Прежде чем обследовать и лечить пациентку, нужно с ней немного побеседовать, иначе не всегда понятно, отчего же ее надо лечить. Ну так вот, присылают к нам как-то в антенатальную клинику молодую беременную девушку по имени Элеонор с подозрением на преэклампсию[36]в тридцать семь недель. Девушка волнуется — все-таки диагноз серьезный и потенциально чреват массой осложнений. Начинаю спрашивать: какое было давление до беременности, шевелится ли беби, нет ли болей в правом подреберье, не болит ли голова? Нет, отвечает, все нормально, просто пошла к доктору на плановую проверку и давление оказалось слегка повышенным, вот он и забеспокоился, направил к специалисту… А нет ли каких нарушений зрения, спрашиваю? Дело в том, что при тяжелой преэклампсии, вследствие отека сетчатки, мозга и повышенного артериального давления, могут возникать разные зрительные симптомы: белые вспышки света в глазах, мелькание черных точек и, реже, проплывание перед глазами таких прозрачных «сосисочек» с кружочком посредине, в английском простонародье называемых «floaters», от слова «float» — плавать. Они, эти самые флоутерс, случаются время от времени и у абсолютно здоровых людей, но в случае преэклампсии зачастую принимают несколько навязчивый характер.
Видя, что Элеонор нервничает, пытаюсь немного успокоить ее непринужденной беседой, параллельно выясняя нужную мне клиническую информацию. Двадцать девять лет, работает пресс-секретарем в крупной компании, мечтала о карьере актрисы, но вовремя одумалась… Так вот, говорю, не случаются ли у вас, Элеонор, флоутерс? Элеонор почему-то смутилась и спросила, как ЭТО связано с преэклампсией. Объясняю про сетчатку, артериальное давление и отек. Элеонор смотрит с недоверием и иронией.
— Доктор, вы уверены, что вам необходима эта информация?
Не совсем понимая причины смущения и иронии пациентки, продолжаю спрашивать про флоутерс — так видите вы флоутерс или не видите?
— Вижу! — наконец с усмешкой признается Элеонор. — Но в большинстве случаев это не мои, а моего бойфренда!
Тут я совсем потерял смысловую нить…
— Вы видите флоутерс своего бойфренда???!!!
— Да, и, честно говоря, это не очень романтично, вы не находите?
В полной растерянности я посмотрел на Элеонор, пытаясь понять, шутит она или это начальные проявления энцефалопатии…[37]Элеонор выглядела абсолютно адекватно. У нас, похоже, возникло взаимное чувство, что консультация зашла в тупик. Обстановку несколько разрядила акушерка Лиз, которая сообщила, что анализы крови и мочи в норме, и преэклампсии у Элеонор, скорее всего, нет.
Закончив обследование, я попрощался с Элеонор и попросил ее обратиться к врачу, если она почувствует себя плохо. Перед уходом она еще раз выразительно и странно посмотрела на меня и, подняв слегка правую бровь, сказала: «Бай-бай, док».
В душе остался осадок. Не то чтобы неприятный, но странный. То ли я что-то недопонял, то ли она…
Акушерка Лиз пила чай и заполняла чью-то историю родов. Я сел с ней рядом за стол.
— Liz, can I ask you something? Do you see floaters now and again?[38]
— Do you mean the little transparent thingies which sometimes fly by in your eyes or those hard to flush unsinkable pieces of shit in the toilet after you've been to Chinese restaurant on a Friday night?[39]
Сердце мое оборвалось.
Нам в этот раз, похоже, просто так не уйти, в этот раз, похоже, плотно прижало. Похоже, что это та самая «плацента перкрета» — детское место, проросшее в тело матки, которой нас пугали учебники. Льет и льет, зараза. Мы уже на восьмом пакете крови, а она все льет и льет. Мы льем, и она льет. Мы ей в вену, она из артерий. Круговорот кровяной колбасы в природе.
Я уже сорок минут сижу с рукой по локоть в тетеньке, сжимая матку изнутри и снаружи. У меня по животу из тетеньки течет чистая донорская кровь, своей у нее уже не осталось. Хирургический костюм промок, мои трусы в горошек тоже, похоже, насквозь. «Интимиссимо», блин.
Я просто сижу и сжимаю матку. Фаза отрывистых команд, напоминающих торпедную атаку на подводной лодке, уже прошла: синтометрин, карбопрост, мизопростол, гелофузин, кровь, плазма, фактор восемь, бакри баллон, гематологическая бригада, готовить к чревосечению, все на помощь, все на помощь, все на помощь, ебись оно все конем…
Мы готовимся к чревосечению, а я сижу и сжимаю матку, чтоб ее. Рука устала, болит. Если руку отпустить, так, для разнообразия, — сразу же опять зальет. Опять пульс за сто шестьдесят, давление в ноль, фибрилляция желудочков и асистолия. А асистолия — это неприятно и скучно. Поэтому решительно держу тетеньку за матку, а смерть за яйца. Жду, пока Франческа, операционная сестра, развернет мне самый чистый в Лондоне набор для экстирпации матки.
— Готово.
— А нож наточила?
— Мистер Цепов, я готова к чревосечению.
— Нет, ну где у людей чувство юмора, а?
— Рейчел, сядь на мое место и сжимай матку изо всех сил! А я пошел мыться на чревосечение, пока меня Фран не прожгла глазами насквозь.
Мэттью, анестезиолог, суетится вокруг своего наркозного аппарата, как кухарка вокруг плиты с обедом для лесорубов.
— Мэтт, мы начинаем, о'кей? Через полчасика закажи пиццу, пока везут, мы управимся, наверное.
— Дэннис, ты самоуверенный павлин. Работай, давай, у меня пропофола осталось последнее ведро.
Разрез. Апоневроз, брюшина. Вот она, большая синяя матка. Сука. Орган, сорок минут назад подаривший одну жизнь, а сейчас готовящийся забрать другую… Так, стоп бредить и разговаривать с матками, пора работать. Развели тут, понимаешь, мясокомбинат, твою мать.
— Зажим Роджерса! Еще один! Ножницы Мейо, пожалуйста. Сушить. Блядь! А это что такое?
— Зажим! Отсос! Зажим! Шить! Тампон. Ножницы. Отсос! Сушим!
Черт, заливает, ничего не видно. Ну что за день такой…
— Дженни, душа моя, пойдите, пожалуйста, в клинику мистера Донахью и передайте ему буквально следующее: «Мистер Донахью, мистер Цепов восхищается вашей работой и шлет вам свои комплименты».
Ошарашенная Дженни, реджистрар первого года, смотрит на меня большими глазами, как бы безмолвно спрашивая, все ли со мной нормально. Она не знает, что закодированная фраза, которую она передаст мистеру Донахью, означает буквально следующее: «Патрик, у меня пиздец. Бросай на хрен своих жен футболистов с хламидиозом и срочно дуй в операционную. У меня жопа, без тебя никак, хелп».
Через три с половиной минуты Патрик уже здесь, и мы продолжаем наше веселое шоу.
— Зажим Цеппелина, полукривой, спасибо.
— Полукривой Цеппелин еще, пожалуйста.
— Где тут мочеточник, фиг его знает… А! Вот он… ну все, слава богу…
— Нож. — Я отделяю матку от свода влагалища.
— Рейчел, не тяни сильно за матку, а то получишь ею по лицу. Бывали случаи.
— Отсос. Тампон. Шить викрил, пожалуйста. Полуторакилограммовая матка с тупым звуком падает в железный таз. Кровить больше не из чего. Так только, по мелочи… ДВС-синдрома вроде нет.
Вставляю дренаж толщиной с палец Николая Валуева.
Все, уходим отсюда к чертовой матери, зашиваем апоневроз, подкожку, кожу. Главное — чтобы кожный шов был как можно менее заметным. Все, что ты делал внутри, — неважно.
Тетеньки, если выживают, любят косметические швы.
Жили мы тогда в Грузии, в городе Поти, на улице Карла Либкнехта. Время было мирное, довоенное и солнечное, а если учитывать выраженную провинциальную затрапезность нашего города, то и вовсе, можно сказать, благостное. Улица наша вела практически из центра города, от кинотеатра «Руставели» к самому морю, к старому маяку и еще более старому кладбищу. Параллельно текла мутная река Риони, в которой, по данным старожилов, водились гигантские лягушки, достигавшие величины «почти с Гию», маленького брата моего лучшего друга Ираклия Циргвавы. Именно там, где Риони впадает в море и куда пришвартовался завернутый в Золотое руно и изрядно подвыпивший Тим Северин, и находился наш дом.
Комары, которые водились на заболоченных берегах Риони, требуют отдельного описания. Это были суровые, величиной с ладонь кровожадные кровососущие млекопитающие с грустными голубыми глазами и длинным, похожим на напильник хоботком, которым они могли высосать за один присест до двух стаканов крови. Бороться с ними не было никакой возможности. Ночью они начинали летать над головой, хлопая крыльями, пищать приглушенным басом и кусаться, оставляя после себя такой чес, что хотелось вскочить и в порыве безумия броситься прямо в Риони. Но в Риони водились лягушки величиной «почти с Гию», поэтому путей отхода совершенно не было. Эффективно противостоять комарам мог только дядя Мишико, наш сосед слева, который каждый вечер выпивал столько вина, что комары, кусавшие его, тут же заболевали алкоголизмом и летели неровным зигзагом сдаваться в городской наркодиспансер на улице Акакия.
