И мы разревелись уже на законных основаниях.
Сначала мы плакали потому, что нам было больно, холодно и страшно. «Вот, оказывается, что такое „замуровать заживо“», — сквозь рев делились мы друг с другом свежеприобретенными знаниями. Потом нам захотелось в туалет по-маленькому, и мы ревели от обиды, потому что пришлось писать в углу, на беленький песочек, оставшийся после ремонта. При этом страшнее всего было сидеть голой попой на корточках — а вдруг из-за спины вынырнет длинная когтистая лапа и потащит нас в потусторонье? Поэтому, когда я сидела на корточках, Манька держала меня за руку, а когда она села писать, то я вцепилась ей в руку.
Потом мы оплакивали нашу тяжелую судьбу в зарешеченное окошко в надежде на то, что кто-нибудь пройдет мимо и вызволит нас из заточения. И если я дотягивалась ростом до окна, то Манька безнадежно маячила внизу. Чтобы она тоже могла явить миру перекошенное от горя и страха лицо, пришлось притащить кадку с рассолом для сыра. Манюня взобралась на кадку, и мы дружно заголосили в окно.
Потом мы отчаялись дожидаться помощи извне и стали взывать к совести Ба.
— Бааа, — плакали мы, — вытащи нас отсюда, пожалуйста, мы замерзли, и у нас болят от холода ступнииии. Мы уже достаточно замуровались и больше не будеееем!!!
Сначала вопли наши оставались безответными, а потом, спустя миллион веков, за дверью завозились.
— Баааа, это ты? — заголосили мы жалобно.
— Ыхть, — раздалось за дверью, — ыхть! Потом еще раз:
— Ыхть! Ыхть! Ыхть!
Мы испугались еще больше.
— Ааааааа, — заорали мы, — Баааааааааааа, помоги нам!
— Если вы сейчас же не заткнетесь, то я оставлю вас здесь навсегда, — пропыхтела зло Ба. Мы притихли. Ба еще какое-то время возилась за дверью, потом громко сказала «господибожетымой».
— Что? Снова «господибожетымой»! — зашлись мы в истерике. — Баааа, мы ничего такого не делали, только пописали на песочек в углу и всеоооооо, зачем же снова «господибожетымой» говорить?!!!
— Будете орать, вообще не выйдете оттуда, — выдохнула огнем Ба, и мы моментально притихли. — Потерпите чуть-чуть, скоро я вас выпущу.
Потом она куда-то ушла. На этот раз для разнообразия мы решили украсить томительное ожидание дружным иканием — на плач уже не осталось ни сил, ни слез.
Потом пришел сосед дядя Гор. Закаленный многолетним соседством с Ба, он не стал удивляться или задавать глупых вопросов, просто с нечеловеческим кряхтением отволок в сторону ржавый мотор от старого Дядимишиного драндулета, которым Ба, в адреналиновом угаре, загородила дверь в погреб.
— Так ведь и до геморроя недалеко, — бросил он на прощание.
А потом Ба открыла дверь в потреб, и наш Рагнарек возобновился.
Сначала она поволокла нас в ванную, где минут двадцать отогревала наши продрогшие чресла в крутом кипятке. Потом, когда в ванной отчетливо запахло консоме из детятины, она вытащила новую натуральную мочалку (акцентирую ваше внимание на слове «новая», потому что, если кто мылся натуральными мочалками, тот до сих пор недоумевает, почему ООН в своей Конвенции против пыток не наложила вето на мытье детей новыми натуральными мочалками). Итак, НОВОЙ натуральной мочалкой Ба отшлифовала наши тела так, что мы легко могли сойти, учитывая разницу в росте, за деревянную скалку и деревянный же, например, пестик. Притом, чем громче мы выли, тем усерднее Ба нас растирала.
А далее мы на своем опыте доказали, что пирамиды все-таки строили люди, а не инопланетяне. Потому что вдвоем, подгоняемые грозными окриками Ба, сначала помыли всю шерсть в пяти водах, потом сушили ее на солнцепеке, не забывая ворошить и переворачивать, потом мы ее выбивали деревянной палкой, нудно и долго, до волдырей на ладонях и боли в пояснице, а далее каждый клочок шерсти распушили нежным облачком.
И если кто из вас скажет, что Ба все-таки переборщила с «госнодибожетымоем», то я с вами не соглашусь. Ибо кару мы понесли вполне заслуженную, ага.
ГЛАВА 14
Манюня, или Как с большой для себя пользой съездить в Тбилиси
Дядя Миша, Манин папа, работал на релейном заводе инженером. Главный инженер — должность, безусловно, почетная. У дяди Миши в анамнезе были красный диплом политехнического института, кандидатская степень и кой-какие научные разработки. За все эти заслуги, а также за пятнадцатилетний непрерывный стаж работы на релейном заводе родина платила ему ежемесячно где-то около ста пятидесяти рублей. На эти деньги дядя Миша умудрялся не только обеспечивать всю семью, но и позволял себе маленькие мужские радости — если, конечно, эти радости проходили строгий таможенный контроль Ба.
