После чего посол откланивается. А сантехник остается. И, устало глядя на него, Борис Давидович начинает в очередной раз накручивать диск телефона.
– Коля! – говорит он в трубку. – Ты же красивый, чистый человек. Честный бизнесмен!
– Это я честный бизнесмен?! – доносится из трубки удивленный голос некоего Коли. – Борис Давидович, дорогой, может быть, вы номер перепутали?
– Перестань, Коля, не скромничай, – настаивает Борис Давидович. – Я же лучше тебя знаю твою благородную душу! Просто ты своих денег тратить не умеешь. Ну кто когда-нибудь вспомнит, на каком «Мерседесе» ты ездил? А ты перечисли немного на наш центр. Мы сантехнику новую купим. Возле каждого унитаза таблички повесим с твоим именем. Тебя же люди по сто раз на день вспоминать будут с благодарностью!..
Под этот до боли знакомый текст Джулька начинает засыпать.
…Когда она просыпается, за окном уже совсем темно. А перед Борисом Давидовичем стоит и вовсе странный человек. Маленький, сухонький, в сапожках и френче, с жокейской шапочкой на голове.
– Умоляю вас! – говорит он плачущим голосом. – Поймите, эта кобыла отказывается есть тот овес, который имеется на нашем ипподроме. И мне сказали, что только вы…
– Что? Могу ее уговорить? – спрашивает Борис Давидович.
– Нет. Ну зачем же… Просто ее привезли сюда из Новой Зеландии специально для улучшения нашей породы. И вот теперь все говорят, что если вы возьметесь за это дело…
– За какое такое дело? Вы что, с ума сошли?!
– Достать ей нужный овес…
Примерно через час Борис Давидович и Джулька покидают наконец свой директорский кабинет.
Они выходят на сказочно прекрасную ночную улицу Пушкинскую, где в окружении вечных одесских платанов сияет под луной белая громада построенного Литваком детского реабилитационного центра, и думают каждый о своем.
«Литвак построил… Литвак создал… – думает Борис Давидович, глядя на это здание и на золотого ангела, парящего над входом в него. – Да разве тут в Литваке дело?! Ее это идея была. Ее… «Что ж ты, папа, – говорила она, – самых здоровых к себе в спортивную школу отбираешь, а о больных кто подумает?» Ну вот, подумал, построил. Только она этого уже никогда не увидит, доченька моя единственная… Никогда… Господи боже ты мой, ну как же после этого верить в твою справедливость?..»
«Нет, что ни говори, – думает Джулька, – а с хозяином мне не очень-то повезло… Хотя, понятное дело, он и о себе вспоминает не часто, разве ж ему до меня?.. А тут щенки. В этом месяце опять четверо. Кому б их пристроить?..»
– Да, Джульетта, – вдруг говорит Борис Давидович, – совсем забыл сказать. Насчет щенков твоих я еще вчера договорился. Хорошие люди. Берут всех четверых. Правда, за это я обещал поставить им телефон…
И они отправляются спать. Все. Выходной день окончен. Завтра будет трудный. Рабочий.
«Зову живых!» – восклицал, помнится, какой-то древний герой, и его воины поднимались в атаку. Слабак он был по сравнению с Борисом Давидовичем Литваком. Этот, когда ему надо, способен поднять даже мертвых.
Во всяком случае, я был именно в таком состоянии после небольшого товарищеского ужина, когда, примерно в два часа ночи, он разбудил меня телефонным звонком.
– Ну так и с кем же вы там, мастера культуры?! – громыхал в трубке его возмущенный голос. – В смысле, не с кем вы там спите. Это меня не интересует. А в смысле, как вы вообще можете спать, когда у вас в городе творятся такие вопиющие безобразия?!
– Что вы имеете в виду? – испугался я.
– А ты не знаешь? Я имею в виду эпиграмму, которую написал ваш знаменитый Пушкин на нашего Михаила Семеновича Воронцова в девятнадцатом веке. «Полумудрец, полуподлец…» и так далее. Чудовищная несправедливость!
– Ах вот вы о чем? – начал я успокаиваться. – Так это же когда дело было…
– Такие преступления не имеют срока давности! – строго сказал Боря. – Так мало того, что он ее написал, эту эпиграмму! Ну, напечатали бы в какой-нибудь книжке. Их все равно никто не читает. Так нет! Этот мерзкий пасквиль выгравировали на пьедестале памятника чистейшему человеку, лучшему одесскому губернатору графу Воронцову, который стоит у нас на Соборной площади!
