Время неудержимо покатилось к маю, подскакивая и икая на ухабах будней. Постепенно идеи оформлялись, ложились на бумагу, заверялись, затем перевоплощались в фанеру, груды стекловолокна и вёдра эпоксидной смолы. Технические детали проекта были весьма подробно описаны мне рассказчиком и заслуживают упоминания, но, к великому моему сожалению, не всем будут интересны. Скажем только, что воплощение анимационных механизмов было простым и гениальным. К середине апреля привезли сваренный по Димкиным чертежам суппорт, коробочки с магнитами, краски, электромоторы от вентиляторов, лампочки и кучу всякого другого очень нужного хлама. Через недельку экспонат начал подавать признаки жизни. Пришло время работы над звуковым сопровождением. Была организована поездка всех заинтересованных лиц на настоящий танкодром, где проходила учебная езда. Рык двигателей и лязг гусениц записывался на кассетный портативный магнитофон «Весна» при помощи специального микрофона. Умелое использование микшера позволило потом создать довольно правдоподобный фон сражения. Только вот звуки стрельб записать не удалось – молодёжь только училась водить танки, ещё не стреляли. Решение пришло в голову быстро. Немного потренировавшись, Димка научился имитировать звуки выстрелов, надувая губы со щёками и помогая голосовыми связками. В тот день многих проходящих по коридору около входа в музей привлекали странные звуки, исходящие изнутри.
Первым заглянул в приоткрытую дверь всё тот же подполковник Бородинцев. Постояв с минуту, включил понимающую улыбку, подошёл к писарю, насилующему микрофон, и начал помогать, войдя в роль станкового пулемёта.
– Не, не так, тащ подполковник, – остановил его боец.
– Вот так! – Надув щёки, писарь изверг несколько коротких гневных очередей, по-менторски глядя на офицера.
– Понял. – Бородинцев набрал воздух, раздул щёки, покраснел и выдал более убедительную трель.
Тренировка продолжалась ещё некоторое время, потом стали записывать. На шум заходили люди. Заходили, улыбались, оставались и подключались к оркестру
– Тра-та-та-та-та! – палил старший прапорщик, из снабжения.
– Бу-бух! – подключалась артиллерия в лице старшего лейтенанта из связистов.
– Ура-а-а! – вопили трое безработных водил-срочников.
Слухи о странном фестивале быстро облетели корпус здания, совершили почётный круг и принесли ещё десяток участников и сочувствующих. Димка микшировал, дирижировал, поднимал, опускал какие-то рычаги, прослушивал, надев наушники, время от времени добавлял какой-нибудь «бум» в микрофон. Внезапно в помещении повисла тишина. Позади толпы стоял сам генерал-полковник, командующий округом, с небольшой свитой. В повисшем ледяном безмолвии он с интересом рассматривал затылок Димы, извергающего огонь из пушки «главного калибра». Потом подошёл поближе, наклонился над микрофоном.
– Ур-р-р-р-я-я-я!
– О, зашибись! – Димка, не отрываясь от пульта, показал большой палец руки и продолжил истреблять ненавистных оккупантов.
– Я говорю, Ур-р-р-р-я-я-я!, – продолжил генерал-полковник.
– Зашибись, зашибись, только чуть подальше! – в полной тишине орал Димка, не отвлекаясь от микшера.
– Есть! – картинно козырнул генерал-полковник, щёлкнул каблуками и отошёл.
– Давай! Пехота, пошла, хором! – продолжал дирижировать писарь.
Генерал-полковник пожал плечами.
– Талант! Военачальник! Врождённый! Отпуск ему, с генеральского плеча.
Сказал и вышел.
Отпуск Димка не успел использовать, потому что уволился через месяц, в числе первых. Потом ещё долго офицеры за рюмкой чая рассказывали, как генерал сержантский приказ выполнил…
P.S. Рассказчик утверждает, что генерала не заметил, и вообще ничего такого не заметил. А когда снял наушники, лишь обратил внимание на неестественную белизну лиц окружающих.
Абдуллаев отлично говорил по-русски. Не хорошо, что и для образованных азербайджанцев, всю жизнь проживших на Кавказе, не так-то просто, – этот парень-электрик из небольшого городка с радующим душу любого русского мужского пола именем Агдам говорил на языке родных осин лучше сослуживцев-мАсквичей.
Собственно, поводов показать своё знание языка в учебке, как говорится, достат. кол. – политзанятия там, то-сё… Только Абдуллаеву не хотелось. Зачем высовываться? Росту он был среднего, комплекция тоже не выдающаяся, на физгородке, на стрельбище, в столовой, на работах, подъем-отбой – всегда и везде в серединке.
