Я отвернулся, стараясь направить свой взгляд в менее нечистое место, и заметил, что Балтасар Мендиета прячет в карман фарфоровую статуэтку. В полном отчаянии я вошел в китайский зал и четверть часа простоял у гроба, пока не появился Тренса; он приблизился ко мне с таинственным видом и сказал на ухо:
— Ребята в столовой.
Я последовал за ним в просторную темную столовую (точную копию зала во дворце Чапультепек), где собрались мои старые товарищи по оружию, чтобы распить несколько последних бутылок великолепного коньяка, ценителем и знатоком которого был генерал Гонсалес.
В полумраке столовой я различил внушительную фигуру Толстяка Артахо в парадном мундире; вокруг него сгрудились Тренса, Каналехо, Хуан Вальдивия, Рамирес, Анастасио Родригес и Аугусто Корона.
Я затворил дверь, а Герман загородил ее стулом. Все присутствующие дружески и почтительно приветствовали меня. Когда Герман и я сели, Хуан Вальдивия встал и начал так:
— Друзья! — В годы учения в Селайе он славился красноречием. — Мы собрались здесь, в суровом ожидании и горе, чтобы обдумать шаги, которые нам следует предпринять, слова, которые мы должны найти, путь, который нам надлежит избрать в час тяжелых испытаний, когда родина, еще не оправившаяся от удара, нанесенного ей кончиной пламенного генерала Гонсалеса, устремляет свой взор в туманное будущее, наполненное апокалипсическими видениями… и т. д. и т. д.
В таком же духе он говорил еще некоторое время и наконец передал слово Толстяку Артахо — из всех присутствующих тот был самой значительной персоной, возможно, по причине наибольшего веса, а может, также оттого, что имел под своим началом семь тысяч солдат и четыре полка артиллерии. (В руке Артахо держал томик Конституции.)
— Как вам всем известно, — сказал Толстяк, не поднимаясь с места, — Конституция нашей страны определяет, что в случае смерти президента Республики, министр внутренних дел автоматически облекается властью президента.
Мы разразились аплодисментами и криками «ура» в честь Вальдивии Рамиреса, который был министром внутренних дел. Кто-то уже предложил за него тост, когда Аугусто Корона — Хамелеон — поднял руку:
— Минутку, друзья! — И, обращаясь к Артахо, добавил: — Мне кажется, вы ошибаетесь, генерал.
Артахо явно был раздосадован, однако, демонстрируя свою учтивость, предложил Хамелеону высказаться яснее, что тот и сделал в следующих или им подобных выражениях:
— Параграф Конституции, на котором, очевидно, основано ваше весьма интересное заявление, генерал, относится к смерти временно исполняющего обязанности президента, а генерал Гонсалес был президентом. Упомянутый вами параграф можно было бы применить, если бы покойником был генерал Видаль Санчес, что, к сожалению, не относится к данному случаю.
Наступило молчание, которое прервал Толстяк Артахо:
— Но это ведь то же самое.
— Э, нет, генерал, — возразил Хамелеон, — вот прочтите дополнение N.
Оказалось, что дополнение N вообще имеет совершенно иной смысл: в случае смерти президента палата депутатов назначает временного президента, в обязанности которого входит устройство новых выборов.
Вновь воцарилось молчание. На этот раз оно было мрачным, ибо одно дело заполучить во временные президенты Вальдивию, человека своего, и совсем другое — оказаться в зависимости от палаты депутатов, которую может запугать и подчинить себе первый попавшийся наглец.
— Предлагаю, — сказал Каналехо, злой гений мексиканской армии, — чтобы наш товарищ Анастасио Родригес, поскольку он депутат, предложил палате аннулировать дополнение N как противозаконное.
— Почему противозаконное? — удивился Анастасио, который по застенчивости никогда не выступал в конгрессе. Не знаю, как он только дослужился до бригадного генерала.
— Потому что оно нас не устраивает, милый, — хладнокровно пояснил Тренса.
Тут вмешался я. Помню, я произнес тогда буквально следующее:
— Мы соберемся в галерее, чтобы оказать тебе моральную поддержку.
Именно это я и сказал, а вовсе не то, что приписал мне Толстя к Артахо в своих мемуарах: «Мы окружим палату войсками и вынудим депутатов отменить Конституцию, как противоречащую закону». Это клевета, недостойная мексиканского офицера: во-первых, мои войска, то есть сорок пятый кавалерийский полк, находились в Виейре, штат Вией; во-вторых, я всегда полагал, что Конституция, наша Великая Хартия, — одно из самых славных национальных достояний и, следовательно, не может быть отменена; в-третьих, я никогда не сомневался, что депутаты — это кучка болванов, и не нужно никаких войск, чтобы заставить их действовать так или иначе.
