Милейшая Капитолина Андреевна! В её партийных мозгах не укладывалось, что возможна поездка из СССР за рубеж в один конец – без возврата, и для этого необязательно иметь большие заслуги перед советским народом.
Она дала мне характеристику без лишних проволочек и тем самым сэкономила уйму нервной энергии, которую затратили другие евреи, выклянчивая никому, в сущности, не нужную бумажку. Она даже пожала мне руку на прощанье в своём кабинете у самых дверей, поцеловала, словно укусила, и совсем по-бабьи сказала вслед:
– Подлый изменщик.
Так могу ли я видеть белые берёзки, мысленно обращаясь к Родине? Конечно, нет.
Над Азорскими островами. Высота 28500 футов.
Нет, Капитолина Андреевна – партийный вождь нашего треста – была чистым золотом по сравнению с другими начальниками, с кем приходилось иметь дело уезжавшим в Израиль. Моя Капитолина Андреевна выдала мне характеристику с печатью и тремя подписями из рук в руки, наедине, и без всякой злости обозвала меня подонком, заперла изнутри дверь партийного бюро, не глядя на меня, разделась и плюхнулась в слезах на диван, чтобы на нём окончательно проститься со мной – проклятым изменником Родине и ей, Капитолине Андреевне.
Где ты, Капа – ум, честь и совесть нашей эпохи? Я готов целовать следы твоих ног. Ты уберегла меня от больших мучений, а возможно, спасла и жизнь. Ведь я человек впечатлительный и вспыльчивый, и если бы со мной проделали то, что с другими евреями, то я совсем не уверен, каков был бы исход.
Чтобы получить никому не нужную характеристику с места работы о твоих деловых и политических качествах, без которой не принимают документы в ОВИРе – похожем на инквизицию учреждении, где оформляют визы на выезд, нужно хорошенько похаркать кровью и потратить последние нервы. Подумайте сами, кому нужна эта характеристика? Собачий бред. Израилю, куда ты едешь, очень интересно мнение о тебе советских антисемитов? Или Советскому Союзу, который ты покидаешь с проклятиями, требуется в твоём личном деле сотая характеристика? Мало их составляли за твою жизнь, пока ты числился гражданином?
Когда-то, в средние века, насколько я помню из истории, была такая пытка: человеку вливали в рот расплавленное олово. К чему было пытать таким образом, лишая человека языка и возможности во всём сознаться, один Бог знает. Зачем издеваться над несчастным евреем с помошью проклятой характеристики, если он всё равно уезжает, и вы расстаётесь навсегда, как в лагере говорят: задом об зад – кто дальше прыгнет.
А вот зачем. Чтоб других напугать, чтоб остальным неповадно было. Поэтому уезжающего еврея тащат на собрание, и все, кто с ним раньше работал вместе, должны хорошенько плюнуть ему в рожу, а если есть охота, можно и поддать ногой под зад. Независимо от того, был ли ты с ним дружен прежде или враждовал. Бей, не щади, иначе сам попадёшь на заметку.
Один режиссёр в Москве не выдержал этой обработки и дал дуба прямо на собрании. А на столе у парторга осталась его характеристика, теперь уже вообще никому не нужная.
Ну, а те, что выдержали все мучения и, вырвав характеристику, приносили её в зубах в ОВИР? Могли только перевести дух до следующей пытки. А саму характеристику девчонки из ОРИРа брезгливо выбрасывали в корзину для ненужных бумаг.
Что вспоминать? Каждый еврей, уехавший из СССР (а уехали не только праведники) достоин ордена за выносливость и компенсации за потерянное здоровье и десятки лет жизни. Я бы даже выразился так: оптимистическая трагедия и пошлый фарс в одно и то же время. И если какой-нибудь другой народ окажется на это способен, то я очень буду удивлён. Потому что мы, евреи, уж такими удались и от всех других людей тем отличаемся, что если взлетать – то выше всех, а если падать – ниже никто не упадёт.
Каких красивых людей мы вдруг узнали! Какое бескорыстие и любовь к людям, совершенно чужим тебе, но таким же, как ты, евреям!
Помню, улетала в Израиль московская актриса. Её богатая квартира в Дворянском гнезде была полна евреев. – Мне ничего не нужно, – возбуждённо говорила актриса. – Забирайте всё, что видите, братья мои и сёстры. Это вам пригодится, чтобы выжить до визы. А у меня уже виза есть. Берите, пользуйтесь!
И люди уносили из этого дома антикварную мебель красного дерева времён императоров Павла и Александра. Дорогие картины. Фарфор.
У актрисы были две прекрасные шубы из норки и из скунса. По московским понятиям – целое состояние. Я своими глазами видел, как она бросила эти шубы на руки незнакомым еврейкам:
– Носите на здоровье или продайте и кормите свои семьи. В Израиле нет зимы! Мне это там не нужно! И громко смеялась. Искренне и радостно. Клянусь вам, она была счастлива, всё раздав.
