Когда я достала вторую бутылку (обстоятельства прямо-таки вынуждали меня это сделать), Толян блаженно, с хрустом, потянулся и вытянул ноги до середины кухни:
— Эх, а хорошо-то как! Я вот думаю, Юр, может мы сегодня на обед голубцов сварганим? Ленка, рецепт дашь?
Послесловие
С восходом солнца загадочный блин был завернут в газетку и отнесен на экспертизу поварихам офицерской столовой. Те безошибочно определили, что при приготовлении теста в него вместо муки было всыпано большое количество крахмала и еще какого-то неизвестного в кулинарии вещества. Может быть, даже ядовитого.
Первое мое плотное знакомство с грузовым автомобилем закончилось со счетом 1:0 в пользу автомобиля. Если кто не знает, у ГАЗ-66 очень высокая кабина. Выше, чем у ГАЗ-кажется-53 (который работал у нас хлебным фургоном), но ниже, чем у КамАЗа. В нее нельзя шагнуть прямо с земли, как в ГАЗ-кажется-53, но и забраться по лесенке, как в КамАЗ, тоже невозможно. Потому что лесенки нет. Поэтому сначала приходится одной ногой вставать на пуанты на ступицу (или как там у них это называется?) колеса, а потом уже, подтянувшись на руках, каким-то образом пристраивать в кабину вторую ногу. Лучше всего для этой цели ее закрутить штопором. Но тогда я этого еще не умела, поэтому добрых десять минут лежала животом на сиденье и в тщетных поисках хоть какой-нибудь опоры болтала ногами в воздухе под одобрительные замечания сидящих на крыльце грузчика Андрюхи и Мишани Шестакова. Конечно, тогда я еще не знала, что это Андрюха и Мишаня. Это были всего лишь два отвратительных помятых субъекта с лицами маньяков-рецидивистов, и я ненавидела их всей душой.
Спас положение Витя. Он нажал на газ, и грозный взрев мотора буквально вбросил меня в кабину.
— Чё, испугалась? Я ж пошутил! — и Рогулькин улыбнулся мне дружелюбно и снисходительно.
С тех пор прошло несколько месяцев. Я научилась вскарабкиваться в кабину не хуже обезьяны и успела испытать на себе все извивы нелегкого Витиного характера. Дни, когда мы не ссорились с Рогулькиным, можно пересчитать по пальцам.
Одной из причин наших постоянных столкновений были Витины тормоза, точнее, их отсутствие. Рогулькин, считавший любой ремонт своего автомобиля недостойным себя делом, обходился ручным тормозом, и я считала, что ему, как профессионалу, виднее…. Но когда сломался и ручник, я забеспокоилась.
— Да чё ты?! — успокаивал меня Витя. — Ты дверку-то открой и держи ее вот так… Рукой.
— Это зачем? — пыталась я иронизировать. — Вместо парашюта, что ли?
— Балда! Чтоб выпрыгнуть быстрее, если что…
В соответствии с Витиными напутствиями большую часть десятикилометрового пути от банка до конторы мы проделывали с открытыми нараспашку дверями, готовые в любой момент выпрыгнуть из кабины, если вдруг вдобавок к тормозам откажет еще и руль.
Кроме меня, похоже, исправность нашей машины заботила лишь одинокого ГАИшника, который с регулярностью через два дня на третий останавливал нас на повороте к Безречной, дружески здоровался с Витей и штрафовал (почему-то меня!) на «что Бог послал». На мои робкие попытки напомнить, что инструкция запрещает водителю инкассаторской машины останавливаться по чьей-либо просьбе, и на намеки, что неплохо бы поделить штрафные расходы хотя бы пополам, Витя с непостижимой логикой отвечал:
— Да это ж одноклассник мой! — таким тоном, каким обычно говорят: «Да больной он у нас, что с него взять?!»
Параллельно с тормозными разногласиями у нас с Рогулькиным тянулся нескончаемый конфликт на почве Витиной пагубной тяги к алкоголю. Этот конфликт то затихал, когда нам приходилось объединяться ради какого-нибудь общего дела (вроде подпольного приобретения с военторговского склада мешка сахара на двоих), то вновь обострялся, когда Витя держался за руль не для того, чтобы рулить, а для того, чтобы не упасть под сиденье. И хотя наш потрепанный грузовик был, кажется, оборудован автопилотом, — независимо от воли своего водителя машина таки доезжала туда, куда было нужно, — меня общество пьяного Рогулькина категорически не устраивало. И вот неделю назад наш затяжной конфликт достиг своего пика и выплеснулся за критическую отметку. А именно — собрав волю в кулак, я пожаловалась Черняеву и потребовала у него трезвого водителя.