После того как я это сказал, — то есть насчет галереи и моральной поддержки, о войсках не было и речи, — заговорил Хамелеон:
— Следует учесть, друзья, отрицательное воздействие, которое окажет на общественное мнение любая попытка аннулировать дополнение N.
Тогда взял слово Тренса — как-никак он был героем Саламанки, защищал Парраль и служил у Годинеса — и пояснил, какую часть его тела интересует общественное мнение.
Этот поступок — поступок настоящего мужчины — вызвал наши восторженные аплодисменты, а Каналехо встал и предложил следующее:
— Давайте ликвидируем дополнение N и внесем такую поправку: «В случае смерти избранного президента временно исполняющий обязанности президента автоматически сменяется министром внутренних дел».
Раздались крики: «Долой Видаля Санчеса!», «Вальдивию — в президенты!» И в самый разгар нашего ликования мы заметили, что он, то есть Вальдивия, поднялся и просит тишины, намереваясь произнести еще одну речь.
— Друзья! — начал он. — Сердце мое разрывается от противоречивых чувств, которые эта сцена… — И, выразив нам благодарность, Вальдивия заговорил о долге, о Конституции и доне Венустиано[3], о том, что самое главное — не опрокинуть корабль, ибо родина и кровь ее сынов… и прочее и прочее.
Короче говоря, все, по его мнению, можно уладить по-хорошему. Под конец он высказал несколько мыслей, которые произвели на нас большое впечатление: кто выдвигает кандидатуру президента? Его предшественник. Кто этот предшественник? Временный президент. Кто назначает временного? Палата депутатов. Кто хозяйничает в палате? Видаль Санчес. Таким образом, все проще простого. Достаточно, чтобы Видаль Санчес пристроил временным президентом Артахо, а тот, в свою очередь, организует выборы — подавляющим большинством — вашего покорного слуги.
Вновь раздались аплодисменты. Все мы находились в полном согласии и условились встретиться наследующий день в ресторане «Земной рай», чтобы вместе пообедать и обсудить меры, которые необходимо принять, если мы хотим заставить Видаля Санчеса действовать в соответствии с нашими требованиями; ведь в конечном счете именно это и отвечало высоким постулатам мексиканской Революции.
Договорившись обо всем, мы ощутили прилив сердечности по отношению друг к другу; зазвучали здравицы, мы пожимали друг другу руки, обнимались; не было недостатка и в охотниках произносить речи. В зале царило веселье, когда несколько торопливых ударов в дверь вернули нас к печальной действительности: траурной процессии предстояло отправиться в путь и проводить к последнему пристанищу того, кто был нашим вождем.
В предыдущей главе мне — по чисто литературным причинам: из-за характера повествования и недостатка места — не удалось выполнить своего первоначального обещания «рассказать, каким образом коварная и изменчивая Фортуна подставила мне ножку во второй раз за этот роковой день», но теперь я собираюсь осуществить свое намерение.
Всем известно, что траурные процессии движутся медленно. Это делается еще ощутимее, если в шествии участвуют войска. Когда мы прибыли на кладбище Скорбящей Богоматери, уже смеркалось и на Мехико обрушились потоки дождя.
Многие генералы оспаривали друг у друга честь нести на своих плечах гроб с останками их бывшего начальника, но так как было скользко, решили выделить для этой цели одно отделение из шестнадцатого батальона.
Несмотря на дождь и позднее время, Видаль Санчес настоял на произнесении заранее подготовленного им надгробного слова. Это та самая знаменитая речь, которая начинается словами: «Ты ушел от нас, славный кормчий» и т. д. — то есть одна из самых наглых речей, когда-либо мною слышанных. Как он только посмел назвать его «любезным другом»? Если генерал Гонсалес и пришел Санчесу на выручку, когда тот был осажден в «Эль-Нопалито», то сделал он это вовсе не по дружбе, а оттого, что стоило войскам узурпаторов овладеть этим пунктом, как они перерезали бы единственный путь для подвоза снаряжения и продовольствия частям самого Гонсалеса, и если впоследствии президент назначил Санчеса своим преемником, то и это объяснялось не нежными чувствами к нему, а тем, что Гонсалесу ничего не оставалось делать из соображений высокой политики (материя, в которой я полный профан). А как он мог сказать «ты оставляешь нас в темноте и неведении», тогда как хорошо знал, что ему нужно делать? А насчет того, что «мы все, по-братски сплотившись, будем бдительно охранять законы»? Это в момент, когда он решил всадить нам нож в спину и превратить закон в посмешище, каким он является до сегодняшнего дня. Видаль Санчес — гиена. Вонючая гиена.
