— Ну и что ж, что записывать? Разве это важно? Важны цифры! Десять тысяч — звучит! Тысяча — не звучит! Если мы так продолжать будем, вольют нас в Горназ как пить дать.
— Ну уж прямо — вольют!.. — неубедительно промямлил Рыбацкий.
— Вольют. И поставят над нами Примерову. Меня назначат заместителем, а тебя — тебя пошлют на учебу. Вот так!
— Но что же делать?
— А вот что: наш элсонаим должен выдавать пятнадцать тысяч вариантов в час — и все! Пятнадцать — это же не десять!
— Это-то верно. Но изобретатель отказывается увеличивать проектную мощность.
— Давай сюда изобретателя! С кадрами, Рыбацкий, надо работать.
Рыбацкий вышел, а Сычкин, погрузившись в административные думы, зашагал по кабинету.
Да, теперь уже невозможно установить, как это случилось. Но в эпоху многочисленных реорганизаций и сокращений, укрупнений и разукрупнений, разделений и слияний в Шумиловске появились два совершенно одинаковых учреждения: Горназ и Горнаим.
Заглянув в «Толковый словарь» Ушакова, можно узнать, что слово «наименование» имеет тот же смысл, что «название», только является устаревшим.
И кабинет Сычкина в точности соответствовал сказанному в словаре. Будучи таким же, как кабинет Примеровой, но заставленный громоздкой классически-учрежденческой мебелью, он выглядел мрачней и старомодней.
И сам хозяин кабинета тоже мог бы служить наглядной иллюстрацией к авторитетному определению вышеупомянутого словаря.
В комнату вошел или, вернее, ворвался в сопровождении Рыбацкого пожилой профессионально издерганный изобретатель.
— Это абсурд! — закричал он с ходу. — Мой составитель наименований не рассчитан на такое количество вариантов!
— Да, не рассчитан. Но реальная действительность, товарищ изобретатель, нередко вносит поправки в наши расчеты, — спокойно и внушительно сказал Сычкин, хранивший в памяти множество ходовых формулировок и фраз. — Сегодня элсонаим дает тысячу вариантов, завтра — десять тысяч, послезавтра — пятнадцать. Мы должны смотреть в послезавтра. Кибернетика на службе прогресса!
— Но каким образом элсонаим может увеличивать свою мощность? За счет чего?
— А это ваше дело, — вставил Рыбацкий. — Наше дело попросить, ваше — разобраться.
— Элсонаим должен увеличивать мощность за счет неиспользованных резервов, — четко сформулировал Сычкин.
Привычная формулировка всегда успокаивала Сычкина и казалась ему убедительной и не требующей пояснений. Мысли и высказывания его строились из готовых фраз, как блочные дома — из готовых стандартных блоков. И такое крупноблочное мышление было для него единственно возможным, ибо иначе Сычкин уже не мог.
— Но принципиальная схема элсонаима не позволяет… — попытался объяснить изобретатель.
— Мы не можем находиться в плену у привычных схем! — перебил его Сычкин.
— Не мы для схем, а схемы для нас! — поддакнул Рыбацкий.
Изобретатель дико посмотрел на них и, хлопнув дверью, выскочил из кабинета.
— Консерватор! — определил управляющий.
— Консерватор и псих! — уточнил заместитель. — Я же говорю, с ним каши не сваришь.
— Ну, вот что, Рыбацкий, другого выхода нет, кадры решают все, — подумав, сказал Сычкин. — Придется тебе раздобыть этого самого Фигуркина.
— Да что ты, Борис Петрович, как же я его раздобуду?
— Путем правильного применения принципа материальной заинтересованности.
— Легко сказать.
— А вспомни, Рыбацкий, как мы руководили автохозяйством и ты доставал самые дефицитные запчасти! Вспомни, как мы заправляли спортом и ты добывал самых дефицитных футболистов!
— Эх, Борис Петрович, когда это было!.. Стар я стал…
— Старый конь борозды не испортит! — нашел подходящую фразу Сычкин. — Ты подумай, что поставлено на карту! — И управляющий произнес пламенную речь о том, что скорей запрягут вместе коня и трепетную лань, скорей Каспийское море начнет впадать в Волгу, чем их родной Горнаим вольют в какой-то Горназ.
— Ну что ж, — сказал воодушевленный речью Рыбацкий. — Ваше дело приказать, наше — попытаться. Попробуем раздобыть этого красного Эдисона.
7Примерова и Фигуркин вышли из учреждения вместе и, держась на почтительном расстоянии друг от друга, свернули за угол.
— Ох, устала я! — сказала Примерова. — Целый день помогала отделу питания и зрелищ придумывать название для нового магазина самообслуживания.
— Ну и как, — рассеянно спросил Костя, — придумали?
