– Да нет, он основательный и практичный, не в этом дело.
Просто постепенно Лера заметила, что он ее совсем не понимает. И не хочет понимать. Начал требовать, чтобы она из института ушла, дома сидела, на хозяйстве. Какой прок от ее деятельности, если это доходов не приносит? Все должно быть по бизнес-плану, а у них что? Она будет работать задарма с утра до вечера, а ему придется домработницу приходящую оплачивать, потому что Лера несобранная и ничего не успевает.
– Знаешь, у него самое любимое слово – порядок. Он и завтрак в постель не приносит, потому что можно белье испачкать и на ковер накрошить. Наверно, нужно было раньше уйти, как ты считаешь?
Как Плетнев считает, четко обозначилось у него на лице. К такому дятлу порядочной женщине подходить не стоит ближе чем на километр. Только если в его косметическом салоне, и то с жалобами на плохое обслуживание.
– А уйти духу не хватало, – вздохнула Лера, злясь на себя за собственную беспомощность, – и куда? Обратно в общагу? Съемную квартиру мне сейчас не потянуть.
Ну да, понятно. Семейное счастье, как мед, – странный предмет. Вот оно есть, а вот уже нет. Плетнев все пытался понять мотив ее поступков. Почему для излечения пациентов она именно такой стресс придумала – семейный? Гораздо страшней, на его взгляд, если бы почку отдать требовала. Или два литра крови для операции. Может, и результативней. А так получалось, семейное счастье хотя бы понарошку. Эдакое суррогатное, но счастье.
– А остальные твои эксперименты тоже так заканчивались? Бурными сценами?
Лера готова была сквозь хрущевский пол провалиться. Со всеми предыдущими больными, когда они все же обретали память, она расставалась легко. Безо всяких глупых фанаберий: ах, что они о ней подумают? Воспринимала как удачно выполненную работу. А здесь особый случай, будто весь воздух из легких выкачали. Измученная, она уткнулась в чашку и еле слышно прошептала:
– Нет… Со всеми, кроме тебя, легко получалось. Извини…
Ну хорошо хоть в общий ряд со всеми не поставила. И на том спасибо.
– Да ничего… Ты же помочь хотела. Лера, а что было бы, если бы он не пришел? Только честно.
Что ж, честно так честно. Он имеет на это право. Заслужил уже тем, что унижать не стал, оскорблять, бить, а мог бы. Попытался понять и простить. Лера подняла на него глаза и чуть слышно произнесла:
– Я не хотела, чтобы к тебе вернулась память. Потому что тогда бы ты ушел.
Кто придумал, что блондинки тупят? Тупят все, вне зависимости от окраса. И брюнет Плетнев не исключение.
– Но зато ты бы подтвердила свой метод.
– Подумаешь… Это всего лишь эксперимент, – легко отказалась Валерия от дела всей сознательной жизни.
– И что теперь будем делать? – Антон Романович упрямо шел к финишу первым.
– Не знаю… Хочешь, возвращайся в больницу, я договорюсь.
Она готова была среди ночи звонить в больницу и договариваться, чтобы больного приняли прямо сейчас. Лучше уж сразу хвост отрубить, одним ударом. Нечего по кускам резать.
Больной встал, собрал со стола чашки, сложил в раковину.
– Давай спать. У меня завтра сцена тяжелая.
И все сразу встало на свои места. Безо всяких дополнительных разборок. Ясно же, с утра на работу, а они сидят, отношения выясняют.
– Погоди. А ты хоть что-нибудь… вспомнил?
Плетнев подошел, нагнулся и поцеловал ее в лоб:
– Нет…
Ничего не вспомнил, хоть зарежь!
Зачем что-то вспоминать, когда в этой жизни все устраивает? Почти все.
Этим небольшим «почти» Плетнев занялся утром, как приехал в театр. Пока не явилась секретарша, завернул в приемную к Васнецову и набрал телефонный номер, найденный через Всемирную сеть.
* * *
В ту же самую минуту за несколько тысяч полосатых верст от Москвы дежурный отдела полиции по внутренней связи побеспокоил московского майора:
– Антон Романыч, Москва! Соединять?
– Кто? – занервничал храбрый майор. В его сложном положении, снимая трубку, нужно быть на чеку. Особенно когда по служебному звонят. Опять, наверное, какой-нибудь генерал о сосланном подчиненном вспомнил, будь они все неладны со своей заботой о кадрах!
– Не представились.
Ну вот еще, новости! Как прикажешь разговаривать, когда даже не оставляют времени фамилию в поисковике набрать?
– Ладно, соединяйте.
Упремся – разберемся!
– Здравствуйте. Это Антон Романович? – раздался в трубке незнакомый вежливый баритон.
Золотов уверенно подтвердил. Да, он самый. С кем честь имею?
– Плетнев?.. – недоверчиво уточнил тот, кто был на другом конце провода.
