Тулумбаш II. — Был. Один раз был. На международном аукционе в Турине… Продавали меня. Продавали. Но, слава богу, не продали. Не продали. А брата моего продали. Брата моего по отцовской линии продали. Иноходец он. Иноходец.
— Да уж, наверное, теперь и иномыслец, — сказал Реджинальд и выпил рюмку коньяка.
— Ешьте и пейте сколько угодно, — сказала Инга. — А на Ба-шика не обращайте никакого внимания. В смысле мяса он вегетарианец, да к тому же завтра у нас ответственные соревнования. Так что нам надо быть в форме. Верно, милый?
— Большой летний приз, — гордо произнес Тулумбаш II. — Десять тысяч баллов! Десять тысяч!..
— Это сколько же в переводе на наши деньги? — изумленно спросила Римма.
— Не знаю. — сказал Тулумбаш II, — даже не знаю. Это интересует наездников, а для меня самое главное — не проиграть. Не проиграть — самое главное. Не проиграть!..
— На ипподроме все жулики, — отчеканил Реджинальд.
— Ну уж не все. Не все жулики. Не все уж… И потом, жулики могут быть где угодно. Где угодно могут быть жулики. Где угодно.
— А вы, я вижу, склонны к обобщениям, — настороженно проговорил Реджинальд.
Римма поспешила вмешаться, так как она видела, что Реджинальд уже довольно прилично выпил и способен на оскорбления.
— Ты не совсем прав, Реджин, — сказала она. — Это ты обобщаешь, говоря, что на ипподроме все жулики…
— Обойдемся без адвокатов, — оборвал Реджинальд. — Что значит, жулики могут быть где угодно? Значит, там, где я работаю, тоже могут быть жулики?.. Да за такие намеки я, будь на то моя воля, ваше заведение разогнал да в кавалерию… Или в конную милицию… Все польза была бы!..
Тулумбаш II то и дело поправлял очки и улыбался.
— Он шутит, Тулумбаш Второй! — мягко сказала Римма. — Он просто очень любит свою работу.
— Давайте немного посидим на балконе, — попробовала переменить тему разговора Инга. — А то очень душно… Башик почитает свои стихи…
На балконе было легко и, пожалуй, даже свежо — во-первых, потому, что вечер уже почти наступил, и, во-вторых, потому, что за крышами домов справа небо почернело и время от времени доносилось оттуда порывистое прохладное дыхание. Ворча и подмигивая, приближалась гроза.
Тулумбаш II принес из комнаты накидку из мягкого лоснящегося коротенького меха и набросил ее на плечи Инге.
— Действительно, зябковато, — поежился Реджинальд. — Принеси-ка мне пиджак, Римма!
Римма, только что уютно устроившаяся на маленьком стуле, встала и принесла Реджинальду пиджак.
— Ну, ну! Давайте, давайте! — сказал он.
— Я иногда пишу стихи, — виновато сказал Тулумбаш II. — Иногда. Пишу иногда. Инга их переводит.
— Слишком громко сказано, — смутилась Инга.
— И-и… — начал Тулумбаш II, — и все раньше и раньше опускаются синие сумерки, и
дорожка становится тяжелой и мокрой, и в лица наездников летят комья грязи, и это значит, что кончается летний сезон, и начинается сезон зимний, и скоро предстоит перековка, и тот, кто скорее перекуется, тот и будет опять занимать призовые места…
— Без рифм? — спросил Реджинальд.
— Утрачены в переводе, — грустно сказал Тулумбаш II, — в переводе утрачены. Утрачены…
Он свесил через перила голову и уставился вниз. Его темно-рыжая аккуратно подстриженная шевелюра приходила в легкое движение при каждом порыве ветра.
— Вот та-ак, — протянул Реджинальд, — а я стихов не люблю. Я люблю песни…
— Мы вам подарили проигрыватель «Концертный» и пластинку с маршами, — перебила Реджинальда Римма, опасаясь, что он сейчас запоет…
— А я не люблю марши, — тихо произнес Тулумбаш II, — по-прежнему глядя вниз, — не люблю. Мы под них выезжаем на круг… Выезжаем… Я люблю Гайдна. Гайдна люблю.
