Заметив удивление операторов, Альберт пояснил:
— Знаете, в последнее время шагу нельзя ступить: каждый красногорский мальчишка кричит: «Стиляга! Плесень!» Подумаешь, эрудиты — начитались газет… Вот видите, пришлось перестроить прическу, сшить новый костюм. Теперь даже «Красногорская правда» не придерется.
Альберт болтал без умолку. Он провел операторов и Калинкину в комнату, усадил их в легкие плетеные кресла и сказал, что сейчас выяснит, когда папа сможет оторваться от работы.
Юрий усиленно задымил трубкой. В дверь гостиной несколько раз, беспокойно принюхиваясь к дыму, заглядывал какой-то человек в брезентовом костюме, очевидно начальник пожарной охраны хором Дормидонта Сигизмундовича.
Комната, где расположились гости, была оклеена бело-желто-зелеными обоями. Эти же обои, напоминавшие яичницу глазунью, заправленную зеленым луком, украшали коридор и соседнюю комнату. Под ногами высокой травой стлался ковер. Все говорило об уюте и спокойствии. Только телефон на столе нервничал.
— Хэллоу, — поднял трубку Альберт. — Да, секретарь Бомаршова слушает. Мастерская? Очень рад. Надо срочно приехать и отремонтировать три пишущие машинки: на всех стерлась буква «я». Четвертая тоже может отказать, и тогда знаете, что будет с мировой литературой? Нет, я вас не пугаю. Просто предупреждаю. И захватите с собой монтера…
Видимо, на лицах операторов и Пелагеи Терентьевны было написано столько любопытства, что Альберт счел необходимым, положив трубку, объяснить им:
— Мы продолжаем телефонизацию дачи и окружающих помещений: гаража, оранжереи, кухни… Теперь дело за разработкой номеров: папин кабинет, конечно, номер один. Ванная — номер два. Мой кабинет — номер три. И так далее. Сегодня все будет закончено. А пока готовы лишь две линии — от ворот к бухгалтерии и от меня к папе. Это неудобно. Представляете, а вдруг папа решит творить в ванной? Раньше приходилось ему туда приносить машинку, карандаши. А теперь он может диктовать по телефону стенографистке. Это моя идея! Теперь все будет олл, как говорится, райт!
Пелагея Терентьевна и операторы сидели молча.
— Пройдемте на террасу, там недалеко папин кабинет, — сказал Альберт вставая. — Прошу вас, джентльмены!
Операторы не тронулись с мест.
— Вы это к кому обращаетесь? — спросил Юрий, нарочито оглядываясь.
— К вам, — сказал Альберт. — Прошу вас, товарищи!
Юрий и Мартын пошли на террасу.
Бомаршов-младший взял со стола колокольчик — старомодную бронзовую даму в широком звучащем кринолине, взболтнул даму несколько раз, и на звонок прибежала какая-то женщина в простом сатиновом платье.
— Пойдите к папе и послушайте, — сказал Альберт, — творит он или думает.
Женщина скептически хмыкнула и ушла.
— Можете поглядеть альбом мировых кинозвезд, — гордо сказал Бомаршов-младший. — Ни у кого в области такого альбома нет.
Альбом был тяжел, грузен и походил издали на мраморную плиту.
Калинкина и операторы от киноастрономии отказались.
Говорить было не о чем.
Вошла женщина в сатиновом платье и, поглядывая на Пелагею Терентьевну, сказала:
— Дормидонт Сигизмундович смотрят в потолок. Заняты ужасть!
— Ну, тогда можно, — заключил Альберт и снял трубку. — Первый. Папа, чрезвычайное событие: приехала мама Веры и хочет с тобой поговорить. И еще два оператора из киностудии, они снимают твой фильм. Через пять минут? Хорошо. — И, обращаясь к гостям: — Вам повезло. Через пять минут папа вас примет. Пойдемте к его беседке, чтобы быть наготове.
За Юрием, беспокойно дымящим трубкой, следовал, как тень, человек в брезенте.
— Что вы волнуетесь? — сказал Можаев. — Со мной пожара не будет.
— Он правильно волнуется, — пояснил Альберт: — он несет материальную ответственность, если мы сгорим. У нас как в лучших домах. Все олл, как говорится, райт!
Гости и личный секретарь спустились с террасы в сад и пошли по усыпанной битым кирпичом аллейке вглубь липовых зарослей.
Среди деревьев раздавалась трескотня пишущей машинки, и какие-то введенные в заблуждение кузнечики отвечали ей с полянки.
— Папа почти никуда не выезжает, — сказал Альберт, — он даже кино смотрит дома — у нас есть комнатная киноустановка. Нам привозят любые фильмы, по заказу. Иногда мы ездим на пляж — когда у папы нет творческого настроения. Но в основном он думает.