– Совершенно верно. Плетнев Антон Романович.
В трубке кто-то молчал и напряженно сопел. Золотов, занятый делами, поторопил нерешительного гражданина из Москвы:
– Алло! Я слушаю. Говорите.
Московский гражданин стоял в кабинете директора театра имени Гоголя и ошарашенно разглядывал телефонную трубку, как будто из нее вот-вот должен был вылезти фантастический киношный Чужой. Вылезти, опутать щупальцами сначала Плетнева, а затем и всю Москву, всю страну, весь мир. И только от Антона зависела победа.
– Моя фамилия Иванов… Юрий Иванович, – спохватился, наконец, он. – Вы меня не помните?
Молчать дальше было невозможно. Этот загадочный лже-Антон Романович может подумать, что связь прервалась, трубку бросить. А что сказать своему двойнику, Плетнев придумать не успел.
– Если честно, нет.
Храбрый майор Фейк занервничал еще сильнее. Что за Иванов? Должен он его помнить или необязательно? Вдруг они в школе за одной партой сидели? Но это еще полбеды – однокашника не признать. Гораздо хуже, если это коллега или сосед по кабинету. Крайне неловко получается.
– Я из Калининграда, – пояснил московский незнакомец, – вы занимаетесь моим делом. По краже антиквариата. Помните? Извините, что отрываю, подвижки какие-то есть?
Да кто ж его знает?! Хоть отрывай, хоть не отрывай.
– Как что-то появится, я сразу перезвоню, – бойко заверил Вячеслав Андреевич.
– Да, да… Извините, до свидания.
Плетнев положил трубку и призадумался. Может, он что-то не то вспомнил? Может, ему вообще на белом свете места нет? И не Юра он, но и место Плетнева занято. Хоть ложись и помирай. Тоже выход, но тогда вопрос – под чьей фамилией хоронить? Лежать с деревянным крестом и надписью «неизвестный» как-то не хотелось. И вообще не хотелось.
Печальные мысли о бренности бытия прервал вошедший в приемную Васнецов:
– Юра, ой, то есть… Антон, здравствуйте. С кем это вы?
– Сам с собой.
Сам с собой – это прекрасно! Для творческого человека даже вполне допустимо. Но неплохо было бы и с племянницей поговорить. Зачем девочке голову дурить, если эксперимент окончен?
– А с Лерой говорили? Признались, что вспомнили?
– Сергей Геннадьевич, пока нет. И вы, пожалуйста, не говорите. Вообще никому.
– Вас же наверняка ищут. И вы же не собираетесь вечно изображать из себя больного?
Нет, странный он какой-то. Может, преступник? Скрывается? Только криминальной истории Лерочке и не хватало! А не сообщить ли о нем куда следует? А куда, кстати, следует?
Плетнев словно прочитал мысли Лериного дядюшки. Это было нетрудно, любой на месте директора подумал бы то же самое.
– Не собираюсь. Но, пожалуйста, никому пока не слова. Это, Сергей Геннадьевич, и в ваших интересах. Иначе не доделаю пьесу.
Давайте теперь, вейте из Васнецова веревки! Знает ведь, прохвост, на чем сыграть! На самом святом – пьесе! То есть – контракте. То есть – деньгах. Нет, надо племяннице как-то аккуратно намекнуть, чтобы осторожнее была. Что он ее матери скажет, если выяснится, что Лерка с преступником в одном доме живет? А с другой стороны, она девочка взрослая. Васнецову о себе думать надо. Спонсор за новый срыв премьеры разденет до нитки.
Ох, стоит все-таки дачные перспективы рассмотреть. Огурцы, они надежней.
* * *
Дело двигалось к развязке. Уголовное дело. По Пузину-младшему. Не за горами тот час, когда придется направлять его в суд. С одной стороны, справедливо, но с другой – верх наглости. А если осудят, то наглость в кубе. В мировой судебной практике такого прецедента не имелось.
От сих тревожных мыслей Золотова оторвал очередной посетитель. Лесник Коля. Неужели приехал снова на мишку звать? Хватит, спасибо.
– Романыч, – по-простому начал егерь, – мне вообще-то к властям обращаться совсем неправильно. Антагонизм у меня. Но не за себя прошу, веришь? За экологию.
Ах – за экологию. Под это многое объяснить можно. Даже братве не впадлу сказать – к ментам ходил за экологию просить. Только конченый отморозок Колю не поймет.
– Совсем ведь зверь ушел. А причины сам знаешь, я тебе уже говорил. Надо решать вопрос. Срочно решать.
Золотов никаких таких причин не знал. Подразумевалось, наверно, что на охоте об этом разговор был. Но Вячеслав Андреевич тогда, приняв на грудь водочки, с непривычки захмелел и в памяти ничего путного не отложил. Кроме медведя, конечно.
