– Я понял, понял, можешь не продолжать…
– В сельской глуши рождественское представление – очень важное событие. Старик Хеппенстол только им сейчас и занят. Со всей округи слетятся здешние шишки. Будет сам сквайр с семейством. Берти, дружище, это мой звездный час, и я его не упущу. Плохо, конечно, что я не принимал в этом участия с самого начала. Ты не поверишь: тупица священник, начисто лишенный воображения, выбрал для постановки кретинскую сказку из детской книжки столетней давности – ни единой хохмы, нет даже намека на юмор. Сейчас уже поздно менять пьесу, но я по крайней мере добавлю перца. Впишу забавные реплики и уморительные диалоги, надеюсь, это ее немного оживит.
– Ты же отродясь ничего не писал.
– Когда я сказал «впишу», я имел в виду «позаимствую». Для этого я и прискакал в Лондон. Ходил в «Палладиум» [33] на ревю «Обними меня, детка». Там масса находок. Конечно, не так-то просто создать яркое театральное зрелище в сельском актовом зале, без настоящих декораций, с толпой дебилов от девяти до четырнадцати лет вместо труппы, но у меня кое-что уже вырисовывается. Ты ходил на «Обними меня»?
– Дважды.
– В первом действии есть просто классные места, можно передрать оттуда все эстрадные номера. Потом это шоу в «Паласе». Завтра перед отъездом схожу на утреннее представление. Уверен, там тоже найдется что-то стоящее. Короче, можешь не переживать насчет того, что я не в состоянии написать ни строчки. Все будет в лучшем виде, старина, в самом лучшем виде. А теперь, дружище, – сказал Бинго, уютно сворачиваясь под одеялом, – извини, но я не могу болтать с тобой всю ночь. Тебе-то что, ты завтра будешь бить баклуши, а я человек занятой. Спокойной ночи, старик. Закрой за собой поплотнее дверь и погаси свет. Завтрак в десять, я полагаю? Ну, пока. Спокойной ночи.
После этого я три недели не видел Бинго. Зато голос его слышал постоянно – он завел манеру названивать мне по междугородному и советоваться но разным поводам: во время репетиций у него то и дело возникали вопросы. Это продолжалось до тех пор, пока однажды он не поднял меня с постели в восемь утра, чтобы спросить, нравится ли мне название «Счастливого Рождества!». Я решительно потребовал, чтобы он прекратил это издевательство, после чего он угомонился и на какое-то время исчез из моей жизни. И вот в один прекрасный день я зашел переодеться к ужину и увидел, что Дживс рассматривает здоровенное бумажное полотнище, наброшенное на спинку кресла.
– Это еще что такое, Дживс? – воскликнул я. Я с утра чувствовал слабость, и эта штука меня доконала окончательно.
– Это афиша, сэр, ее прислал мне мистер Литтл с просьбой обратить на нее ваше внимание.
– Что ж, считайте, что вам это удалось.
Я еще раз взглянул на афишу. Ничего не скажешь – она и вправду бросалась в глаза. Длиной она была не меньше семи футов, и большая часть текста была выполнена красной тушью такого яркого оттенка, какого мне в жизни не приходилось видеть.
Вот что на ней значилось.
– Что вы об этом скажете, Дживс? – спросил я.
– Признаться, я несколько озадачен, сэр. Думаю, мистеру Литтлу стоило последовать моему совету и сосредоточиться на благих делах.
– По-вашему, представление провалится?
– Я предпочел бы воздержаться от прогнозов, сэр. Но, насколько я знаю, не все, что нравится лондонской публике, подходит для сельского зрителя. Эти столичные штучки могут не снискать должного успеха в провинции.
– Видимо, мне придется тащиться в Твинг на это чертово представление?
– Полагаю, мистер Литтл сочтет себя оскорбленным, если вы не приедете, сэр.
В тесноватом помещении твингского актового зала пахло свежими яблоками. К моему приходу зал был уже полон, я специально пришел за несколько минут до начального свистка. Мне уже приходилось бывать на сельских спектаклях, и я не хотел, чтобы меня запихнули на почетное место в передних рядах, откуда нельзя в случае необходимости незаметно ускользнуть на свежий воздух. Я занял прекрасную стратегическую позицию рядом с дверью в задней части зала.
Отсюда мне была хорошо видна собравшаяся публика. Как всегда в подобных случаях, в передних рядах сидели Важные Шишки: сквайр [34] – краснолицый, спортсменского вида пожилой джентльмен с седыми усами, члены его семьи, многочисленные местные священнослужители и именитые прихожане. За ними следовала плотная группа зрителей, которых можно отнести к нижнему среднему классу. А в задних рядах социальный статус публики круто опускался на несколько ступеней – эту часть зала облюбовали Деревенские Заводилы, которые пришли не столько из любви к драме, сколько польстившись на бесплатный чай после представления. Одним словом, в зале в этот вечер собрались представители всех слоев твингского общества. Шишки перешептывались с любезными улыбками, Нижне-Средние сидели с прямыми спинами, словно одежда у них была из жести, а Заводилы щелкали орехи и обменивались солеными крестьянскими шутками. Мэри Берджесс играла на фортепьяно вальс. Рядом с ней стоял этот священник, Уингем, – как видно, он уже оправился от болезни. Температура в зале была градусов пятьдесят, если не больше.