— Не до конца. Хоть бы скорей ваш элсоназ, Константин Львович, начал работать. Вся надежда на него.
— Он бы давно уже работал, Зинаида Васильевна, если бы мне не пришлось увеличивать его мощность. Между прочим, по вашей милости.
— Ну, не сердитесь, Константин Львович, Это же для пользы дела.
— Не уверен!
— Ох, опять вы за свое! — Примерова оглянулась и, убедившись в том, что они достаточно далеко ушли от Горназа, взяла Фигуркина под руку. — Так куда мы, Костенька, пойдем? У нас впереди целый вечер.
— Видите ли, Зинаида Васильевна…
— Мы уже не на работе, Костенька, и я для тебя не Зинаида Васильевна.
— Ну да, конечно… Никогда не успеваю вовремя переключиться…
— Но это же так просто: на службе мы на «вы», вне службы — на «ты»… Так куда мы пойдем: в кино или ко мне?
— Видишь ли, Зина, тут такое дело… Приезжает тетка из Армавира, и мне, понимаешь, нужно ее встретить.
— Понимаю. На прошлой неделе у тебя брат из Симферополя гостил. А перед братом — бабушка из Омска…
— Дедушка из Томска, — поправил Костя.
(А с противоположной стороны улицы за ними наблюдал Рыбацкий. Стараясь оставаться незамеченным, он стоял к ним спиной, внимательно следя за их отражением в зеркальных стеклах витрины.)
— Ax, извини, действительно дедушка из Томска.
— Ну и что же тут смешного?
— Ничего. Всесоюзный слет родственников. Привет!
Примерова перебежала улицу и едва не столкнулась с Рыбацким, который, не обратив на нее внимания, устремился за Фигуркиным.
«Интересно! — подумала Примерова. — Не он ли твой родственник?» — И поспешила за Рыбацким.
Так они и шли: впереди Костя; за ним, стараясь не потерять его из виду и расталкивая прохожих, Рыбацкий, а за Рыбацким — Примерова.
Так втроем они вошли в музей.
Костя, не оглядываясь, шагал по залам.
Следом, прячась за стендами и скульптурами, короткими перебежками продвигался Рыбацкий.
За Рыбацким — Примерова.
Фигуркин остановился.
Тотчас застыл Рыбацкий.
И едва не налетела на него управляющая Горназом.
Костя пошел дальше.
И тут же двинулись сопровождающие его лица, чье странное поведение настолько заинтересовало служащих музея, что они незаметно стали следовать за подозрительными личностями.
Но вот Фигуркин услышал знакомый голос. Как и в прошлый раз, он отошел в сторону и, когда в зал вошли экскурсанты, смешался с группой.
И снова в музее они были только вдвоем: он и девушка-экскурсовод, которую Костя называл Леной.
Вдвоем бродили они по безлюдному помещению, останавливаясь то у одной, то у другой картины.
А Рыбацкий не замечал ни экскурсантов, ни экскурсовода. Он видел только одного Фигуркина, неизвестно зачем одиноко блуждающего по музею.
И наконец, Примерова все происходящее видела так: по пустым залам, не глядя на картины и вызывая неясные подозрения, ходил Фигуркин, а за ним, словно охотник, следовал еще более подозрительный тип из Горнаима.
— Можно вас на минуточку? — услышал Костя и увидел рядом какого-то незнакомого человека. — Можно вас на два слова?
— А в чем дело?
— Может быть, мы выйдем отсюда?
— Никуда я не пойду. Что вам нужно?
— Тихо, тихо. Отойдем в сторону. — И незнакомец утащил Фигуркина за стенд, не заметив, что с другой стороны стенда притаилась Зинаида Васильевна. — Я Рыбацкий. Из Горнаима.
— Ну и что?
— Будем говорить прямо. Вы любите говорить прямо? Я люблю говорить прямо. Человек вы талантливый? Талантливый. В Горназе вас ценят? Не ценят. Кто изобрел элсоназ? Вы. Кого за это прославляют? Примерову. Правильно это? Неправильно. А вот если бы вы перешли в Горнаим…
— Понятно! — перебил его Фигуркин. — Знаете вы, где тут выход? Знаете. Сами дорогу найдете? Найдете. Правильно я говорю? Правильно!
— Наше дело предложить, ваше — отказаться.
Но Фигуркин был уже далеко. Рыбацкий обошел стенд и столкнулся с Примеровой.
— Ай-яй-яй, товарищ Рыбацкий, — с сочувствием сказала она. — Неужели в Горнаиме так плохи дела, что вы не можете обойтись без нашей помощи? Нехорошо.
— А подслушивать хорошо?
— Об этом мы поговорим с вами, когда ваш Горнаим вольют в Горназ.
