Прогрессивные силы страны сдергивают пропагандистские покрывала с этих замыслов. Они выступают против любой дискриминации и национального угнетения, за единство народных масс — еврейских и арабских. Шагая по улицам израильских городов, я спрашивал себя: сумеет ли здравый рассудок народа преодолеть нависшую над страной угрозу и обеспечить ей достойное будущее. Оно, это будущее, — в содружестве с народами мира, а не в тщетных потугах возвыситься над ними.
3. Господин Леви, сменивший имя
Без спутников, с картой в руке я отправился побродить по трущобам Яффы. Солнце жгло немилосердно. Узкие извилистые улочки были забиты грязью, мусором и ребятишками-попрошайками. Раздав восемь израильских фунтов, я смекнул, что мне не по карману обеспечить всех обездоленных. В конце концов, турист не в силах сделать того, что входит в обязанности государства. Стоило большого труда избавиться от преследовавших меня нищих. Помог молодой полицейский, отвесивший им несколько оплеух.
Проблуждав около часа, я остановился возле небольшого кафе, где несколько столиков было вынесено прямо на тротуар. Чуть поодаль, метрах в пяти, дымилась куча свежего навоза, напоминая, что у «рая» есть задворки.
Подошел официант — юноша в переломном возрасте, бойко говоривший по-английски. Он начал декламировать меню, предлагая блюда, звучавшие весьма заманчиво. Из бдительности я ограничился бутылкой апельсинового сока, Так и есть — она стоила полтора фунта.
Мимо моего столика сновали женщины с тяжелой поклажей. Их мужья шагали рядом, засунув руки в карманы. Равноправие мужчин и женщин, как видно, осталось в Эдеме, а израильским Евам была отведена роль вьючных животных и родильных машин.
На столик упала тень человека. Ко мне присматривался мужчина средних лет в запыленной спецовке и кепке, измазанной известкой.
— Англичанин? — спросил он на ломаном английском.
— Нет, я из Северных стран.
— Говорите по-французски?
— Немножко.
Незнакомец сразу как-то сбросил с себя скованность и перешел на сносный французский, сообщив, что у него как раз обеденный перерыв.
— А где вы работаете? — поинтересовался я.
Он неопределенно махнул рукой в направлении конца улочки.
— Вон там ремонтируется старый дом, вожу туда на тачке кирпич и известку. Работа не мед: таскать-то приходится за двести метров.
— А что, о грузовиках здесь не слышали?
Собеседник вяло усмехнулся:
— По таким лабиринтам грузовая не пройдет. Остаются ослы да тачки. Не привычен я к такой работе. Совсем выдыхаюсь.
— Так вы не строитель?
— Нет. Занимался точной механикой. Но поскольку не знаю иврита, не могу получить и работу по специальности.
— Значит, вы приезжий? — ! Он промолчал.
— Случайно, не из числа новых переселенцев? — настаивал я.
— К сожалению, да…
— Отчего же к сожалению?
Мужчина спохватился, будто поведал мне государственную тайну. И в свою очередь перешел в атаку:
— А вы откуда?
— Из столицы Финляндии — Хельсинки. Как турист знакомлюсь с этой страной, о которой много говорят и мало знают. Я не христианин, не иудей, не мусульманин. Признаю только одну веру — в человечность…
Мой собеседник пододвинул стул поближе и, словно вспоминая, повел рассказ о своей жизни. Он прибыл с женой в Израиль ранней весной. Надеялся на обещанное: хорошее место, двухкомнатную квартиру. Ни того, ни другого получить не удалось. Можно было поселиться в бывшем лагере палестинских беженцев недалеко от Иерихона. Но он предпочел трущобы Яффы жалким баракам.
— Вот и живу пока у кузена. Жалко, что у него только одна комната. Тесно, все-таки шестеро взрослых. Не привык я к такой тесноте. Как-никак раньше была квартира из двух комнат с кухней, красивым балконом и свой сад…
— Какую же страну вы покинули?
— Какое это теперь имеет значение. Возврата к старому нет…
— А если уехать обратно? Мужчина мрачно развел руками:
— Куда уедешь с пустыми карманами? Сейчас я ничто… У меня нет родины… Никогда не прощу кузену, что он сманил меня с женой сюда… Никогда…
— А где, кстати, жена?
— Там, — кивнул тот в сторону распахнутой двери.
— Не познакомите меня с ней?
Мужчина равнодушно пожал плечами. Мы встали и перешли в кафе. За длинной стойкой маячили хозяин и его сын официант — тот самый юноша в переломном возрасте. Стоя на коленях, молодая женщина подтирала растрескавшийся каменный пол. Увидев меня, она стремительно поднялась, схватила тряпку, таз и скрылась в дымной кухне.
