много есть людей, прочитавших полностью даже те 474 пьесы Лопе, которые сохранились до нашего времени. Тем не менее никто не ставит в вину великому испанцу его бешеную плодовитость. Кому сколько писать — это одному богу известно. Богу Аполлону.
Перейдем теперь к вопросу о качестве. В работе Александра Иванова наиболее отчетливо проявились характерные черты всей нашей пародии 70—80-х годов. Серьезные, досадные ее недостатки, а также имеющиеся наряду с ними отдельные достоинства. Да, значительная часть пародий Иванова построена на назойливом обыгрывании одной-двух строк, выдернутых из контекста. Да, любит он грубовато обыгрывать имена и фамилии пародируемых авторов (Юнна Мориц у него непременно рифмуется с «Филип Моррис», Эльмира Котляр — с «маляр» и «столяр», пародия на Анатолия Зайца полностью посвящена фамилии поэта), фамильярно проходиться насчет чужих гонораров (вспомним хотя бы печально известную пародию на Эдуарда Успенского). Да, в поисках повода для пародии Иванов нередко нацеливает свою сатирическую пушку на слишком мелких литературных воробьев, берется высмеивать стихи и строки, которые настолько нелепы и смехотворны, что в пародийной критике едва ли нуждаются. Да, Иванов иной раз не прочь потрафить невзыскательному читателю (и слушателю! эстрадно-концертная практика наложила неизгладимый отпечаток), прибегая к отнюдь не пародийному комизму, к непристойным, сальным остротам.
Не беремся защищать Александра Иванова от тех упреков, которые высказала пародисту критика: тем более что среди упрекавших нередко бывал сам автор настоящей книги и ни от одной из своих инвектив по адресу Иванова он не отказывается. Но не стоит ли посмотреть и на удачи самого плодовитого пародиста XX века? Тем более что наш разговор идет в контексте истории жанра. А в истории литературы прежде всего остается то лучшее, что сделано литератором (даже если львиная доля его «валовой» продукции будет «списана» грядущими поколениями и выброшена ими на свалку).
Мы вслед за Архангельским, сказавшим: «хорошо пародировать всего писателя, а не его очередное произведение», — очень ценим пародии «портретные». Но, согласитесь, без пародирования «очередных произведений» жанр утратил бы и свою критическую силу, и оперативность (ведь иногда читателю очень хочется сверить свое впечатление с откликами критиков и пародистов: дорога ложка к обеду). Иванов не раз выступал с пародиями-рецензиями, где высказывал свою недвусмысленную оценку непростых литературных явлений.
В 1964 году вышла в свет поэма Евгения Евтушенко «Братская ГЭС». Она открывалась «Молитвой перед поэмой»:
Поэт в России — больше чем поэт.
В ней суждено поэтами рождаться
лишь тем, в ком бродит гордый дух гражданства,
кому уюта нет, покоя нет.
«Уюта нет, покоя нет» — это цитата из Блока. Но ею «цитатность» «Молитвы» не исчерпывается, поскольку автор, приступая к своему глобальному и грандиозному (по замыслу) труду, взывает к славным предшественникам:
И, на колени тихо становясь,
готовый и для смерти и победы,
прошу смиренно помощи у вас,
великие российские поэты…
После чего автор «Братской ГЭС» обращается в хронологическом порядке к семи великим русским поэтам, используя стихотворные размеры их наиболее известных произведений, стремясь в одной строфе дать как бы целостный образ художественного мира каждого из классиков.
Этот диалог Евтушенко с классиками тут же стал живо обсуждаться читателями, критиками. Иванов незамедлительно выступил с пародией под названием «Панибратская ГЭС». Мы приведем ее параллельно с фрагментом из поэмы, чтобы точнее и конкретнее прочесть смысл пародийной критики.
БРАТСКАЯ ГЭС
Дай, Пушкин, мне свою
певучесть,
свою раскованную речь,
свою пленительную участь —
как бы шаля, глаголом жечь.
Дай, Лермонтов, свой желчный
взгляд,
своей презрительности яд
и келью замкнутой души,
где дышит, скрытая в тиши,
недоброты твоей сестра —
лампада тайного добра.
Дай, Некрасов, уняв мою
резвость,
боль иссеченной музы твоей —
у парадных подъездов,
у рельсов
и в просторах лесов и полей.
Дай твоей неизящности силу.
Дай мне подвиг мучительный
твой,
чтоб идти, волоча всю Россию,
как бурлаки идут бечевой.
О, дай мне, Блок, туманность
вещую
и два кренящихся крыла.
чтобы, тая загадку вечную,
сквозь тело музыка текла.
Дай. Пастернак, смещенье дней
смущенье веток,
сращенье запахов, теней
с мученьем века,
чтоб слово, садом бормоча,
цвело и зрело,
чтобы вовек твоя свеча
во мне горела.
Есенин, дай на счастье
нежность мне
к березкам и лугам, к зверью
и людям
и ко всему другому на земле:
что мы с тобой так беззащитно
любим.
Дай, Маяковский, мне
глыбастость,
буйство,
бас,
непримиримость грозную
к подонкам,
чтоб смог и я,
сквозь время прорубясь,
сказать о нем
товарищам потомкам.
ПАНИБРАТСКАЯ ГЭС
Быть может, я поверхностный
поэт?
Быть может, мне не стоило
рождаться?
Но кто б тогда сварганил
винегрет из битников, Хеопса и
гражданства?
…Мой Пушкин, самых честных
правил,
когда я Братском занемог,
ты б замолчать меня заставил
и разнеможиться помог.
М. Лермонтов, прошу тебя,
дай силу жить, врагов губя,
чтоб я в противника воткнул
и там два раза повернул
свое оружье. Враг завыл,
ругаясь из последних сил.
Назови мне такую обитель
образцовых читательских душ,
где бы мой не стонал
потребитель,
где оркестр не играл бы
евТУШ!
Есенин, дай на счастье руку
мне.
Пожми мою. Дружить с тобой
желаю.
Давай с тобой полаем при луне.
Ты помолчи. Я за двоих полаю.
Пройду я с Блоком мимо
столиков,
туда, где скреперы ворчат
и женщины с глазами кроликов
In Женя veritast» — кричат.
И вот теперь я обретаю вес,
как тот певец неведомый, но
милый.
Творение мое о Братской ГЭС,
клянусь, не стало братскою
могилой.
Прежде всего обратим внимание на два вопроса,