Машинка замолкла. Молодой Бомаршов сделал стойку — прислушался: машинка молчала.
— Папа, можно?
— Да, — ответили из беседки.
— Прошу вас, Пелагея Терентьевна, — сказал Альберт, распахивая застекленную дверь.
— А вы, — добавил личный секретарь, оборачиваясь к операторам, — вы можете погулять по аллее, пока папа беседует.
— И выпить водички, — добавил Мартын, подходя к фонтанчику.
Фонтанчик для питья был сделан в виде женской мраморной головки. Издали казалось, что пьющий целуется со статуей.
Альберт волновался все больше. Очевидно, его очень интересовал разговор в беседке. Наконец, махнув рукой на светские условности, Бомаршов-младший крикнул операторам:
— Простите, у меня спешные дела, я вас кликну, когда папа освободится… — и галопом помчался к папе.
На лужайке, среди зарослей жасмина, сидело человек пятнадцать. Операторы остановились у кустов. Собравшиеся не обращали на посторонних никакого внимания.
— «…а также не на высоте обслуживание товарища Бомаршова водными процедурами, — читал по бумажке свое выступление какой-то толстяк в костюме пижамной расцветки. — Второго июня, например, товарищ Бомаршов забыл сюжет только что придуманной новеллы из-за того, что вода, в которую он опустился при погружении в ванну, была слишком горяча…» Это недопустимо, товарищи!
Юрий прицелился объективом. Треск камеры заставил пижамного толстяка прервать речь. Он грозно двинулся к Можаеву.
— Почему? По какому праву? На каком основании? — затарахтел он.
— Мы операторы, — сказал Юрий. — Снимаем фильм по сценарию товарища Бомаршова. Ясно? Продолжайте собрание и не обращайте внимания на аппарат, а то придется переснимать.
Толстяк в мгновение ока очутился на прежней позиции и продолжал свою речь, изредка косясь в сторону операторов:
— По линии кулинарии у нас обстоит благополучно. Если в прошлом году в суточный рацион товарища Бомаршова входило четыре тысячи калорий, то в этом году мы добились уже шести тысяч. Значительно увеличился состав витаминов. Если в четвертом квартале прошлого года Дормидонт Сигизмундович потреблял витамина А…
— Интересно, кто эти люди? — пробормотал Юрий. — Март, ты согласился бы работать чистильщиком обуви у писателя-частника?
— Это уж чересчур, — обиженно улыбнулся Благуша. — Что ты все переходишь на личности? Вот садовник, бывший торговец, он здесь на месте.
— Эти деятели, — продолжая съемку, сказал Юрий, — наверное, или из уволенных с предприятий прогульщиков, или такие типы, которых боятся на работу в приличные учреждения брать… Члены профсоюза при писателе Бомаршове!
— Товарищ Можаев! Товарищ Благуша! — послышался голос Альберта. — Папа ждет вас!
Альберт показался из-за поворота аллеи, подозрительно взглянув на расчехленный аппарат.
Операторы направились к беседке.
— Хуже по линии юридической, — доносился до них голос толстяка. — Юрисконсульт сумел выиграть за прошлый год лишь семьдесят пять процентов конфликтных исков к издательствам. Из них за непошедшую продукцию Дормидонта Сигизмундовича — тридцать семь, и четыре десятых процента. Как ведется массово-воспитательная работа? Организован кружок по изучению произведений товарища Бомаршова…
У «Водяного поцелуя» стояла Пелагея Терентьевна. Она была явно взволнована разговором с Бомаршовым.
— Мы и про кино поговорили, — произнесла Калинкина, когда операторы поравнялись с ней. — Я ему все выложила. Если уж вы, мол, о нас писать захотели, надо было хотя бы несколько раз в гости зайти. Познакомиться поближе.
— Ну, а он что? — спросил Юрий. — Поклялся?
— Какое там! — махнула рукой Калинкина. — Подбоченился фертом и говорит: «Вы меня не агитируйте: я сам соцреалист с 1917 года!» Вот и попробуй поговори с ним.
— Придется все-таки попробовать, — запальчиво произнес Юрий.
— Ступайте. Он вас ждет, — сказала Пелагея Терентьевна, опускаясь на скамейку. — А я здесь от него отдохну.
— Как свадебные переговоры? — шагая к беседке, спросил Можаев Альберта. — Договорились о засылке сватов?
— У нее странноватые взгляды на жизнь, у этой милой Пелагеи Терентьевны, — осторожно начал Альберт. — Она несколько прямолинейна… У меня сложилось такое, может быть, впрочем, ошибочное мнение, что они с папой не пришли к соглашению…
Альберт подбежал к беседке и распахнул дверь.