— Не хочет ни с кем встречаться, — смущенно обронил муж.
— У нее нет никакой профессии? — поинтересовался я, когда мы вернулись к столику.
— Как же, есть. Она учительница. Могла бы преподавать испанский язык, да кому он здесь нужен. Вот и гнет спину над тазом и тряпкой. Хозяин-то вообще симпатичный человек, платит ей по шестьдесят фунтов в неделю…
Мужчина продолжал скрывать свое бывшее гражданство. Вспомнив репортерские навыки, я без обиняков спросил:
— Простите, как вас зовут?
— Местным жителям было трудно произносить мое имя, поэтому сменил. Теперь меня зовут Леви. А жену здесь называют Дебора…
Леви вдруг смерил меня пристальным взглядом. Его вопрос прозвучал неожиданно:
— А вы бывали в Советском Союзе?
— Много раз.
— Ав Грузии были?
— Ну, разумеется. Чудесная страна, где у меня столько друзей. А Тбилиси, это же маленький Париж!
На Леви было больно смотреть: его губы дрожали. Он поднялся, было пошел, но вернулся.
— Простите, не найдется у вас сигареты?
Я достал пачку. Леви сжал ладонями мою руку и заглянул в глаза.
— Большое спасибо… Я не забуду…
Не оглядываясь, он покатил свою тачку к стройке. Я допил апельсиновый сок и пошел в другую сторону — к центру города.
Шагая, я вспоминал поговорку, что одна ласточка весны не делает. Судьба моего собеседника не могла дать мне полного представления о проблемах переселенцев в Израиле. Некоторые из приезжих нашли работу по специальности. Однако и судьба Леви не исключение. Западная пресса пишет, что ежегодно в Израиль прибывает около 40 000 иммигрантов. Но одновременно идет и обратный процесс. С 1948 года страну покинуло свыше 300 000 человек.
Когда-то и они казались себе искателями счастья, летящими на звуки «гуслей Сиона». Но поняли: можно сменить гражданство, имя. Нельзя менять родину.
4. Лимузин марки «Верблюд»
Ветер или чья-то опытная рука забросили в окно моего гостиничного номера в Иерихоне листовку. Текст гласил:
«Мировая история не знает случая, когда бы для жителей оккупированной страны — как прежних, так и новых — были созданы столь блестящие условия, какими располагает население земель, воссоединенных с Израилем в ходе шестидневной войны 1967 г.»
Сказано броско, но мысль для меня не нова. Нечто подобное я уже занес в свой блокнот со слов нашего местного гида, в прошлом лютеранского священника, обращенного в иудаизм.
— Бедуины, оставшиеся в Израиле, не прогадали — достаток, наконец, пришел в их дом, — просвещал он нас. — У каждой семьи своя машина, современное жилье, стада овец. Спросите у арабов с оккупированных земель: хотят ли они воссоединиться с Иорданией? В ответ вы услышите «нет». Эти люди предпочитают жить не в лагерях для беженцев, а в свободном Израиле…
Все это было чрезвычайно увлекательно для меня именно потому, что прямо противоречило моим прежним представлениям. До сих пор, основываясь на кое-какой статистике и фактах из газет, я полагал, что, если ты не еврей, то в Израиле тебя ждет участь человека без прав. У арабов же, помнилось мне, положение самое тяжелое. Израильские власти относят их к особой касте, которая стоит ниже гоев, то есть неевреев. Годовой заработок арабского рабочего составляет лишь три четверти заработка еврея. Араб отстранен от воинской службы, если же его заподозрят в оппозиции к правительству, итог один: тюрьма, пепелище там, где был его дом. Хранения огнестрельного оружия достаточно, чтобы араба арестовали как сообщника партизан. В стране действует 159 законов и декретов антиарабского толка.
А, быть может, и не 159? Я всегда гордился, что наделен от рождения склонностью к скептицизму. Листовка, пламенные речи гида порождали сомнения. Но израильская действительность здесь, под рукой. Ее можно пощупать, попробовать на зуб, рассмотреть с пристрастием. Итак, в путь!
После недолгих поисков мне удалось встретить молодого араба, который знал английский и согласился быть моим спутником. До «шестидневной войны» неподалеку от Иерихона размещались лагеря палестинских беженцев, насчитывавшие несколько тысяч человек. Почему бы не отправиться туда, предложил юноша. Но оказалось, что в октябре 1972 года интервью у обитателей лагеря взять невозможно — в лачугах гулял ветер. Лагерь беженцев опустел в июне 1967 года. Куда же девались палестинцы?