Кто-то крепко ткнул меня в бок, я оглянулся и увидел Стеглза.
– Привет, – сказал он. – Оказывается, и вы здесь.
Я терпеть не могу Стеглза, но Вустеры умеют скрывать свои чувства. Я изобразил на своем лице что-то вроде улыбки.
– Да вот, Бинго уговорил приехать на его представление, – сказал я.
– Говорят, он приготовил нечто грандиозное, – сказал Стеглз. – Специальные эффекты и прочее.
– Я тоже так слышал.
– Ну да, этот спектакль для него много значит, верно? Он вам, конечно, рассказывал про Мэри Берджесс?
– Рассказывал. А еще я слышал, будто вы принимаете пари семь к одному, что у него ничего не получится, – сказал я и смерил паршивца строгим взглядом.
Он и бровью не повел.
– Невинное развлечение, надо же как-то скрасить монотонность деревенской жизни, – сказал он. – Но вас неверно информировали. Это в деревне дают семь к одному. Я готов предложить вам гораздо лучшие условия. Не хотите рискнуть десяткой из расчета сто к восьми?
– Сто к восьми?! Вы шутите!
– Вовсе нет. У меня ощущение, – задумчиво сказал Стеглз, – своего рода предчувствие: что-то сегодня произойдет. Вы же знаете Литтла. Обязательно где-то напортачит. Сердце подсказывает мне, что представление провалится. А это сильно уронит его в глазах девушки. Его положение всегда было шатким.
– Решили сорвать спектакль? – сурово спросил я.
– Я? – сказал Стеглз. – Господь с вами, да и что я могу сделать? Извините, мне нужно кое с кем переговорить.
Он слинял, а я не на шутку встревожился. Он явно снова замыслил какую-то пакость, и я подумал, что нужно предупредить Бинго. Но сделать это у меня не хватило времени. Не успел Стеглз уйти, как подняли занавес.
В первых сценах спектакля я не заметил никаких следов режиссерской деятельности Бинго, его творческий вклад ограничивался ролью суфлера. Заурядная постановка волшебной сказки, из тех, что продаются перед Рождеством под заголовком «Двенадцать коротких пьес для малышей», или что-нибудь в этом роде. Дети кривлялись на сцене по мере сил, когда юные тупицы забывали текст, из-за кулис гудел голос Бинго, публика, как всегда в таких случаях, пребывала в летаргическом состоянии. Но вот дело дошло до первой задуманной Бинго вставки. Эта была песенка, которую эта… как бишь ее… исполняет в новом ревю в «Паласе»; вы ее сразу вспомните, если я напою вам мелодию, все время вылетает из головы. В «Паласе» эту песню исполняют три раза на бис, и здесь ее хорошо приняли, несмотря на то, что писклявая исполнительница то и дело перескакивала из одной октавы в другую, точно альпийская серна с утеса на утес. Даже Заводимая песенка пришлась по душе. В конце второго куплета весь зал кричал «бис», и девочка с комариным голоском набрала побольше воздуху и принялась исполнять куплет сначала. И тут погас свет.
Это произошло совершенно неожиданно. Лампочки не мигали, свет не слабел постепенно, как это бывает. Он просто разом пропал. Зал погрузился в непроглядную тьму.
Разумеется, это несколько разрушило чары. Люди начали перекликаться в темноте, Заводилы застучали ногами и приготовились повеселиться на славу. Бинго, естественно, тотчас не замедлил выставить себя полным идиотом. Из кромешной темноты до меня донесся знакомый голос:
– Леди и джентльмены, что-то случилось со светом…
Заводилы пришли в восторг от такой ценной информации из официальных источников. Они подхватили его слова словно боевой клич. Через пять минут свет зажегся, и представление было продолжено.
Потребовалось минут десять, чтобы вернуть аудиторию в летаргическое состояние, наконец публика успокоилась, и все шло гладко до тех пор, пока мальчик с плоским, как у камбалы, лицом не занял место перед занавесом, опустившимся после довольно нудной сцены не то про волшебное кольцо, не то про какое-то заклятие, и не запел песню Джорджа Тингамми из «Обними меня, детка!». Ну, вы ее знаете. Она называется «Слушайтесь маму, девушки!», Джордж всегда заставляет публику подпевать припев. Классная песенка, я сам нередко распеваю ее в ванной, но – и это понятно каждому, кроме такого законченного олуха, как Бинго, – она никоим образом не подходит для рождественского детского праздника в деревенском актовом зале. Уже после первого куплета слушатели оцепенели от удивления и стали нервно обмахиваться программками, потрясенная Мэри Берджесс по инерции продолжала аккомпанировать, а стоящий рядом с ней священник стыдливо отвел глаза. Зато Заводилам песня пришлась по душе.
