. Она доверительно мне сообщила, что раскормленной собаке, например, хороший хозяин никогда не позволит взбежать по ступенькам, потому что бедняжка будет пыхтеть, задыхаться, а в результате умрёт от разрыва сердца. Далее она обратилась к твоей тёте за поддержкой, спросив, помнит ли та сдохшего от обжорства спаниеля, Эмброза, и твоя тётя, с сожалением вздохнув, произнесла: «Бедняга Эмброз, его за уши было не оттащить от помойки», после чего Анжела, одобрительно кивнув, участливо сказала: «Вот видите, мистер Глоссоп. Прошу вас, поберегите себя». А ты ещё говоришь, она меня любит!
Я сделал всё возможное, чтобы его подбодрить.
— Девичьи шалости, что?
— Какие, к чертям собачьим, шалости! Она меня разлюбила, и точка. Когда-то я был её идеалом, а сейчас она топчет меня, как грязь под ногами. Совсем потеряла голову из-за того типа, кем бы он ни был, в Каннах, и теперь смотреть в мою сторону не хочет.
Я поднял брови.
— Дорогой мой, куда подевался твой здравый смысл? Анжелин парень в Каннах — выдумка, миф. Прости меня за это выражение, но у тебя самая настоящая idee fixe.
— Чего у меня?
— Idee fixe. Сам знаешь. Весьма распространённая болезнь. Как у дяди Тома, который вообразил, будто все жулики на свете скрываются у него в саду и ждут удобного момента, чтобы забраться в дом. Ты всё время твердишь про какого-то типа в Каннах, а в Каннах никаких типов не было, и сейчас я объясню тебе, почему там не было никаких типов. Докладываю, что в течение двух месяцев, проведённых на Ривьере, мы с Анжелой были практически неразлучны. Если б за ней кто-нибудь увивался, я сразу бы заметил.
Он вздрогнул. Мои слова явно произвели на него впечатление.
— О, значит, в Каннах вы всё время были вместе?
— Уверяю тебя, она двух слов никому другому не сказала, если не учитывать абсолютно невинных разговоров за общим столом или в казино.
— Понятно. Ты имеешь в виду, вы постоянно были вдвоём и когда купались, и когда гуляли при лунном свете?
— Вот именно. Отдыхающие в отеле даже подтрунивали над нами по этому поводу.
— Должно быть, ты приятно провёл время.
— О, конечно. Я всегда очень любил Анжелу.
— Вот как?
— Когда мы были детьми, она называла себя моей маленькой наречённой.
— Так и называла?
— Так и называла.
— Гм-мм.
Он глубоко задумался, а я, радуясь, что мне удалось его успокоить, принялся с наслаждением прихлёбывать чай. Через некоторое время снизу до нас донёсся звук гонга, и Тяпа встрепенулся, как молодая лань.
— Завтрак! — вскричал он, молниеносно стартовав с места и оставив меня размышлять и строить дальнейшие планы в одиночестве. И чем больше я размышлял и строил дальнейшие планы, тем сильнее крепла во мне уверенность, что теперь всё должно устроиться в лучшем виде. Тяпа — это было видно с первого взгляда несмотря на сцену в кладовке, всё ещё пылко любил Анжелу, а следовательно, мне нужно было лишь поднажать в определённом направлении (а я знал, в каком именно), чтобы они помирились раз и навсегда. А так как проблему Гусика-Бассет я решил ещё раньше, мне не о чем было беспокоиться. В душе моей воцарились тишина и покой, и, когда Дживз зашёл в комнату, чтобы забрать поднос, я обратился к нему весело и беззаботно.
— Дживз, — сказал я.
— Сэр?
— Я только что имел беседу с Тяпой, Дживз. Ты обратил внимание, что он сегодня не в духе?
— Да, сэр. Лицо мистера Глоссопа показалось мне, сэр, задумчивым и бледным от мыслей тяжких.
— Вот-вот. Ночью он наткнулся в кладовке на мою кузину, Анжелу. Они опять повздорили.
— Мне очень жаль, сэр.
— Тяпе было жаль вдвойне, когда она застукала его tete-a-tete с холодным пирогом и высказала своё мнение об обжорах, которые вечно рыскают в надежде что-нибудь перехватить.
— Крайне неприятная история, сэр.
— Архинеприятная, Дживз. Многие великие умы посчитали бы, отношения Анжелы с Тяпой зашли так далеко, что разрыв неизбежен. Девушка, которая в состоянии сначала обозвать своего суженого питоном, заглатывающим по десять обедов в день, а потом посоветовать ему не бежать по лестнице, чтобы не помереть от ожирения сердца: Такая девушка, посчитали бы многие великие умы, вырвала любовь из своей груди. Ты согласен, Дживз, что многие великие умы так посчитали бы?
— Несомненно, сэр.
— И ошиблись бы.
— Вы так думаете, сэр?
— Двух мнений быть не может. Могу на что хочешь поспорить. Мне ли не знать женщин? Никогда нельзя верить тому, что они говорят.
— Вы хотите сказать, сэр, излияния мисс Анжелы нельзя воспринимать au pied de la lettre?
— Что-что?
— По-английски это значит «буквально», сэр.
— Буквально. Замечательное слово. Очень даже к месту. Ты ведь знаешь женщин, Дживз. Вспыхивают, как порох. При малейшей размолвке обливают парня грязью с головы до ног. Но внутри, так сказать, добрая старая любовь пылает ярким пламенем. Разве я не прав?
— Безусловно правы, сэр. Поэт Скотт:
— Дживз!
— Слушаюсь, сэр.
— А для того, чтобы вытащить эту добрую старую любовь на свет божий, необходим определённый подход.
— Под «определённым подходом», сэр, вы имеете в виду:
