Я не осуждаю его (как правило, я довольствуюсь просто затрещиной или швыряю камнем), так как считаю, что порок этот — природный. У фокстерьеров этого наследственного греха приблизительно в четыре раза больше, чем у остальных собак, и нам, христианам, со своей стороны требуются годы и годы терпеливых усилий, чтобы добиться сколько-нибудь ощутимого исправления в безобразии фокстерьерской природы.
Помню, как-то раз я стоял в вестибюле хэймаркетского универсального магазина, в полном окружении собак, которые дожидались своих хозяев, ушедших за покупками. Там были мастифф, один-два колли, сенбернар, несколько легавых и ньюфаундлендов, гончая, французский пудель (поношенный в середине, но голова кудлатая), бульдог, несколько существ в формате Лоутер-Аркейд{*}, величиной с крысу, две йоркширские дворняжки.
Они сидели, терпеливые, благообразные, задумчивые. В вестибюле царила торжественная тишина, создающая атмосферу покоя, смирения и мягкой грусти.
Но вот вошла прелестная молодая леди с кротким маленьким фокстерьером; она оставила его на цепочке между бульдогом и пуделем. Он уселся и с минуту осматривался. Затем воздел глаза к потолку и, судя по их выражению, задумался о своей матушке. Затем зевнул. Затем оглядел других собак, молчаливых, важных, полных достоинства.
Он посмотрел на бульдога, безмятежно дремавшего справа. Затем посмотрел на пуделя, надменно застывшего слева. Затем, безо всяких прелиминариев, без намека на какой-либо повод, цапнул пуделя за ближайшую переднюю ногу, и вопль страдания огласил тихий полумрак вестибюля.
Найдя результат первого эксперимента весьма удовлетворительным, песик принял решение продолжать и задать жару всем остальным. Он перескочил через пуделя и мощно атаковал колли. Колли проснулся и немедленно вступил в шумную свирепую схватку с пуделем. Тогда фоксик вернулся на место, схватил бульдога за ухо и попытался его оторвать, а бульдог, животное на редкость непредубежденное, обрушился на всех, до кого только смог добраться (включая швейцара), предоставив нашему славному фокстерьерчику возможность беспрепятственно насладиться дуэлью с йоркширской дворняжкой, исполненной равного энтузиазма.
Людям, которые разбираются в собачьей натуре, нет нужды объяснять, что к этому времени все остальные собаки в этом вестибюле бились с таким исступлением, словно от исхода сражения зависело спасение их жизни и имущества. Большие собаки дрались между собой сплошной кучей; маленькие также дрались друг с другом, а в перерывах кусали больших за ноги.
Вестибюль превратился в пандемониум. Шум стоял адский. Вокруг здания собралась толпа, и все спрашивали, не происходит ли здесь заседание приходского управления или церковного совета; если нет, кого, в таком случае, убивают и по какой причине? Чтобы растащить собак, принесли колы и веревки; позвали полицию.
В самый разгар бесчинства вернулась прелестная молодая леди и схватила своего прелестного песика на руки (к этому времени он уложил дворнягу на месяц и имел теперь вид новорожденного агнца); она целовала его и спрашивала, жив ли он и что эти огромные, огромные, грубые животные-псы с ним сделали. А он уютно устроился у нее на груди и смотрел ей в лицо, и взгляд его словно бы говорил: «Ах, как я рад, что ты пришла и избавила меня от такого позора!»
А леди сказала, что хозяева магазина не имеют никакого права допускать, чтобы подобных огромных диких существ, как все эти псищи, оставляли вместе с собаками порядочных людей — и что кое на кого она будет подавать в суд.
Такова суть фокстерьеров. Поэтому я не осуждаю Монморанси за его привычку скандалить с кошками. Впрочем, в то утро он пожалел сам, что дал волю своей природе.
Мы, как я уже говорил, возвращались с купания, и на полпути, когда мы шли по Хай-стрит, из подворотни впереди нас выскочил некий кот и потрусил через улицу. Монморанси издал торжествующий вопль — вопль жестокого воина, который видит, что враг у него в руках; вопль, какой, вероятно, издал Кромвель, когда шотландцы стали спускаться с холма{*}, — и помчался за своей добычей.
Жертвой его был старый черный Котище. Я никогда не видел котов такой устрашающей величины. Это был не кот, а какой-то головорез. У него не хватало половины хвоста, одного уха и изрядного куска носа. Это был громадный и явно убийственный зверь. Он был исполнен мира, довольства и успокоения.
Монморанси помчался за бедным животным со скоростью двадцати миль в час, но Котище не торопился. По-видимому, он был далек от соображения, что жизнь его повисла на волоске. Он безмятежно трусил по дороге, пока его предстоящий убийца не оказался на расстоянии ярда. Тогда он развернулся, уселся на самой середине дороги и оглядел Монморанси с ласковым любопытством, как бы спрашивая: «Да! Могу ли я Вам чем-то помочь?»