И служба шла не то чтобы средне, – нормально. «Замок»[3] не докапывался, замполит не приставал, старшина не доставал, сослуживцы не обижались – что ещё надо человеку, чтобы спокойно выпуститься младшим сержантом и получить перевод куда-нибудь в среднюю полосу?
Настала пора экзаменов, числом четыре. Политподготовку приехала принимать какая-то столичная комиссия. По этому поводу в учебном батальоне случился некоторый шухер. Ротный и батальонный замполиты такого подвоха не ожидали. Да если бы и ожидали? Замполит роты в ходе своих миссионерских проповедей упорно и со вкусом коверкал слова: вместо «под эгидой» говорил «под эдигой», вместо «отнюдь» – «отюндь» и т.д. Утверждает ведь наш Главный санитарный врач, что пивной алкоголизм хуже водочного – а замполит за бутылочку холодненького запросто мог продать всю обороноспособность державы на много лет вперёд. Ораторский свой дар он, очевидно, уже давно того…
И что, Абдуллаев такому будет демонстрировать свой великий и могучий? Чтобы старлей воспринял это как наглый и циничный вызов?
Поэтому, когда пришёл черед Абдуллаева держать ответ перед комиссией, замполит притёрся к экзаменаторам и сообщил, что, дескать, парень из глухого кишлака (Абдуллаев выгнул бровь), по-русски говорит плохо (Абдуллаев нахмурился), поэтому было бы правильно разрешить ему отвечать на родном языке. Один из комиссионеров подумал и, кивнув, предположил, что правильность ответа можно установить по ключевым словам типа «НАТО, СЕАТО, Никсон, империализм». Такой вот контент-анализ.
Абдуллаев обернулся к ожидающим своей очереди и многообещающе заулыбался. Ясное дело, подумалось, сейчас он им врежет от имени Пушкина и Толстого! И аудитория приготовилась к концерту.
Действительность превзошла все предположения. Абдуллаев заговорил. Азербайджанский, который подавляющее большинство слышало впервые, оказался потрясающим языком. А может, талант исполнителя производил такой эффект.
Судя по ритму и мелодике, это была поэма. Стальные раскаты перемежались драматическими паузами, переходили в нежный шёпот, и вновь голос артиста возвышался до олимпийского пафоса.
Комиссия заворожено слушала. Ни фига не понятно, но душу рвёт. Экзаменуемый взвод, не избалованный зрелищами, пооткрывал рты.
Это было прекрасно!
Абдуллаев умолк, и в аудитории повисла пауза. То ли экзаменаторы пытались вспомнить, проскакивало ли в услышанном что-нибудь про Никсона, то ли просто были эстетически подавлены.
«Пятёрка» в аттестате Абдуллаева воспринималась как явно недостаточная награда за труд артиста.
– Слушай, оглы, – был спрашиваем он потом, в курилке, – а что это ты такое рассказывал?
– Горького люблю, – последовал ответ, – это «Песнь о буревестнике». На азербайджанском она звучит лучше. Да, в общем-то, и в тему.
Cornelius Огонь, вода и медные трубы
После выхода на пенсию старший механик рыболовецкого траулера (по-флотски – «дед») Василий Никифорович Курган вернулся в родной город. Его друзья детства, так и прожившие в нем всю жизнь, встретили старого товарища с радостью. Один из них, ставший председателем горисполкома, поднажал, где надо, и Василий Никифорович стал капитаном прогулочного катера «Олег Кошевой», что дало ему чувство значимости, неплохую зарплату и гордое право капитанского мостика. Да ещё несколько раз в неделю – непередаваемое наслаждение встречи со старыми друзьями, поджидавшими его у причала в служебной «Волге» с заветными напитками и закуской.
***
Военный строитель рядовой Конякин с усердием долбил землю лопатой. С каждым молодецким ударом штык её погружался в отвратительную глину не более чем на три сантиметра. План измерялся в кубометрах, и он раз за разом беспощадно вонзал железо в безответную глину, сосредоточенно думая о перекуре. Рядом с ним с намного меньшим усердием, но с таким же результатом ковырялись в земле его сослуживцы с Памира, отзывавшиеся на клички «Груша» и «Чебурашка». И когда к траншее подошёл бригадир Михайлюк, то она, траншея, пребывала в том же состоянии, что и час назад.
Бригадир посмотрел на Грушу с Чебурашкой и спросил:
– Эй, вы там, полтора землекопа, вы норму давать будете?