А еще дядя Миша был однолюбом. Редкое для мужчины качество, ставящее жирный крест на его судьбе. Еще со школьной скамьи он любил девочку Галю Ицхакову. И вопреки воле Ба женился на ней. Естественно, свекровь невзлюбила невестку. В бедной Гале все было не так — и происхождение (рабоче-крестьянское), и вероисповедание (пф, выкрест), и вкусы (ты видел булатные зубы ее матери — это же ни в какие ворота не лезет), и образование (медсестра, даже на врача не удосужилась выучиться).
Ради справедливости нужно отметить, что Ба в принципе не могла ужиться с женщиной, которая покушалась на любовь ее сына. Тетя Галя боролась за свое семейное счастье долго и отчаянно, но потерпела фиаско — Ба была мастером изнурительной партизанской войны. Мане было пять лет, когда ее родители развелись. Ба сделала все возможное, чтобы внучка осталась с ней. Я не знаю, на какие ухищрения она пошла, может, пригрозила судье пытками или взяла в заложники всю его семью, но суд принял сторону дяди Миши, и Ба получила Манечку в безвозмездное пожизненное пользование. Тетя Галя потом снова вышла замуж, уехала в другой город и родила своему мужу троих детей. Маня периодически приезжала к ней в гости, и к чести Ба нужно отметить, что та никогда не препятствовала общению Мани с ее мамой.
Ба вообще была достаточно замкнутым человеком и мало кого «допускала к телу».
Моя семья стала редким исключением. Уж не знаю, чем мы ее взяли, может, количеством детей (четыре девочки!) или тем, что мама оказалась землячкой Ба, а может, тем, что папа не раз вытаскивал дядю Мишу из передряг, в которые тот регулярно попадал, но Ба раз и навсегда впустила нас в свое сердце и не выпускала оттуда уже никогда. Мы высоко ценили любовь Ба и бережно несли ее перед собой праздничным караваем.
Если у Ба случались какие-нибудь крупные размолвки с дядей Мишей, то плакаться она приходила к маме.
— Ты представляешь, Надя, — возмущалась она, громко отпивая горячий чай из большой чашки, — мне кажется, что у него кто-то есть!
— Тетя Роза, — маме хватило наглости возразить Ба, — Миша молодой мужчина, ему всего тридцать восемь, должен же он где-то оставлять свою… хм… энергию! — Последние слова она проговорила почти шепотом и, казалось, стала ниже ростом — Ба смотрела на маму тяжелым немигающим взглядом.
— Можно подумать, это аргумент! Я вот тридцать лет живу без мужика, и ничего! — рассердилась она.
По лицу мамы было видно, что она хотела бы возразить Ба, но сработал инстинкт самосохранения, и она промолчала.
Мы с Маней периодически, затаив дыхание, подслушивали диалоги Ба с мамой. Мане было жизненно важно, чтобы дядя Миша ни в кого не влюблялся, — она лелеяла тайную надежду, что родители когда-нибудь обязательно помирятся и снова поженятся. Видимо, об этом мечтал и дядя Миша, потому что так никогда и не решился на второй брак. Безусловно, как у любого здорового мужчины, у него были какие-то связи на стороне, но явок и паролей он никогда не сдавал, может, еще и потому, что узнай об этом Ба — и одной несчастной на этом свете стало бы меньше.
Самой большой легальной привязанностью дяди Миши, разумеется, после Манюни и Ба, был его автомобиль.
Автомобиль — весьма гуманное определение для того агрегата, на котором рассекал дядя Миша.
— Адам Казимирович Козлевич на своем «Лорен-Дитрихе» нервно закусывает зависть локтями, — комментировал папа, когда дядя Миша торжественно въезжал в наш двор на своем драндулете.
Манюнин папа являлся счастливым обладателем автомобиля повышенной проходимости, условно обозначаемого «ГАЗ-69». Почему условно обозначаемого — да потому, что дяде Мише от прежнего владельца машина досталась в весьма «модифицированном» виде — чего стоил один только кузов, собственноручно сваренный из железяк непонятного происхождения и предназначения!
Но дядя Миша не унывал. Он ласково назвал своего механического друга Васей, в честь главного конструктора Вассермана, под чутким руководством которого создавался сей вездеходный монстр, и два раза в год обязательно разбирал его на винтики и карданные валы. Далее он любовно протирал каждую деталь бензином, мазутом или чем полагается протирать детали «ГАЗ-69» 1956 года выпуска, а потом, что особенно удивительно, собирал машину обратно. Примечательно, что после каждой сборки Васи оставалась целая куча металлолома, которую дядя Миша аккуратно складывал на отдельную полку в погребе.