Монморанси не робкого десятка. Но в Котище было нечто такое, нечто этакое, от чего заледенело бы сердце и не такого пса. Монморанси остановился как вкопанный и посмотрел на Котищу.
Оба молчали. Но было совершенно ясно, что между ними происходит следующий диалог:
КОТИЩЕ. Могу ли я быть Вам чем-то полезен?
МОНМОРАНСИ. Нет, нет, ничем, покорно благодарю!
КОТИЩЕ. Если Вам тем не менее что-либо необходимо, не стесняйтесь, прошу Вас!
МОНМОРАНСИ (отступая по Хай-стрит). Ах нет, что Вы, что Вы!.. Вовсе нет... Прошу Вас, не беспокойтесь. Я... Я, кажется, ошибся. Мне показалось, что мы знакомы. Покорно прошу простить, что я потревожил Вас.
КОТИЩЕ. Пустяки, рад служить. Вам действительно ничего не нужно?
МОНМОРАНСИ (по-прежнему отступая). Нет, нет, благодарю... Вовсе нет... Вы очень любезны! Всего доброго.
КОТИЩЕ. Всего доброго.
После этого Котище поднялся и продолжил свой путь, а Монморанси, тщательно спрятав то, что он называет хвостом, вернулся к нам и занял малозаметную позицию в арьергарде.
До сих пор стоит только сказать Монморанси: «Кошки!» — он съеживается и умоляюще смотрит, словно бы говоря:
— Не надо! Пожалуйста.
После завтрака мы отправились на рынок и запаслись провиантом еще на три дня. Джордж объявил, что нам нужно взять овощей — не есть овощи вредно для здоровья. Он добавил, что овощи легко готовить и что об этом он позаботится сам; мы купили десять фунтов картофеля, бушель гороха и несколько кочанов капусты. В гостинице мы нашли мясной пудинг, два пирога с крыжовником и баранью ногу; а фрукты, и кексы, и хлеб, и масло, варенье, бекон, яйца и все остальное мы добывали в разных концах города.
Наше отбытие из Марло я считаю одним из наших величайших триумфов. Не будучи демонстративным, оно в то же время было исполнено величия и достоинства. В каждой лавке мы требовали, чтобы покупки не задерживались, но отправлялись с нами немедленно. Никаких этих ваших «Да, сэр, отправлю все сию же минуту; мальчик будет там раньше, чем вы, сэр!». Сиди потом дурак дураком на пристани, возвращайся в каждую лавку по два раза и скандаль с лавочниками. Нет уж, мы дожидались, пока корзину упакуют, и забирали мальчиков вместе с собой.
Мы обошли порядочно лавок, проводя в жизнь этот принцип в каждой; в результате к концу нашей экспедиции мы стали обладателями такой внушительной коллекции мальчиков с корзинами, которой вообще только может пожелать душа, и наше заключительное шествие к реке, по самой середине Хай-стрит, превратилось в такое впечатляющее зрелище, какого, надо думать, Марло не видел давно.
Порядок процессии был таков:
1. Монморанси, с тростью в зубах.
2. Две дворняги подозрительного вида, приятели Монморанси.
3. Джордж, с трубкой в зубах, под грузом пальто и пледов.
4. Гаррис, пытающийся придать своей походке непринужденное изящество, имея в одной руке пузатый саквояж, в другой — бутылку лимонного сока.
5. Мальчик от зеленщика и мальчик от булочника, с корзинами.
6. Рассыльный из гостиницы, с пакетом.
7. Мальчик от кондитера, с корзиной.
8. Мальчик от бакалейщика, с корзиной.
9. Лохматый пес.
10. Мальчик из сырной лавки, с корзиной.
11. Какой-то старик, с мешком.
12. Приятель старика, с руками в карманах и глиняной трубкой в зубах.
13. Мальчик от фруктовщика, с корзиной.
14. Я сам, с тремя шляпами, парой ботинок в руках и таким видом, будто сие ко мне не относится.
15. Шесть мальчиков и четыре бродячие собаки.
Когда мы спустились к пристани, лодочник спросил:
— Разрешите узнать, сэр, что вы арендовали: паровой баркас или понтон?
Услышав, что всего лишь четырехвесельный ялик, он был несколько удивлен.
Уйму хлопот доставили нам в это утро паровые баркасы. Дело было как раз за неделю до Хенли{*}, и они тащились вверх в великих количествах. Некоторые шли в одиночку, некоторые вели на буксире понтонные домики. Паровые баркасы я просто ненавижу. Я думаю, их ненавидит всякий, кому приходилось грести. Стоит мне только увидеть паровой баркас, как мною овладевает желание заманить его в укромный речной уголок и там, в тишине и спокойствии, удавить.
