к нему в терем.
А в терему у Мытаря установлен был большой, во всю парадную залу, хрустальный аквариум – любил Мытарь всяческую водную диковинную живность, попадавшуюся время от времени на его удочки с хитроумными крючками, в него запускать и любоваться ею в часы досуга.
В тот аквариум и пустили рыбину поплавать, как ни страждало всё помогавшее её транспортировать рыболовецкое сообщество употребить эту аппетитную чуду-юду в пищу.
Выпроводив несолоно хлебавшую и шибко этим обстоятельством обескураженную толпу на улицу, Мытарь стал думать, как половчее уду свою от рыбины освободить – жалко ему было отрезать большой кусок и тем самым сильно укорачивать лесу, которая в целом виде хорошо сгодилась бы для поимки следующей рыбы. Решил попробовать аккуратненько сдёрнуть, дабы не порвать. Только взялся за удилище, да чуть потянул вправо-влево, как совсем уже приготовившаяся встретить свою неминучую погибель рыбина встрепенулась, на морде её возникло страдальческое выражение, и молвила она всамделишно человечьим голосом, прямо как в старинной сказке, которую Мытарь помнил с младых лет своих:
– Смилуйся, хозяин! Или уж убей-заказни меня сразу, иль перестань мучать, не дёргай туды-сюды лесу – проклятый крючок внутренности мои раздирает, терпеть не в мочь. Больно мне! О-ой!!!
Онемевший уже во второй раз за эту рыбалку Мытарь щипнул себя за ухо: неужто и впрямь не померещилось, и в руки ему попала редкая диковина – рыба не только большущая да красивая, но ещё и говорящая…
А коли так, то какую же практическую выгоду можно извлечь из этого дива дивного? Тронул удилище, да порезче, ещё раз. И опять жутко
страдальческим голосом взмолилась рыбина:
– Христом-Богом прошу, пожалей, хозяин!..
– Что, чудо-юдо-рыба-кит, больненько, говоришь? – ехидно ухмыльнулся удачливый рыболов, кое-как обретя утерянный было от изумления дар речи.
– Да уж как больно, помереть легче!
– А кой прок не трогать мне тебя, килька ты моя ненаглядная? Вот, зажарю прямо тут же на сковородке, экое будет объедение!
– Не надо бы тебе этого делать. Ну, наешься один раз, а дальше?
– А дальше возьму уду, насажу на крючок жирненького червячишку повиднее, из тех, на каких вы, глупые рыбы, сломя голову стаями набрасываетесь, да ещё такого же, как ты, карася словлю! Может, и похлеще даже.
– Не словишь, боярин, плавник даю на отсечение! Морем-океаном клянусь, даже на самую яркую наживку ничего подобного мне не добудешь. Нет в вашей речке рыб, даже близко похожих на мою редкую породу. Одна я из нас такая чудесная заплыла случайно в вашу местную акваторию.
– Это какая-такая чудесная-расчудесная?
– А вот эдакая! Рыба я очень даже способная, на все руки, как говорят у вас на суше, мастерица. И если ты меня не съешь, и обижать не будешь, я шибко сгодиться могу, куда шибче, чем одноразовая жарёха на сковородке…
– Например?
– Ну, например, могу хоть каждый день толмачить-переводить тебе с рыбьего языка на людской всё, о чём остальные обитатели аквариума судачат. Много любопытного о себе узнаешь.
– Это интересно! – с чувством скребанул в плешивом загривке Мытарь, продолжая таращиться на чудесную добычу широко раскрытыми глазами. – А ещё чего могёшь такого-сякого, чтобы дух захватило, глядючи?
– Могу спеть-сплясать, скажем… хотя раньше ни под какую чужую дуду по принуждению даже не шевельнулась бы. Ведь я рыбка княжеского
сословия, гордая очень, и независимая нравом. Да что теперь говорить…
– Ну-у!.. В хвост тебя телепатя! Ежели не врёшь почём зря, то это по-нашенски!.. – Мытарь вихрем пробежался туда-сюда по терему, разыскал где-то под лавкой старую гармошку, стряхнул с неё пыль-паутину и пробежался пальцами по пуговкам-клавишам, извлекая пробную мелодию.
«Чуда-юда» тут же, подбоченясь роскошными золотистыми плавниками, приняла вертикальную стойку, сделала лирическое выражение своих рыбьих глаз, пустила струйку пузырьков воздуха из жабр и умильным голоском запела проникающую в самую душу слушателя лирическую девичью песню.
Очарованный Мытарь тут же азартно растянул гармонь во всю ширь, насколько позволяли её меха, и заиграл проворнее.
Рыбина, одним плавником подбочениваясь по-прежнему, другим сорвав
листок росшей в аквариуме пышной ярко-зелёной растительности, начала этим листочком, похожим теперь на платок в руках танцующей красной девицы, то помахивать над головой, то прислонять с задумчивым видом к тому месту, где у людей располагается подбородок, одновременно плавно виляя пышным полупрозрачным золотоцветным хвостом, пошла в медленный, похожий на человеческий хороводный, пляс.
Мытарь восторженно запиликал ещё быстрее. Рыбка в такт музыке пошла выдавать настоящего трепака. Мытарь в порыве чувств начал наяривать на гармошке так, что скоро, ввиду старческой слабости своего тела, свалился с устатку без чувств, чуть не испустив дух. Еле потом очухался, когда настал час к очередному мытарскому рабочему дню приступать.
С тех пор не работалось Мытарю так хорошо как раньше. Всё тянуло его теперь со службы обратно домой, к рыбке, на крючке танцующей. Отмытарив кое-как, спустя рукава, неполный трудовой день, бежал он домой, брал в руки уду и дёргал. Но дёргать не всегда даже и успевал – рыбка наловчилась угадывать хозяйские желания и сама быстренько становилась при его появлении в нужную позу, принималась бойко докладывать последние аквариумные сплетни. Доложив, приступала к задушевному пению и зажигательным танцам, всякий раз радуя Мытаря-хозяина чем-нибудь новеньким – ведь нездешние рыбки золотистого, да ещё и княжеского, как они о себе говорят, сословия куда как горазды на всякие выдумки.
И постепенно Мытарь настолько увлёкся рыбьими докладами-доносами да концертами, что совсем мытарскую службу свою забросил. А поскольку без собираемых им когда-то огромадных налогов и податей, да ещё и при безудержном воровстве дворцовым вельможеством государевых денежек буквально из-под носа всё время дремлющего от старческого упадка сил Главного Правителя казна оскудела до крайности, то и дела хозяйственные в царстве-государстве пошли хуже некуда, и в числе прочего – по провиантской части. Исхудавшие без привычного изобильного пропитания бояре и оголодавшее по той же причине войско начали, недолго думая, самостоятельно и нещадно грабить народ, который возроптал от этого грабежа куда громче, чем раньше, когда его обирал, хоть и немилосердно, но один-разъединственный мытарь. Ведь теперь не только на облагаемую законным оброком финансовую часть народного добра, но и на его приберегаемые каждым тружеником на собственный прокорм мало-мальски съедобные остатки оголтелая рать слуг государевых скопом, по-дикому набросилась, заграбастывая всё до последней крошки. И каждый себе да себе… про казну государеву, да про беспечно путешествующего, слишком медленно взрослеющего царя-батяньку, а тем паче про его наместников, хоть и верховных вроде Главного Правителя и Мытаря, и не вспоминая.
А оба этих верховных – Правитель с кумом Мытарём, тоже, как и другие бояре, отощали