— Башик и меня научил любить Гайдна! — похвасталась Инга.
— А кто не любит Гайдна? — сказал Реджинальд. — Все любят Гайдна.
— Уж конечно, — зло фыркнула Римма.
В эту минуту она поймала себя на том, что завидует Инге. Завидует Ингиной беспринципности. Была бы она тоже беспринципна — тоже была бы счастлива. Тоже могла бы устроить свою личную жизнь. В конце концов внешне она много симпатичнее Инги… Но нет, нет! Это несовместимо. Если от него не пахнет, то вообще-то от них пахнет… За границу часто ездит…
— И долго вы еще будете ездить? — спросила она. Римма имела в виду «за границу», но Тулумбаш II не понял ее.
— Пока резвость не потеряю, — ответил он, — или ногу не сломаю. В этом случае меня, очевидно, лишат жизни…
— То есть как?! — ахнула Римма.
— Очень просто. Просто. Наше содержание обходится очень дорого. Дорого обходится. Дорого… Раз уж мы не можем ездить…
— Вы не представляете, как дорого обходится их содержание! — поддержала Инга.
— Но ведь это бесчеловечно! — возмутилась Римма.
— Вряд ли здесь уместно это слово, — сказал Реджинальд.
— Это логично и по-хозяйски… Верно?
И Реджинальд дружески хлопнул Тулумбаша II.
— Верно! — засмеялся Тулумбаш II и тоже дружески хлопнул Реджинальда. — По-хозяйски!.. Верно!..
— А если вы потеряете эту… скорость? — настаивала Римма.
— Резвость, — поправил Тулумбаш II, — резвость, а не скорость. Если я потеряю резвость, если потеряю, то меня могут направить на конезавод производителем… На конезавод.
— Интересно, как на это посмотрит ваша супруга? — сказала Римма.
— Римуля, но ведь это работа, — обиделась Инга.
— Любая работа почетна, — сказал Реджинальд. — Тем более на заводе.
— Не знаю, — не сдавалась Римма. — Я бы лично не позволила…
— Прекрасно позволила бы. — сказал Реджинальд. — Не всем же работать на таком месте, как я. Понадобились бы деньги — прекрасно бы позволила…
Вечер наконец-то разродился грозой. Хлынул ливень. Все убежали в комнату и стали пить чай.
— Вы и чай не пьете, — удивился Реджинальд.
— Мне нельзя много жидкости, — сказал Тулумбаш II. — Нельзя. Особенно на ночь. Особенно.
— Почки? — доверительно спросил Реджинальд.
— Нет. Что вы!.. Режим… Что вы!..
— Не представляю, как мы доберемся домой, — забеспокоилась Римма.
— Я вас довезу. Довезу я вас. Довезу. — с улыбкой сказал Тулумбаш II.
— Он вас довезет. — подтвердила Инга.
Он вышел и вернулся через минуту в непромокаемой широкой-широкой шляпе, из-под которой торчали уши, и протянул Реджинальду хлыст.
— Я не знаю, где вы живете. — сказал он. — не знаю. Поэтому вам придется мною править… Править придется… Вы берете в руки вожжи и правите мной… Правите… Если надо вправо — вы натягиваете правую вожжу, правую… Мне становится больно… Больно становится… Понимаете? И я, чтобы ослабить боль… Чтобы боль ослабить, поворачиваю направо. Точно так же — налево…
— Действительно, просто, — обрадовался Реджинальд.
— А если надо быстрее. — добавил Тулумбаш II, — вы меня хлестнете вот этим хлыстом…
— Не задерживайся, Башик, — сказала Инга. — Тебе в шесть утра надо быть на месте.
Инга поцеловала сначала Римму, потом Реджинальда, потом Тулумбаша II.
«Как она может?» — подумала Римма и опять позавидовала Инге.
Когда спустились во двор, тулумбаш II натянул на небольшую двуколку брезентовый верх. Римма и Реджинальд забрались под