— Да где ж я тебе такого найду? — удивился Черняев и, не желая утруждать себя выполнением заведомо невыполнимой задачи, просто-напросто устроил грандиозную выволочку Вите. Трезвее, конечно, Рогулькин от этого не стал, но меня из своей жизни вычеркнул. Вот уже неделю в ответ на все мои попытки завязать нейтральную беседу он молчал и лишь мрачно сопел, как невыспавшийся еж.
После очередного рабочего дня, проведенного в полном молчании, мы с Витей ехали в комендатуру. Там, под охраной вооруженного дежурного, находился мой личный сейф, куда по указанию Черняева я обязана была помещать на ночь дневную выручку. От конторы военторга комендатуру отделяли какие-то двести метров, но пешком я не ходила, ссылаясь на ответственность своего груза, а на самом деле — просто назло Рогулькину. Обычно после сдачи денег под охрану Витя подвозил меня домой, и к чести его надо заметить, этой традиции не изменил, несмотря на наш конфликт.
На крыльце, как обычно, курили несколько офицеров. Как обычно, метров за пятьдесят я приготовилась приветственно им помахать. Как обычно, при приближении нашего кривобокого грузовика они заулыбались и тоже замахали руками. И на этом привычный ход ежевечерних событий нарушился.
Дерево возле комендатуры росло всего одно. И вся беда состояла лишь в том, что его угораздило вырасти именно возле той колдобины на дороге, где замерзла лужа, каким-то чудом уцелевшая с осени. И где колеса Витиной машины, изящно вильнув, понесли нас в сторону, выдрав руль из нетрезвых Витиных рук В течение нескольких секунд, отделявших нас от дерева, внутри меня произошел очень серьезный и обстоятельный разговор.
— Имей в виду, — строго сказал один внутренний голос, похожий на мой, — у тебя под задницей месячная зарплата штаба дивизии. Будешь ее собирать по всей степи.
— Дура! — сказал другой голос, тоже похожий. — Не деньги, а мозги твои щас будут собирать по всей степи. И не ты, а другие люди.
— Рогулькин — сволочь, — решительно заключил третий голос, и это, кажется, я сказала вслух.
На этом разговор оборвался, потому что меня швырнуло вверх, потом вниз, корявый кленовый ствол со скрежетом ворвался в объятия нашей плоскомордой кабины, и меня швырнуло в последний раз — теперь уже вперед, головой в железную раму лобового стекла.
Первым, что я увидела прямо перед собой, открыв правый глаз, было внезапно опустевшее крыльцо комендатуры. От трех или четырех человек остался лишь столб табачного дыма и несколько тлеющих окурков. Левый глаз почему-то посмотрел в сторону и увидел прямо перед стеклом кабины ствол так некстати выросшего здесь дерева. Помню, меня страшно удивило, что по нему не ползают букашки. Я даже обиделась. Еще левее я обнаружила Витю, которого от удара сбросило с сиденья на педали.
— Ну ты как? — глаза у Рогулькина были совершенно круглые и донельзя перепуганные.
— Да ничего… вроде бы… Шишка только, наверное, будет. А ты как?
Но тут Витя вспомнил, что он со мной не разговаривает, засопел и полез из кабины осматривать повреждения.
Повреждения оказались незначительными. На видавшей виды морде нашего ГАЗа лишняя вмятина была практически незаметна, а проблему покореженного бампера Витя решил просто, привязав к нему веревку, обмотав другой ее конец вокруг клена и дав задний ход. Правда, немного перестарался, и бампер угловато выгнулся вперед, отчего наша машина, и без того не самых благородных линий, стала похожа на гигантского угрюмого пекинеса с неправильным прикусом.
В дежурке комендатуры на первый взгляд было пусто, но на бряканье моих ключей из-за сейфа робко выглянул дежурный в портупее и заискивающе заулыбался:
— Вы в порядке? Ой, а мы так испугались!..
— А, ерунда! Бывает и не такое, — ответила я, запихивая мешок с деньгами в сейф и исподтишка любуясь собственным героизмом. — До свидания.
И наша машина, решительно выпятив нижнюю челюсть, двинулась дальше.
— Витя, — сказала я, презрев обет взаимного молчания. — Давай только по дороге. Не надо по степи.
Рогулькин презрительно хмыкнул, но кивнул и тяжело бухнул грузовик в колею. Это было нашей ошибкой. Во-первых, ехать по целине было не в пример приятнее, чем по дороге. До нас сотни и тысячи тяжелых автомобилей по степи не ездили, не останавливались, и не рыли колесами мерзлый грунт, чтобы следующим было, куда провалиться. Кроме того, в степи нас было если и проще обнаружить, то куда труднее настичь. В колее же мы были практически беззащитны. И допущенную ошибку я поняла сразу же, когда Витя вдруг дернул рычаг переключения передач и потянул руль на себя. Он всегда тянул руль на себя, когда хотел побыстрее остановиться — видимо, это помогало…
