Мы с Джорджем огляделись по сторонам. Потом уставились друг на друга.
— Может быть, его забрали на небеса? — предположил я.
— Что, прямо с пудингом? — возразил Джордж.
Возражение показалось веским, и божественная теория была отвергнута.
— По-моему, дело на самом деле вот в чем, — предположил Джордж, нисходя к трюизму банальной практики. — Произошло землетрясение.
И он добавил, с ноткой печали в голосе:
— Вот жалко, что он как раз делил пудинг.
Со вздохом мы обратили взоры к тому месту, где Гарриса с пудингом видели на этой планете в последний раз. И вдруг в жилах у нас застыла кровь, а волосы на головах стали дыбом. Мы увидели голову Гарриса — и все, больше ничего, одну только голову, — она торчала торчком среди высокой травы, и багровая физиономия на ней имела выражение страшного возмущения!
Первым опомнился Джордж.
— Говори! — заорал он. — Жив ты, умер, и где все остальное?
— Нет, он еще дурака валяет! — сказала голова Гарриса. — Надо же, как все подстроили!
— Подстроили что? — воскликнули мы с Джорджем.
— Что «что»! Чтобы я сюда сел, на это вот место! Тупая, ублюдская шутка! Хватайте свой пудинг...
И тут, прямо из-под земли — так, во всяком случае, нам показалось, — возник изуродованный, перепачканный пудинг, а вслед за ним выкарабкался и сам Гаррис, всклокоченный, грязный и мокрый.
Оказалось, что он, сам о том не догадываясь, сидел на самом краю канавы, сокрытой в густой траве; чуть подавшись назад, он грохнулся в эту канаву, а с ним грохнулся пудинг.
Он сказал, что никогда в жизни не был так ошарашен, когда вдруг понял, что падает — непонятно вообще как и куда. Сначала он даже решил, что наступил конец света.
Гаррис по сей день уверен, что мы с Джорджем запланировали акцию заблаговременно. Вот так несправедливые подозрения преследуют даже наиболее непорочных. Ибо, как сказал поэт: «Кто избегнет клеветы?»{*}
И действительно — кто?
Уоргрейв. — Кабинет восковых фигур. — Соннинг. — Ирландское рагу. — Монморанси в сарказме. — Битва между Монморанси и чайником. — Занятия Джорджа игрой на банджо. — Которые не встречают поддержки. — Препоны на пути музыканта-любителя. — Обучение игре на волынке. — После ужина; Гаррис впадает в уныние. — Мы с Джорджем отправляемся на прогулку. — Возвращаемся голодные и промокшие. — С Гаррисом творится странное. — Гаррис и лебеди: история, заслуживающая внимания. — Гаррис проводит тревожную ночь.
После завтрака мы поймали ветер, который мягко пронес нас мимо Уоргрейва и Шиплейка. Растаявший в сонном полуденном летнем солнце, уютно устроившийся в излучине, Уоргрейв напоминает, когда глядишь с лодки, прелестную старинную картину, какая надолго запечатлеется на сетчатой оболочке памяти.
Уоргрейвский «Георгий и Дракон» кичится своей вывеской, одну сторону которой расписал член Королевской академии Лесли, другую — Ходжсон, из той же братии{*}. Лесли изобразил битву, Ходжсон дорисовал сцену «После битвы»: Георгий, закончив работу, отдыхает за пинтой пива{*}.
В Уоргрейве жил Дэй, автор «Сэнфорда и Мертона»{*}, и — к еще большей чести этого городка — был здесь убит.
В уоргрейвской церкви находится мемориальная доска в честь миссис Сары Хилл. Она завещала капитал, из которого ежегодно на Пасху надлежало делить один фунт стерлингов между двумя мальчиками и двумя девочками, которые «никогда не выходили из повиновения родителям; никогда, насколько это было известно, не бранились, не говорили неправды, не брали ничего без спросу и не разбивали стекол». Только представьте — отказаться от всего этого за пять шиллингов в год! За такие-то деньги.
В городе говорят, что некогда, много лет назад, действительно объявлялся мальчик, который действительно не делал ничего подобного (во всяком случае, его ни в чем ни разу не уличили, а это, собственно, все, что от него ожидалось и вообще было нужно) и, таким образом, стяжал венец славы. Его посадили под стеклянный колпак и в течение трех недель показывали в городской ратуше.
Дальнейшая судьба денег никому не известна. Говорят, каждый год их передают в ближайший музей восковых фигур.
Шиплейк — очаровательный городок, но стоит на холме, и с реки его не увидишь. В шиплейкской церкви венчался Теннисон{*}.