– Серьезно? – спрашиваю. – Что-то я не помню там этой эпиграммы…
– Так ты же разве смотришь по сторонам? Тебя же интересует только твой богатый внутренний мир. Как и всю вашу интеллигенцию. А мы, простые смертные, ходим по городу, читаем всякие надписи на заборах и пьедесталах. В том числе и написанные вашим Александром Сергеевичем. На этом воспитываются дети!.. Короче, эта гравировка должна быть немедленно уничтожена! Немедленно!
– Сейчас? В два часа ночи?!
– Значит, слушай меня внимательно, – проигнорировал Боря мой ехидный вопрос. – В этом деле действительно нельзя терять ни минуты. Пора поднимать общественность. Завтра в девять утра разгромная публицистическая статья на эту тему должна лежать на столе у главного редактора городской газеты. С редактором я уже договорился. Осталось написать статью.
– И кто же будет ее писать… К девяти утра?.. – тоскливо проговорил я, посмотрев на часы, которые показывали начало третьего.
– Ты, конечно! – отрезал Боря. – Кто же еще? Я писать не умею. Единственное, что я могу для тебя сделать… Поскольку ты, как и вся ваша пишущая братия, конечно же, не осмелишься поднять руку на вашего разлюбезного Пушкина… Так вот, единственное, что я могу для тебя сделать, – так это, когда ты напишешь эту статью, могу вместо тебя подписаться. Все. Садись за работу. Повторяю: статья должна быть в редакции ровно в девять. Вместе с фотографиями.
– Какими еще фотографиями?!
– Ну, памятника там… Надписи… Я не знаю. Короче, всего, что ты нафотографируешь.
– Я?! У меня и фотоаппарата-то нет.
– Очень хорошо. Значит, заодно и купишь себе фотоаппарат.
– Когда?
– Ну, утром… По дороге…
– По дороге куда?
– К памятнику, естественно. Все. Не тяни время. Садись и работай.
Вся Одесса знает, что отказать Боре не может никто. Ни женщины, ни министры. Куда уж тут какому-то скромному литератору. Я обвязал мокрым полотенцем голову и начал писать публицистическую статью. Привожу ее полностью.
«Вот уже на протяжении многих десятилетий наиболее пытливые одесситы и гости нашего города останавливаются перед знаменитым памятником Воронцову, читают выгравированную на его пьедестале еще более знаменитую эпиграмму А.С. Пушкина и пытаются разрешить загадку, с точки зрения здравого смысла абсолютно неразрешимую: если перед нами действительно «полуподлец» и «полуневежда», как сказано в эпиграмме, то зачем тогда было ставить ему памятник, тем более в полный рост?
Если же Воронцов все-таки один из самых блестящих людей России, а его заслуги перед Одессой вообще трудно переоценить, то зачем тогда было помещать сюда эту эпиграмму?
Впрочем, загадки здесь никакой нет. Скорее всего, памятник и эпиграмма на его пьедестале появились в разное время. Он – до революции, а она – после. И большевистские культуртрегеры, наверное, весьма гордились тем, как ловко им удалось использовать памятник «царскому сатрапу», чтобы на века заклеймить его перед всем миром. Да еще с помощью самого Пушкина!
Если эта догадка верна, то нельзя не подивиться изобретательности наших вчерашних идеологов.
Вот только жаль, что, ступив на этот «перспективный» путь, они тут же остановились.
Ну, действительно, почему уж было тогда не выгравировать, скажем, на пьедестале памятника пролетарскому писателю Горькому все, что думал о нем нобелевский лауреат Бунин? Или знаменитое изречение вождя мировой революции: «Наша интеллигенция – г…но!» (В. И. Ленин). Почему бы не выгравировать его, скажем, на фасаде Академии наук? Или на фронтоне Большого театра? Не выгравировали. Понимали, что будет неловко…
Впрочем, в нашем одесском случае в неловком положении оказались все: и до сих пор ничего не понимающие граждане, и ни в чем не повинный Воронцов, и А. С. Пушкин, который вряд ли поблагодарил бы своих недалеких потомков за то, что эта хлесткая эпиграмма, вырванная из контекста его очень сложных личных взаимоотношений с Воронцовым, стала в их руках оружием для достижения, мягко говоря, сомнительных политических целей по оболваниванию населения.
В общем, эту скульптурно-литературную несправедливость, стоящую в центре нашего города, нужно немедленно исправлять. Как? Вариантов несколько.
1. Если мы, учитывая наш священный трепет перед творчеством классика, побоимся снять с губернаторского пьедестала эту эпиграмму, то тогда нужно заменить фигуру губернатора. Благо губернаторов, соответствующих определению «полумилорд, полукупец, полумудрец, полуневежда» и т. д., в историческом прошлом Одессы долго искать не придется.
2. Оставить фигуру Воронцова на пьедестале, а эпиграмму с пьедестала убрать. И возвратить ее туда, где ей и положено быть. То есть в полное собрание сочинений А. С. Пушкина.