Она улетала налегке, как говорится, с пустыми руками, Один чемоданчик – весь багаж.
Я пришёл в аэропорт, и у меня в глазах стояли слёзы. От восторга, что люди могут так поступать, и от нехороших предчувствий за их будущее.
В Шереметьевском аэропорту такие тогда разыгрывались сцены, что, как выразился один писатель, древнегреческие трагедии по сравнению с ними – детский лепет. Помню, уезжала женщина с сыном-подростком. Тоже без багажа. Они везли урну с прахом покойного мужа, который долго ждал и не дождался визы и умер за несколько недель до их отъезда. Сотни евреев, знакомых и чужих, провожали эту семью: женщину, мальчика и урну. Урну упаковали в картонную коробку из-под пылесоса «Вихрь» и перевязали верёвками.
Посадку на самолёт провожаюшим можно видеть с галереи аэропорта. Дальше не пускают. Дальше – пограничники в зелёных фуражках. Дальше – заграница.
Большая толпа заполнила галереи. И вот из автобуса к трапу самолёта, следующего рейсом на Вену, вышла эта женщина с коробкой и мальчик. За ними шагал международный пассажир, известный всему миру виолончелист Мстислав Ростропович. Должно быть, летел он на очередные гастроли в Вену. Какой то холуй бережно, двумя руками, нёс его драгоценную виолончель в футляре.
Больше пассажиров не было. Тогда ещё только-только начинали выпускать евреев.
Женшина несла картонную коробку от пылесоса, холуй Ростроповича – его виолончель. Ростропович и мальчик шли сзади.
И вдруг – все галереи огромного аэропорта взорвались от аплодисментов, криков и рыданий. Сотни людней махали руками, платками, шапками.
Избалованный славой Ростропович, естественно, принял это на свой счёт и, остановившись, поднял обе руки вверх, отвечая на приветствия.
Галереи негодуюше взревели, засвистели. Ростропович растерянно стал оглядываться и увидел женщину с коробкой. Она подняла руку и помахала галереям, и оттуда последовал ликующий крик. Провожали её. Ростроповича, всемирно известного виолончелиста, никто и не заметил. Сбитый с толку энаменитый музыкант смотрел на маленькую женщину с картонной коробкой и силился понять, чем же она знаменита и откуда у неё такие толпы горячих поклонников.
Разве объяснишь ему или кому-нибудь другому, кто не побывал в нашей шкуре? Этой женшине не нужно было быть знаменитой. Достаточно было того, что она еврейка и получила визу в Израиль. А толпы провожающих – те же евреи, ещё без виз, но радующиеся её удаче, как будто она родной человек, член семьи.
Я почти каждый день торчал в аэропорту, провожая счастливцев. Как будто это могло приблизить день моего отъезда. Я примелькался всем агентам КГБ в штатском и в форме. Я плевал на всё и чувствовал такой же подъём духа, как в войну, когда наш воинский эшелон приближался к фронту.
Я дождался тех дней, когда полные, до отказа набитые евреями самолёты уходили в Вену. И ещё не хватало мест.
Было трагично. И было смешно.
Одна еврейская семья с Кавказа побила все рекорды. Это была очень большая семья. И вся семья с визами на руках отказалась сесть в самолёт. Почему? Вы, конечно, подумали, что, возможно, им предстояло впервые лететь, этим людям с Кавказских гор, они боялись подняться в воздух. Не угадали. Семья насчитывала с прабабушками и правнуками сто восемнадцать человек, а рейсовый самолёт на Вену вмещал чуть больше половины. Но семья категорически отказалась разделиться и два дня просидела в аэропорту, пока на эту линию не поставили другой самолёт, вместивший всех сразу.
Я многое видел. И кое-что там, в аэропорту, подмешало первую ложку деггя в бочку мёду. Я увидел, что еврей еврею рознь. Я увидел, что, кроме идеалистов и красивых людей, есть очень много, даже слишком много, простых смертных, восторга не вызывающих. А наоборот. В этих случаях я начинал понимать, за что нашего брата не очень жалуют.
И порой мне хотелось послать всё к чёрту и не ехать ни в какой Израиль. Потому что там эти люди будут на коне и над такими, как я, будут смеяться, как над белыми воронами. Мои предчувствия не обманули меня.
Я видел в Шереметьеве, как таможенники перед посадкой в самолёт заставляли кое-кого из евреев принимать слабительное и потом извлекали из их испражнений проглоченные бриллианты. Один еврей, поднатужась, выдавил из себя чёрный кристалл и довёл хохочущих таможенников до слёз: ему кто-то продал фальшивый камушек, и в желудке он почернел, подтвердив своё неблагородное происхождение. Еврей плакал от обиды, таможенники рыдали от удовольствия.