Дальше, до самого Соннинга, река вьется сквозь великое множество островков. Здесь она спокойна, тиха и безлюдна. Только в сумерках по берегам гуляют две-три парочки деревенских влюбленных. «Арри» и «лорд Фитцнудл» остались позади в Хенли{*}, а до унылого грязного Рэдинга еще далеко. Эта часть реки предназначена для мечтания об ушедших днях, исчезнувших лицах и образах; о вещах, какие могли бы случиться, но не случились, будь они прокляты.
В Соннинге мы вышли на берег и отправились на прогулку. Это самый волшебный уголок на всей Темзе. Он больше похож на декорацию, чем на настоящий город, выстроенный из кирпича и известки. Каждый дом здесь утопает в розах, которые теперь, в начале июня, расцветали в облаках элегантного великолепия. Если вы попадете в Соннинг, останавливайтесь в «Быке», за церковью. Это настоящая старинная деревенская гостиница — зеленый квадратный дворик перед фасадом (где на скамеечках под деревьями собираются в вечерний час старики хлебнуть эля и обсудить местные политические события), низкие чудные комнатки, решетчатые окошки, неуклюжие лесенки, петляющие коридорчики.
Побродив по милому Соннингу около часа, мы решили вернуться на какой-нибудь островок под Шиплейком и устроиться там на ночлег — торопиться к Рэдингу было поздно. Когда мы устроились, было тем не менее рано, и Джордж заметил, что, так как времени еще целая уйма, нам представляется превосходный случай приготовить дивный сказочный ужин. Он сказал, что продемонстрирует нам высший класс речной кулинарии, и предложил состряпать из овощей, остатков холодной говядины и всяких прочих объедков рагу по-ирландски.
Мысль показалась пленительной.
Джордж набрал хвороста и развел костер, а мы с Гаррисом уселись чистить картошку. Никогда бы не подумал, что чистка картошки — такое сложное предприятие. Это оказалось самой в своем роде серьезной работой, в которой мне когда-либо доводилось принимать участие. Мы взялись за дело бодро, можно даже сказать — игриво, но когда покончили с первой картофелиной, от нашей беспечности не осталось и следа. Чем больше мы ее чистили, тем больше шелухи на ней оставалось. Когда мы срезали всю шелуху и вырезали все глазки, собственно картофелины как таковой не осталось (во всяком случае, ничего достойного упоминания).
Джордж подошел и посмотрел: она была величиной с орешек. Он сказал:
— Это никуда не годится. Вы только все гробите. Ее нужно скоблить.
Мы начали скоблить, но оказалось, что скоблить еще труднее, чем чистить. У этих картошек такие необычайные формы — сплошные шишки, бородавки и дупла. Мы усердно трудились двадцать пять минут и отскоблили четыре штуки. Затем мы объявили забастовку. Мы сказали, что остаток вечера у нас уйдет на то, чтобы отскоблить самих себя.
Чтобы превратить человека в помойку, лучшего способа, чем отскабливание картошки, я не видел. Было трудно поверить, что шелуха, в которой мы с Гаррисом едва не задохлись, происходит от четырех картофелин. Это показывает, как много значат экономия и аккуратность.
Джордж сказал, что класть в ирландское рагу только четыре картофелины — курам на смех, поэтому мы вымыли еще с полдюжины и сунули их в кастрюлю не чистя. Еще мы положили кочан капусты и фунтов десять гороха. Джордж все это перемешал и сказал, что остается еще пропасть места. Тогда мы тщательно осмотрели обе корзины, выковыряли все остатки, объедки, огрызки и высыпали весь хлам в рагу. У нас были еще полпирога со свининой и кусок холодной вареной грудинки; их мы сунули тоже. Потом Джордж нашел полбанки консервированной лососины и опорожнил ее в котелок.
Он сказал, что в этом состоит преимущество ирландских рагу: можно избавиться от целой кучи ненужных вещей. Я выудил из корзины два треснувших яйца, и они тоже пошли в дело. Джордж сказал, что от яиц становится гуще соус.
Я уже забыл остальные ингредиенты; знаю только, что ничего не пропало даром. Еще помню, как, уже ближе к концу, Монморанси (который проявлял к происходящему, во всех аспектах, значительный интерес) куда-то ушел, с серьезным задумчивым видом, и вернулся спустя пару минут, имея в зубах дохлую водяную крысу. Явным образом он хотел внести в трапезу собственный вклад, но с искренним ли стремлением или намереваясь поиздеваться — сказать не могу.
